— Уилсон? — приветствовал он друга, поднося к уху мобильник, — срочно требуется собутыльник по телефону!
— Ты идиот, — возмутился Джеймс, — она только что звонила мне, и плакала. Не могу сказать именно, из-за чего, но потом она отключилась от сети.
Грегори Хаус не знал, что ответить. Он знал, что плакать Кадди могла только от своих собственных мыслей и переживаний. «Я был паинькой, — эта мысль впервые не согрела и не возбудила, — я не доводил ее».
— Я пью, — ответил Грег вместо оправданий, — в голове вертится какая-то попса, играла у тебя в машине.
— Бритни Спирс? — с суеверным ужасом возопил Уилсон, и Хаус рассмеялся — если бы он был женщиной, это был бы смех сквозь слезы.
— Нет, точно нет. Там очень приятная мелодия. Ладно, пока.
Это был максимум моральной поддержки, на которую Хаус давал себе разрешение. Он сел за рояль, и закурил сигарету. За окном темная осенняя полночь поливала улицы дождем, полировала асфальт лужами. Все казалось в свете зеленого фонаря каким-то неестественным и искусственным. Руки сами нашли нужные клавиши. Через пару минут Хаус уже уверенно подобрал мелодию.
Надо было сказать ей раньше. Что-нибудь сказать. Найти слова, соединить полушария, как-нибудь извертеться и оставить эту тему навсегда. Грегори Хаус опустошил один стакан виски, и понял, что больше выпить он может, но не хочет. Из дома вместе с одной некрупной женщиной и еще одной совсем маленькой девочкой, с их вещами и производимым ими обеими шумом выселили уют. Вокруг было неприятно пусто, и Хаус был слишком умен, чтобы обманывать себя, уверяя, что он этого не замечает.
«Ты мне нужна, — мог бы сказать Кадди Грегори Хаус, — ты нужна мне совсем, и я готов терпеть то, что ты женщина, и что тебя сразу станет много в моей жизни, да что там — ты сразу займешь половину! Даже принеси с собой ты детеныша или — не исключено — размножься со мной, даже много раз, переставь здесь все, право, это же мелочи, — ты нужна мне, ты моя женщина, ты моя». Конечно же, Грег не собирался ничего подобного произносить. Но — что самое ужасное — Уилсон был совершенно прав. «У меня болезнь на букву „л“, — ужаснулся Хаус, — ломка». Лиза Кадди стала наркотиком похлеще викодина.
Хаус хотел завыть, как голодный пес на цепи, у которого увели последнюю кость.
Внезапный стук заставил его вздрогнуть. Иррациональный всплеск эмоций — и сердце забилось чаще. «Уилсон, — понял Хаус, и не спеша, поднялся, находя свою трость, — хана одинокому истязанию рояля!».
На пороге стояла мокрая, как утка, Кадди, с мокрой Рейчел на руках. За ней на крыльце стояли ее многочисленные сумки.
Хаус схватился за дверной косяк. Он один знал, каких трудов стоило устоять на ногах, сохраняя привычное выражение лица. Лиза смотрела на него в упор из-под мокрой челки, тяжело дыша, невероятно злая и нереально красивая. По ее губам стекали капельки дождя, и Грег представил себе, как он обнимет гневную красавицу, и будет пить с ее губ дождевую воду, и…
— Эй, бомжи Принстона! — театрально оглядел улицу Хаус, и покачал головой, округляя глаза, — ночлежка вновь открыта!
«Ненавижу твой рояль, и твой долбаный дом, и долбаное самолюбие, и шуточки, и всего тебя — ненавижу и… люблю». Грега почти ощутимо шатнуло от этого взгляда. На него прежде так никто и никогда не смотрел. Лиза сделала решительный шаг вперед.
— У меня, твою мать, провалились полы в трех комнатах, — едва сдерживаемая ярость страстно плескалась наружу, и Грег восхищенно предчувствовал грядущий пожар, — провалились полы, Хаус. Страховщики требуют дополнительный взнос. Я уронила зонтик в подвал. Мама считает меня невменяемой, и хочет съездить с Рейчел в Хайфу к друзьям. Под раковиной завелись мокрицы.
— А у голодных африканских детей — глисты, — тут же перебил ее Хаус, — у Уилсона изжога, у меня болит нога, Санты не существует и мир несправедлив. Я хочу тебе кое-что…
Да. Именно теперь сказать ей.
— А еще, — Лиза стаскивала с себя мокрую одежду, нимало не стесняясь — ей было все равно, она сжимала зубы и выглядела роскошно в гневе, — я шла половину дороги сюда пешком, потому что ночь, и потому что выключила мобильник. У меня болят ноги, у меня замерзла задница…
— Кадди, — он прокашлялся, — я хочу с тобой кое о чем…
— У Рейчел режется зуб!
— Кадди! Я срочно должен тебе сообщить очень важную вещь! — почти закричал Хаус.
Он был вынужден поймать Лизу на половине пути в ванную. Ногу дернула внезапная судорога боли, но Грегори Хаус умел отрешаться от боли при необходимости. Грег и Лиза смотрели в глаза друг другу. «Скажи мне это, — умоляла молча Лиза, — скажи, что все будет в порядке, скажи, что зуб прорежется, дом отремонтируют, денег хватит, и в Хайфе будет весело. Скажи, что я идиотка, и зря шла к тебе, на что-то надеясь, толкая перед собой коляску, загруженную вещами. Поставь диагноз на букву „л“, и тогда я точно буду уверена, что ты этим еще не заразился, и только привиделось — на короткие дни осени — что мы оба болеем!».
Хаус первый потянулся к ней для поцелуя. Он поцеловал ее в нос, потом в щеки, потом обвел языком кайму губ, легко прихватил губами ее губы, обнял Лизу крепко, надеясь набраться сил от ее объятий. Глаза в глаза — синие и серебристые — они замерли, обхватив друг друга до боли. «Скажи», — молил взгляд Лизы.
— У меня чесотка, — выпалил Грег, как будто нырнув в омут с головой, — прости.
Сначала она молчала, словно обдумывая, просчитывая и пытаясь разгадать. А потом откинула голову назад — и рассмеялась, заливаясь при этом слезами. Обняв ее, Хаус досадовал на мир, на женскую природу, и на себя самого.
— Спасибо, — беззвучно складывала губы Лиза Кадди, прижимаясь к его груди, — спасибо.
========== Эпилог. Под кайфом ==========
— Ма-но-ла, — в третий раз повторяла смуглая мексиканка, вертясь перед Форманом, — Ма-но-ла. Я модель. Приехала на съемки, и мне надо, чтобы вы заклеили или убрали эту фигню до того, как агент меня выкинет. Пер фаворе, доктор; уберите чирей!
Форман нервничал и пропускал слова в истории болезни, и лишь с третьего раза сумел в нужной последовательности написать слова «флегмона, парез, фурункулез». Тринадцать накануне вечером на предложение пожениться ответила решительным отказом.
— Не хочу сто гостей и торт, — ныла она с отвращением на лице, — не хочу священника и не хочу ждать месяц разрешения…
— А белое платье? — не сдался Эрик сразу, — а фата?
— Я и фата — несовместимы, — твердо отрезала Тринадцать, потом добавила, подумав, — я хотела бы красивой фотографии в свадебном платье, но и только.
«Ладно, — утешал себя Эрик, — не все сразу». Однако уже вечером того дня Реми начала исполнять свое желание: Манола пригласила ее на фотосъемку, и Тринадцать осталась запечатлена на одной из страниц Voque Collezzioni. При тридцати «свидетелях» и приглашенных «гостях» Форман дал торжественную клятву никогда не жениться на Тринадцать, и момент клятвы оказался запечатлен на прекрасных фотографиях, украсивших затем квартирку счастливой четы Четырнадцать.
…
— Этот секрет умрет между мной и Хаусом, — отказалась в сотый раз Кэмерон, и обогнула Уилсона с подносом и обедом на нем.
Джеймс закатил глаза к потолку. Грегори Хаус умел быть занозой в заднице. Все равно онколог выяснит — не мытьем, так катаньем — какие именно гормоны доктора Кадди интересовали его друга, что он искал в ее истории болезни, и главное — что за подозрительное заболевание заставило Кадди и Хауса вывесить на дверях своих кабинетов «карантин».
— Вульгарный чесоточный клещ, Джимми, — громогласно сообщил знакомый голос из-за спины Уилсона, и Джеймс протяжно застонал, схватившись за грудь. Грегори Хаус подкрался незаметно — Уилсон всегда удивлялся этому его таланту, при условии, что он хромал и опирался на трость. Самому ему никогда не удавалось обвести Хауса.
В руках у Грега был бензилбензоат — три банки, что подтверждало истинность его слов. Уилсон с ужасом представил, как Мирра — поклонница идеальной чистоты и стерильности — бросится прочь от доктора, чей друг не обратил внимания на чесотку и наверняка заразил половину Принстон Плейсборо. «Хаус, — взмолился Джеймс, — в меру небрит, помят и… улыбчив!».
