— Где, ты сказал, твой брат?

…

Завидев фигуру с тростью, Дис остановилась поодаль. Сердце ее сжалось. Жестом она отпустила сопровождавших ее обеих девушек, и, стараясь сделать свои шаги бесшумными, приблизилась к сыну.

Ей на мгновение показалось, что это она идет там, на другой стороне искусственного ручья. Как бы Дис хотела взять на себя часть его боли! «Я ведь сильнее, — с нежностью и страхом смотрела Дис на своего сына, который, шатко опираясь, делал шаг за шагом, осторожно, словно никогда прежде этого не делал, — мой бедный малыш, мой мальчик… я бы все отдала, лишь бы не видеть теперь тебя в таком состоянии». Она вспомнила, как мучилась, рожая его; почти сутки нестерпимой боли и полное одиночество. Не считая Торина, который, потея и волнуясь, водил ее по комнате, заставлял терпеть, заставлял оставаться в сознании, а после — заставлял есть и пить, и орал на нее, и ругался, и проклинал некстати Врага и орков, как будто они имели какое-то отношение к происходящему.

Где сейчас то минувшее время? Теперь ее первенец, белый от боли, делает свои шаги, полные боли и муки, и вот-вот упадет.

Дис не выдержала, и, приготовившись встретить знакомую до боли хмурость и тщательно скрываемое стеснение, пошла по мостику к сыну. О том же, что она собиралась искать брата, королева в этот день забыла напрочь.

…

Это началось три недели назад. С памятной откровенности короля прошло почти полмесяца, и он и Рания вернулись к прежнему сосуществованию. Рания успела примириться с тем, что увидит, наверняка, его кончину. Мысль о том, что он попросит о помощи врачей, была слишком нелепа.

Тем удивительнее стала ночь, когда он сдернул с нее одеяло, и быстро растолкал.

— Вставай, — приказал Торин, и Рания зажмурилась от яркого света, — и иди ко мне.

В его спальне горели все лампы, и даже несколько восковых свечей. Залитая светом, комната показалась Рании незнакомой. На огромном столе громоздились в беспорядке полсотни свитков и не меньше десяти книг. Торин стоял к ней спиной. Раздетый для сна, он был бос. Взгляд Рании сам собой уперся в его крупные широкие ступни. При чахотке последнее, что нужно было — это лишнее переохлаждение.

— Ну что ж, Рания, — кашлянул Торин, поворачиваясь к ней, — ты говорила, что знаешь, как лечить болезнь.

— Да, мой государь, — с некоторым промедлением ответила она, все еще не сводя взгляда с его ног.

— Лечи.

Она не сразу поняла, что он сказал.

— Ты оглохла? — его раздраженный тон вывел ее из оцепенения, — я сказал, начинай лечение.

— Но государь… у меня нет необходимого.

— А что нужно?

— Сбор семи трав. Мёд. Дёготь. Лёд. Веник из березовой листвы, — принялась перечислять гномка, — морская соль…

— Это можно найти, — перебил ее Торин, — что еще?

— Еще нужна баня, — робко промолвила девушка.

— Что такое «баня»? опять ты мямлишь! Говори четко и по делу.

Чтобы рассказать Торину о существовании роханского обычая париться, и убедить в полезности этого мероприятия, много времени не потребовалось. Гораздо больше его впечатлил обычай бить друг друга вениками из сухих веток. Перечисляя все известные ей методы избавления от голодной чахотки, Рания даже увлеклась. Лицо Торина выражало то удивление, то отвращение, но только не недоверие.

А значит, он хоть немного, но доверял ей. Рании это льстило, и в то же время пугало. Мудро рассудив, что мужчины вообще не любят лечиться, она от самых неприятных лекарств перешла к перечислению тех, которые могли бы считаться деликатесами.

— Я не думал, что это так сложно, — под нос себе сказал Торин, выслушав девушку, — что ж. Завтра ты возьмешь все, что перечислила… и начнешь.

— Еще нужен кризис, — волнуясь, добавила Рания ему уже в спину, когда он отвернулся от нее по привычке.

— Что? — это он сказал через плечо.

— Простите меня, ваше величество…

— Я сказал, говори по делу! — зарычал он, внезапно нависая над девушкой, и грозно сопя, — я ненавижу лишнюю болтовню! Не выношу твоего лепета! Меня бесит твоя тупость! И хватит смотреть на меня такими глазами…

«Болезни — это страшное искажение Арды, — вспомнились Рании слова деда, — поэтому никогда не относись с предвзятостью к тем, кто болен. Над искажением не властны даже майя. Мы столкнулись с болезнями совсем недавно, и многого о них не знаем. Но все же помни — не верь болезни… поражая тело, она неизменно воздействует и на душу…».

Возможно, память о дедушке дала силы Рании выдержать вспышку Торина, и она набрала воздух в легкие, поклявшись быть сильной.

— Кризис — это…

…

Огонь побеждается водой. Так бывает, и так задумано. Жар пламени тушится льдом. Раскаленный металл охлаждают, погружая в воду. Даже лавовый поток, встречаясь с озером, останавливается и замирает. Но случается огонь, который можно остановить только другим огнем. Вяло тлеющий, он угасает, лишь встретившись с налетевшим огненным вихрем, после которого на оставленном пепелище снова появляется жизнь.

Торин, к удивлению Рании, понял суть лечения лучше, чем она сама когда-то. Понял, принял и согласился. Единственное, что волновало его — это не необходимость рискнуть жизнью в горячке, а то, что он оставит Гору без своего присмотра на неопределенный срок. И, как и прежде, он и не думал ни с кем советоваться или кого-либо ставить в известность. То ли слишком гордый, то ли безрассудный, чтобы нуждаться в чьем-либо мнении.

И, подозрительно разглядывая в кубке темный настой горькой полыни, дубовой коры, малины, меда и прочих ингредиентов, он выглядел точно так же, как и всегда.

— Мне попробовать? — догадалась Рания. Мужчина покачал головой. Снова посмотрел на неприглядный напиток. Вздохнул, погладил оказавшегося тут же Биби, и залпом выпил.

— Гадость, — сообщил он, наморщив нос, — как быстро действует?

— После трех доз, — уныло ответила девушка, и вновь наполнила кубок.

…Спустя долгое время, Рания много задумывалась: смогла бы она повторить все, смогла бы вновь пережить те девять дней? Смогла бы вынести вновь первые три из них? Ей не хотелось их вспоминать. Она практически не спала, и ничего не ела. О том, есть ли на ней украшения, расчесаны ли ее постепенно отрастающие волосы, и в каком состоянии ее наряд, она не задумывалась. Да что там, в первые три дня она не могла даже поесть нормально. В первый же день подол платья был весь в рвоте, вонючем поту и крови, которая все-таки копилась где-то в могучей груди Торина Дубощита, и теперь выходила вместе с мокротой…

Его трясло. Его рвало желчью. Он страшно кашлял, и еще страшнее ругался, проклиная Ранию, Предгорья, врачей Рохана, и отчего-то эльфов. Рания только и успевала, что обтирать его тело водой, кутать в одеяла и меха, обкладывать льдом, потом снова обтирать… на запачканные простыни решила не обращать внимания — не до того было.

Иногда, когда горячка наваливалась с новой силой, Торин в бреду звал Дис и за что-то молил у нее прощения, и просил вырастить детей любой ценой, даже если придется валяться в ногах у Даина; а то начинал угрожать какому-то незнакомому существу под названием «хоббит».

Редко забывался Торин сном. Когда это все же случалось, Рания пользовалась моментом, и прикладывала ухо к его груди, надеясь не услышать болезненных чахоточных хрипов. Но в первые три дня они не становились меньше, а лишь нарастали. И множество раз за первые три дня девушка отчаивалась, и начинала клясть себя, убежденная, что сгубила подгорного владыку. Но потом он возвращался в состояние сумеречного сознания, и от сердца у гномки отлегало.