Кокосовая крошка падала на историю болезни, которую Тринадцать уже в пятидесятый раз пролистывала в поиске какой-либо подсказки, которая могла бы объяснить запах ацетона изо рта, отказывающую печень и гипотонию. Но больной плантатор-растаман интересовал Тринадцать в данный момент значительно меньше, чем пончик, каждый кусочек которого во рту таял, ласкал каждое вкусовое окончание, и приносил несказанное удовольствие. Она счастливо улыбнулась, облизывая пальцы.
— Ты это так эротично делаешь, — сдавленным голосом сообщил Форман, и вздрогнувшая Реми посмотрела на него с недовольством, — прости, оторвал от первого приема пищи за последние двое суток.
Он прикусил губы, улыбаясь. Тринадцать улыбнулась тоже, и еще несколько секунд они перебрасывались, словно заговорщики, хитрыми ухмылками.
— Какая идиллия, — разрушил гармонию голос Хауса, и диагност подбросил трость в воздухе, — я сегодня последний день сытый, так что угощайся на здоровье.
— Спасибо, — кивнула Тринадцать, и встала, стряхивая крошки от пончика на пол, — у меня есть, кстати, идея по поводу пациента.
— Твоя кровь сейчас занята желудком, так что озарение исключено, — Хаус занял свое кресло, и почесал тростью спину, — но да, я согласен, тебе надо пойти и сделать ему стресс-тест с нагрузкой на поджелудочную.
Тринадцать, все так же улыбаясь, отправилась к Джонни, Форман встал, чтобы последовать за ней, но Хаус цокнул языком, и указал помощнику на пуфик перед собой.
— Она все еще неплохо соображает, — кивнул Хаус, — я боялся, что прогестерон крепко долбанет по ее мозгам.
— Хаус, — Форман выразительно нахмурил лоб, — она просто захотела пончик. Захотела пончик — съела пончик. Где криминал?
— «Криминал» спрятан в ее внутренних половых органах, и однажды — я не сомневаюсь — я буду лицезреть его в школьной команде по баскетболу, а потом — среди поступающих в медицинскую академию.
Он помахал перед Форманом конвертом с грифом «узи: гинекология». Эрик положил на стол свою добычу. Прищурившись, ученик и учитель минуту смотрели друг на друга.
— Ответьте мне, Хаус, — нарушил молчание Форман, — зачем доктору Кадди проверяли хорионический гонадотропин, и как вы объяснили необходимость этого Кэмерон, которая брала кровь на пробы? И отчего такая секретность?
— А ты пробовал уговорить женщину помочиться в баночку ради праздного любопытства?
— Она не беременна, — по слогам ответил Форман, протягивая Хаусу папку с анализами, — и ваш интерес может быть обусловлен несколькими причинами…
— Меня похитили инопланетяне, и вынудили стать донором спермы, пытаюсь оценить эффективность, — скороговоркой ответствовал Хаус, и обмахнулся снимками узи, — ну что, равноценный обмен состоится?
— И я заберу пончики, — кивнул Форман, — для Тринадцать.
«Согласен». Врачи, как мафиози на сделке, обменялись бумагами, и разошлись: Хаус — спать, а Форман — уговаривать детективов снять с пациента наручники, перед тем как запихнуть его в МРТ. К концу дня Джонни Зеленая Долина так и не получил своего диагноза, доска в кабинете Хауса была исписана, а сам он, лишенный всякого вдохновения, мрачно играл мячиками, сидя в кресле.
— Хаус, ключи от дома, — без стука вошла Кадди, и кивком приветствовала остальных. Грегори Хаус очнулся:
— А подождать меня?
— В последний раз, — ответила Лиза, и, решив проявить королевское милосердие, добавила, — полиция звонила. Привезли обратно твой мотоцикл, стоит у дома. Уилсон собирался заехать. И еще мне позвонили страховщики…
Она не договорила — Хаус уже направлялся в сторону лифта, и доктору Кадди пришлось за ним бежать. Лицо Грега сияло предвкушением.
— Хаус, страховщики сказали…
— Ни слова, женщина, — с отрешенной ухмылкой ответил Грегори Хаус, распрямляя плечи, — не раньше, чем я увижу его, съем ужин и выпью вечернюю пинту пивка.
Подумав, Кадди решила, что новость, которую она собиралась сообщить, потерпит до дома.
…Уилсон притормозил. У крыльца своего дома Хаус обнимался с вновь обретенным мотоциклом. Отрываться от настолько трогательного зрелища Джеймсу даже не хотелось. Телефон завибрировал, и Уилсон едва не расхохотался — звонила Кадди.
— Ему вернули мотоцикл, — опередил он ее, — теперь он обнимает его, целует и признается бензобакам в любви.
— А, он уже позвонил, — Кадди вздохнула, — а я… у меня большая проблема. Звонил страховщик, и сказал, что мне еще две ночи придется жить здесь. У них не хватает каких-то перекрытий для крыши. Боюсь, как бы его удар не хватил.
Уилсон не услышал отчаяния в ее голосе. Скорее, Лиза Кадди размышляла над тем, какое лицо будет у Хауса, когда он вернется и услышит эту новость.
— Что ты ему вчера готовила? — спросил он уже из чистого любопытства, — все уши мне прожужжал.
— Мясо, — ледяным тоном ответила Кадди, — просто мясо. Мясо и спагетти.
— Свинину или говядину? — не унимался онколог. В трубке послышался тяжелый вздох.
— Уилсон, не позволяй промыть себе мозги. Во-первых, мясо уже все съедено, во-вторых, за последние три вечера я только и делала, что готовила.
Поразмыслив над тоном Кадди, над выражением лица своего друга, обнимающего мотоцикл, Джеймс решил отложить посещение своих подопытных до лучших времен.
Отъезжая от дома Хауса, Уилсон поймал себя на том, что «этих двоих» он уже начинает рассматривать, как некий конгломерат из двух взаимно паразитирующих особей — чего в природе, насколько онкологу было известно, прежде не встречалось.
— Хаус, я остаюсь у тебя еще на двое суток, — сообщила Кадди Грегу, едва тот, радостно напевая, переступил порог. Он на секунду замер, потом беспечно пожал плечами: «Готовь, и да простятся тебе грехи твои». Лиза Кадди, еще не уверенная, что не ослышалась, кивнула, и заперлась в ванной. Она закрыла крышку на унитазе, села, закрыла ладонями уши, и постаралась сосредоточиться на проблеме пребывания с Хаусом взаперти еще пятидесяти часов.
Она готовила. Она мыла полы. Каждые свободные минуты в этом доме она что-то делала, лишь бы не оказаться перед необходимостью отдыхать. Отдыхать вместе с Хаусом.
Но Грегори Хаус, казалось, не был озабочен тем, как с пользой провести время в отдыхе от праведных трудов. Он выбрал местечко за роялем, свернул в косяк заначку, извлеченную из-под матраса, и закурил. Постепенно боль в ноге отдалилась, и стала похожа на нытье ушиба или синяка, унялся все еще появляющийся кашель, а мир вокруг стал ощутимо дружелюбнее к Грегори Хаусу. Он переместился за рояль, и принялся выбирать произведение, должное украсить и без того чудный вечер. Не выбрав, Грег устроился на диване рядом с Рейчел.
Он прикрыл глаза. Было хорошо. Кадди снова ходила туда-сюда по дому, Рейчел тихо играла с пультом без батареек, за окном шел дождь. Ничего не болело. Грег открыл банку пива, и внимательно принялся наблюдать за Кадди, которая все время была чем-то занята.
«Ты мне нравишься, — мог бы сказать ей Грегори Хаус, — мне нравится, как ты двигаешься. Мне нравится, как ты смотришь на меня — всегда с вызовом. Еще твои глаза — они похожи на глаза настоящей хищницы. Мне нравится, как ты дышишь часто, когда злишься, и нравится, как ты потягиваешься во сне перед тем, как перевернуться. И мне нравится, черт возьми, когда я смотрю на тебя сейчас, а ты знаешь, что я смотрю, а я знаю, что знаешь ты!». И, разумеется, Грегори Хаус ничего этого не сказал, и даже не подумал.
Это было чем-то вроде интуиции или шестого чувства, чувства принадлежности, чувства потребности. Хаус очень хорошо различал потребность и зависимость; зависимость он ненавидел и презирал. А вот как именно назвать то, что заставляло его ревновать, злиться, грустить и даже просто смотреть на Кадди — часами — он не знал. Таких слов в языке не было.
— Хаус.
Грег открыл глаза. Лиза улыбалась.
— Я тебя раскусила, ты накурился, — сообщила она, и тут же пояснила, — ты уже полчаса сидишь и с закрытыми глазами играешь с Рейчел. Мне надо ее уложить.
