— Махал всемогущий, перестанешь ты когда-нибудь переспрашивать или нет?! Просто останься, — помолчав, добавил, поворачиваясь к ней спиной, — мне холодно. Грей меня.

Несмело она обхватила его, насколько хватило рук, прижалась как можно крепче, и накрыла его одеялом, одновременно оказавшись под ним с головой. Сверху протоптался мягкими лапками кот, тут же обнаруживший новую зону для сна — пустую подушку, с которой сползла Рания. Торин сначала тихо сопел, потом первый, второй раз всхрапнул, и — Рания обреченно вздохнула — тишина ей до утра не грозила.

…Так ночи изменились: прежде, покидавшая его после того, как он заснет, теперь она засыпала с ним вместе. С утра он, едва пробудившись, быстро овладевал ею, не тратя времени даже на умывание, потом исчезал до вечера. Вечером, поужинав и раскурив трубку, звал Ранию, когда собирался ложиться. Дни становились все короче, ночи морознее, над горой поднимались все более густые струйки дыма из гномьих печей. Ворота Эребора были закрыты, и мир спал в хрустальных объятиях зимы.

Рании хорошо была известна обыденность зимней скуки. В деревне, закрыв амбары на зиму и согнав скот с пастбищ в последний раз, гномы и люди до весны исчезали в домах, где было тепло и безопасно. Спрятавшись от зимней вьюги, они пекли в очаге яблоки, мастерили что-нибудь, рассказывали сказки детям, судачили о соседях… но даже дома, где у Рании не было ни отдельной комнаты, ни собственной купальни, кроме общей на деревню роханской бани, она чувствовала себя больше свободной, чем здесь, в Горе.

Отчаянно надеясь изыскать способ вырваться из заточения в покоях Торина, Рания придумала лишь один способ. Возможно, не лучший, но не воспользоваться им она просто не могла.

— Государь мой, я хотела обратиться к вам с просьбой, — попросила она однажды с утра, поднося Торину полотенца в купальню, — я бы хотела… учиться читать. И писать.

— Читать, хорошо, — пробормотал Торин, последний раз обливаясь водой, — что тебе мешает?

— Я сама не могу, — краснея и бледнея попеременно, пояснила гномка.

— А! Ну… походи по дворцу. Поговори со своими подругами с кухни. Поищи кого-нибудь из них в учителя.

И, насвистывая что-то под нос, удалился в оружейные. Рания, открыв рот, со зла пнула таз, а затем швырнула в дверь ему вслед грязную тарелку. От удара металл даже погнулся.

Проклятие Врага! Чтоб его вши загрызли, чтоб чесотка замучила! Ну почему, почему этот подгорный король позволяет себе быть столь непоследовательным и таким невыносимо вредным?

…

— Она быстро растет, — делился с дядей Кили, разглядывая придирчиво результат своего многодневного труда в кузне, — здесь не криво?

— Зазубрина, — показал Торин, и покачал головой, — это все форма. Придется переделать. Хотя, если хочешь, оставь, сточишь потом… и что, дочка узнает тебя?

— Большой дефект, не сточить. Меня узнает, маму, Фили… всех. И пару раз уже даже смеялась.

Торин отвернулся к наковальне, пряча улыбку в усы. Тилиона — как решили назвать на семейном совете маленькую дочь Кили — в самом деле была очаровательным ребенком. После тяжелейших родов, едва не стоивших ее матери жизни, она словно спешила развеять опасения родственников — и не приносила им ничего, кроме радости; редко плакала, ела вдвое больше любого другого младенца, и росла на глазах.

— Недалек тот день, когда она будет играть с тобой в «лошадку», — утирая пот со лба, появился перед дядей и братом Фили, — как ты в детстве с Торином.

— Да? — заинтересовался Кили, и посмотрел в спину королю, — это как?

— Сядет сверху, схватится за косы, и будет рулить, — засмеялся Фили, — ты и на мне покататься успел, негодяй… племянница отомстит за меня. А невестка уже отомстила, — он с намеком толкнул младшего в плечо.

— Я на тебя посмотрю, — надулся Кили на брата, — когда своих детей увидишь.

И, в ту же секунду, не сговариваясь, они оба вновь посмотрели на спину Торина, который по-прежнему внимательно что-то изучал в треснувшей заготовке.

И молчал.

— …Как думаешь, он же не обижается… на это? — спросил Кили брата вечером, когда оба они по старинной привычке сели курить в гостиной.

Фили безразлично пожал плечами. Между ним и Кили не было тайн или запретных тем, полная откровенность, полное доверие, взаимопонимание… но когда дело доходило до Торина, они не переступали черту уважения к тому, кто их вырастил и воспитал.

— Он смирился с тем, что по Эребору будут бегать полуэльфики. И поверь мне на слово, Тилиона и с ним в «лошадку» поиграет.

-Да не о том я! — Кили выпустил немного кривое колечко дыма, — просто, мне иногда становится жаль его. Одинокий, как Гора.

— С его характером… — пробормотал Фили.

— А ведь сейчас у него есть женщина, — вдруг сказал Кили, — ты ее видел?

— Немного, на свадьбе. Один раз после. Тихая. Какая-то забитая. Никакая, в общем.

— Не для Торина, значит, — рассудил Кили, но его брат, глядя в пространство, нахмурился, и покачал головой, словно пытаясь проникнуть в тайну внезапно всплывшего далекого воспоминания.

— Знаешь… мне кажется, — сказал он, уже собираясь уходить, — что ему никто и никогда, кроме мамы и нас, и не нужен был. И не будет нужен.

…

— Что это? — раздался над Ранией веселый голос короля, и она спешно принялась подбирать листы бумаги с пола.

— Это… всего лишь… — но гном перехватил ее руку, и поднял первый лист к глазам. Усмехнулся, перевел взгляд на девушку. В глазах его метались искорки смеха, и он чуть прикусил губу, как будто изо всех сил старался сдержать его.

Рания отчаянно краснела.

— Ну, не так уж и плохо, — словно подбадривая, задумчиво произнес мужчина, аккуратно складывая листок вчетверо, — только и «Торин», и «Дубощит», и «Гора» — все это имена, и начинать надо с вот такого вот… знака…

Он взял ее руку, и двумя движениями изобразил на ее ладони нужную руну. На мгновение глаза их встретились, и Рания удивилась тому, что нашла в его взгляде. Она поспешно опустила лицо, а Торин отпустил ее руку.

— Если ты уже поужинала, то приходи, — сказал он ей, покашливая и удаляясь в сторону спальни, — там теплее.

В спальне в самом деле было тепло. Услышав же несколько раз кашель Торина, Рания озабоченно нахмурилась.

— Что? — не поднимая головы от своих бумаг, которыми был опять завален стол, спросил он, — давай, спрашивай.

— Откуда…

— Спрашивай, говорю.

— Вы кашляете, — выпалила Рания, замечая на его столе листок со своими каракулями, и отчего-то смущаясь.

— А! Да. Пусть тебя это не беспокоит. Это все новый табак Двалина. Глотку дерет до сих пор. Откуда он его только взял, сущее драконье зелье…

«Пусть тебя не беспокоит». Как странно, когда подобные фразы остаются висеть в воздухе, становясь почти зримыми в материальном мире, настолько весомыми, что их нельзя игнорировать. Снова взгляды Торина и Рании пересеклись, и снова она ощутила волнение под коленками. Новый, третий сорт страха, пока что незнакомый. Страх перед молчанием, которое впервые за долгие месяцы скрывало под собой нечто действительно важное.

— Иди в постель, — разорвал молчание Торин, и вновь занялся своими письмами, — грей мое место.

Биби мурчал. В камине потрескивали дрова, в дымоходе весело гудело. Где-то над горой была ледяная зимняя ночь. Рания уже задремала, когда Торин улегся, повозился, и обнял ее, крепко прижал к обнаженной груди. От него пахло табаком, виноградом и медом. Приникнув к его плечу, Рания потерлась щекой, и осторожно, чтобы не потревожить, поцеловала его руку, которой он притягивал девушку к себе. Торин что-то тихо проворчал. Еще один поцелуй.