— Добро должно быть с кулаками, — поучал меня Оин, которому я тоже помогала собираться, — иначе бардак.

— Он давно настал, — пробурчала я.

— Ась?

— Настал бардак давно.

— Да, буран перестал.

— Бардак! Настал! Давно!

И в самом деле, настал. С Бофуром я не разговаривала иначе как в присутствии множества свидетелей, каждый раз спиной чувствуя глумливую улыбочку Нори и молчаливое возмущение ханжи Ори. И то спасибо, что не разболтали никому о моем позоре, не знаю, как ходила бы по госпиталю и лагерю.

Но скрыться от гнома мне не удавалось все равно. В тесном шатре, заваленном барахлом, это было вовсе невозможно. Я занимала себя любой ерундой, лишь бы только не начинать неизбежный разговор о различиях в понимании пределов нравственности. Не рассказывать о том, что на Земле у меня, вообще-то, приличная репутация. Что все произошло случайно и повторения не предвидится.

Что было правдой — в Горе гномы, в отличие от нас, могли рассчитывать на нормальное отдельное жилье. А значит, еще три дня, и пытка закончится, Бофур съедет, я останусь.

Если бы не моральная составляющая, однако, о своем приключении я бы вспоминала с большим удовольствием. Особенно, когда постоянно ловила на себе взгляд темных глаз Бофура. Хотелось надеть футболку «Держи Дистанцию!», причем и на него тоже, потому что отношения наши стали, как у каких-то идиотов-подростков. Мы не разговаривали, но наши руки то и дело встречались на узлах мешков с вещами, на матрасах, на вылетевших кольях шатра, даже на дне котелка с супом. И как бы я ни пыталась скрыться, все равно мы постоянно сталкивались в чисто физическом смысле — то влечу в него под ворохом стиранных тряпок, то он меня поймает, поскользнувшуюся…

Да что ж творится-то со мной. Со манца, со манца…

Напряжение натянулось, как гитарная струна, в то утро. Я перебрала все оставшиеся ампулы анальгина. Перестелила тряпочками пиалы Вишневского и упаковала в отдельный ящик его реторты, колбы и прочее мудреное алхимическое барахло. Написала четыре рецепта. Забрала кучу изувеченных пинцетов и зажимов у мастера Боргунда. Приняла трех эсгаротцев с отравлением. Одного — с запором. Осмотрела одного ревущего ребенка. Добежала до гномьего лагеря и проведала бабулю с давлением.

На выходе столкнулась с Бофуром. Лобовое, не уйти, и я на его территории.

— Ты меня избегаешь, — глядя в глаза, сказал мужчина. Отступать было некуда.

— Тебя, пожалуй, избежишь…

— Я стал неприятен тебе?

— Что несешь-то, сам подумай.

— Это потому, что я гном?

Нет, это потому, что ты — идиот. У тебя мягкий взгляд и мягкие губы. Глаза, в которых я тону. Я хочу с тобой целоваться, сидя у ночного костра. Хочу твои руки на моем теле. Хочу потушить тобой жар, которым полыхает всё внутри, который ползёт от колен выше и заставляет сходить с ума от желания. Я хочу транквилизаторов, чтобы не думать об этом день и ночь.

— Давай не будем. Я не знала, что… ну, про волосы у гномов.

— А, это, — Бофур как-то выдохнул, с облегчением улыбнулся, — Ларис, только не подумай, что… в общем, я просто не хотел тебя смутить отказом.

Ах ты сучонок, вот оно как, да?

— Я очень тебе благодарен, Ларис, — легкий полупоклон, уголок губы ползет вверх чуть криво, — я не знал, не знаю, как выразить эту благодарность… и буду помнить о том, что ты для меня сделала, всегда.

Похоронный звон все еще звучал у меня в ушах, когда он раскланялся и ушел, прихрамывая. Свалил, скотина, поимев меня в самую душу.

— К твоим услугам, — прошипела я вслед, твердо вознамерившись вечером напиться.

***

Выпившей Саня Лару видел нередко. Пьяной, как сейчас, никогда. Уже тот факт, что она пришла за ним в «Душегубку», шатаясь и падая по дороге, говорил о том, что состояние подруги далеко от нормального.

Выпившая Лара любила иногда повыяснять отношения. Пьяная — очевидно нарывалась на скандал, мордобой и разборки. На отказ Сани немедленно отправляться в Ривенделл искать Элронда среагировала она бурно.

— Я тебя не упрекаю, я прошу подумать непредвзято.

— А в чем предвзятость?

— В том, что тебе здесь нравится.

— А тебе — нет?

— Саня! Посмотри на меня! — Лара нервически рассмеялась, — я сплю в двадцатиградусный мороз в тряпичной палатке! Бог знает, чем рискую заразиться по сто раз на день! Отлично, мы — попали, и ты считаешь, нам повезло. Мы всех спасли. Ура нам. Но теперь ты хочешь большего. Тебе надо быть героем. На скоряке-то мало геройствовали, правда?

Саня скручивал сигарету.

— Саня, я домой хочу. На дачу. Я наприключалась по самое не хочу, ни один психиатр никакими нейролептиками не вернет мне нормального сна до конца дней моих. Я не ропщу, слава Богу, мы попали сюда после боя, а не во время. Я в окопы не рвалась. Если пурано магари Гэндальф говорит, что можно прямо сейчас отправиться домой, я собираю шмотки и валю.

— Он просто однажды упомянул такую возможность. Гэндальф не дает гарантий.

— Их никто не дает, — отрезала Лариса, — тебе нравится жить в юрте, как бомжу?

— В юртах казахи живут.

— Казахи живут в Алма-Ате, а мы сейчас именно бомжи. Мне надоело, я ухожу!

— Элю прихвати, — чужим голосом сказал Саня, не поднимая глаз.

— Я тебе по морде прихвачу конкретно, если не перестанешь валять дурака. Подумай хорошенько. В любой момент тебя отсюда вынесет без предупреждения. Ты собрался спасать мир? А если тебя отправит назад прямо от стола?

— Не делай вид, что тебе есть дело до того, кто там будет на столе, Лара. Не передо мной. Ты пьяна, иди и проспись.

Она замолчала. Сжала зубы и скривилась.

— Ну спасибо, друг. Это ты здесь Склифосовский, великодушный спаситель всея Средиземья. А мы, ничтожные, лишенные дара эмпатии врачи-убийцы, неблагодарно недовольны тем, что нам досталось редкое счастье обслуживать столь сиятельную персону. Говном ты был, им и остался, и никакие эльфы этого не изменят.

— Да, я говно! — взорвался врач, вскакивая и роняя почти завершенную скрутку, — я, как и ты, годами рассекаю на говенном уазике по адресам, тоже бухаю на дежурствах и второй раз в разводе! Скажи мне, куда возвращаться. В съемную однушку на окраине? С видом на свинофермы и комбинат? Лечить бабусек и мамашек, которые с жиру бесятся? А может, я хочу начать все сначала? Здесь я нужен. Любая женщина, любые деньги, всё…

— Покажи мне эти деньги и эту женщину. Пообещай, что через год не откинешь копыта во время эпидемии какого-нибудь местного дерьма похлеще чумы и Эболы. Можешь? Ты тут сдохнешь, Саня.

— Нет, это ты там, без меня. От скуки. Хочешь, возьми кого-нибудь вместо меня. Того же Вишневского. Приклеишь эльфу бороду, напоишь хорошенько — и вперед, повышать квалификацию…

Ссора оборвалась так же резко, как началась — оба засмеялись. Лара вытерла слезы, оставив на лице грязные разводы.

— Я серьезно домой хочу.

— Я знаю. Ты выпила лишка, я дурак, мы все на нервах с этим переездом. Время, Лара, работает на нас, и надо терпеть. Здесь по-другому нельзя. Давай, давим истерику в зародыше. У нас еще полно работы.

— Ее всегда полно, — вздохнула Лара.

***

Однажды мужчина мне отказал. Мне было немногим больше двадцати, четыре года работы в травме висели на шее, тянули ко дну, я уцепилась за него, как утопающий за соломинку.

Он соломинкой быть не захотел. Некрасиво отказался: прилюдно, изощренно дал мне от ворот поворот, и я ушла. Собрала себя по кускам, сшила кое-как заново. Потом, как в плохом кино, он приходил и просил прощения, говорил, что все понял, что никто и никогда его так — ну и все в этом духе.