Все начинать сначала. С какой-то точки зрения это даже хорошо. Каким бы ни было прошлое, жить им нельзя. А сны тревожат, сны возвращаются. Смазанная память о том самом первом разе, когда он был совсем юнец, и представления не имел, что делать — и она была юна, и оба они, неловкие, напуганные собственными желаниями, потянулись друг к другу, чтобы стать единым целым…

Трепет, преодоленная застенчивость, испуг, слезы в синих глазах возлюбленной. Первый опыт, как неизведанная территория для путешественника: и сладко, и стыдно, и очень хочется скорее постичь все сокровенные тайны. Потом были другие женщины, много их было, что сказать. Но ее, первую, навсегда любимую, он не забудет. К ней он еще долго возвращался. С ней всегда был юношей на неведомой тропе любви, и даже теперь отзвуки былой нежности и минувшей близости дают о себе знать при виде ее лица…

Время, неумолимое время стирает все. И сейчас есть трепет, но все не то, не так. Теперь Торин знает, чего хочет, и что ему на самом деле нужно. Страсть временами падает пеленой между ним и миром; тогда больно сидеть верхом, и мысли никак не желают собираться вместе и двигаться в полезном русле.

«Пора», — сказал себе король, глядя на запертые двери, и, выпрямившись, решительно вошел внутрь.

…

…Двери распахнулись. Дис, только начавшая накрывать к ужину, столкнулась взглядами с Фили, бледным и напуганным.

— Мама! — без предисловий выкрикнул он, — там, у Кили…

Сердце у гномки екнуло. Она схватилась за грудь.

— Тауриэль рожает, — задыхаясь, выпалил сын, — началось еще ночью. И кажется, дело плохо.

— Насколько плохо? — уже на бегу спросила Дис.

— Врач ему сказал: иди, прощайся…

У резной каменной арки на скамье Дис увидела Кили. Не стесняясь присутствующего врача-человека и повитухи, он рыдал, спрятав лицо в ладонях. Плечи его мелко вздрагивали, а охрипший голос едва слышно повторял:

— Я… это я виноват. Это моя вина. Это из-за меня.

Какой же все-таки он еще ребенок! Дис покусала губы, подошла к сыну, погладила его по голове. Кили ухватился за руку матери, и поднял на нее взгляд, полный сумасшедшей надежды. Он ничего не сказал, но Дис слышала, о чем он думает: «Мама здесь — мама всегда все исправит, всегда сможет спасти». Молча поцеловав сына в лоб, она отпустила его, и вошла в спальню.

Картина была именно такой, как ей виделось в кошмарах: стонущая Тауриэль, почти без сил, держалась за подпорку кровати, а в углу скомканная валялась насквозь мокрая от крови и слизи простыня. На лице эльфийки не было и следа прежней отрешенности и высокомерия. Искаженное мукой, оно выражало лишь страдание и усталость от него.

— Ну же, девочка, потерпи, дыши, — уговаривала ее вполголоса повитуха, вытирая ее мокрую спину и осторожно давя на поясницу, — еще хоть бы разик потужиться — и…

— Не могу больше, — тихонько подвывала эльфийка, и Дис несказанно удивилась: наверное, это были первые слова, услышанные ею от Тауриэль.

«А ведь она еще младше Кили, — вдруг поняла гномка, — сколько бы сотен лет ни было ей, но по их понятиям она едва вышла из подросткового возраста. Почти дитя… всеми брошенная, одинокая в такую минуту. До чего мы дошли, если наши дети идут нам наперекор, а мы судим их за это строже, чем когда-то судили себя!».

— Она еще часа три как выдохлась, — Дайна хмуро вытирала руки полотенцем. Дис отозвала ее жестом в сторону.

— Надежда есть? — тихо спросила королева, сама не зная, на что именно надеется. Повитуха осторожно покосилась на рыдающего в объятиях брата Кили.

— У меня рука толстовата для такого дела, — призналась она тихо, — ребенка надо развернуть. А этому, — она презрительно вздернула верхнюю губу в сторону врача из Дейла, — я туда лезть не доверю.

— Вот еще не хватало, — фыркнула гномка, и, помолчав, отбросила все церемонии, — что он хочет сделать?

— Резать.

Дис не смогла подавить негодующий возглас.

— Если бы здесь был Торин, он бы ему сам что-нибудь отрезал.

— Да нет же, — понизила голос Дайна, — надрез где надо и сама могу. А он предлагает ее… выпотрошить. Мол, все равно помрет. Говорит, практика была. Ама…ата… анатомическая.

Дис заскрежетала зубами, глядя на высокого худощавого мужчину, что без малейшего смущения разглядывал корешки книг на полках. Она всегда подозревала, что люди поголовно извращенцы, когда дело доходит до деторождения, но убежденного потрошителя встречала впервые. Что вообще могут такие понимать в лечении! С другой стороны, эльфийка все-таки — может быть, они еще хуже людей…

— Нет, — сама себе твердо ответила Дис, — будем по старинке. А он ребенка развернуть предлагал?

— Он говорит, его способ ребёнку не повредит. Если же не поторопиться, умрут уже оба.

Сказанного королеве было достаточно. Решительно подтолкнув Дайну к кровати, она двинулась вслед за ней, спешно срывая с пальцев многочисленные кольца и браслеты. Если уж ей суждено увидеть горе сына, то даром она на него не согласна, и еще повоюет. За всем в королевстве Эребор нужно следить самой!

«Где же Торин? — ныло сердце Дис, — почему не пришел? неужели он до сих пор не простил Кили?».

…

— Не трясись, — услышала Рания над собой сдавленный голос. Спиной прижимаясь к могучей груди, она чувствовала глухие, тяжелые, частые удары сердца. Блаженствовала от прикосновения его немного подрагивающих рук, которыми он все еще сжимал ее запястья, как будто боялся, что девушка вырвется и убежит.

Она попробовала вырваться, когда он, едва лишь закрыв дверь на засов, без слов поволок ее в спальню, по пути освобождая от одежды. Для верности, подгонял короткими похлопываниями по заду, а когда она замедлила шаг — и вовсе схватил за волосы.

— Сидела и ждала, значит, — бормотал он себе под нос, стискивая ее грудь, и сам выпутываясь из кафтана и штанов, — и никуда не ходила? Почему же?

— Государь!.. — Рания пискнула, когда Торин рывком стянул с нее платье, и застежка оцарапала ей спину, — я боялась… нарушить обычай…

— Боялась? — глаза его потемнели, — ты только меня должна бояться. Никого и никогда — только меня.

Последовавшая легкая пощечина (она видела, что он сдерживает свою силу) отправила ее на кровать. Рания не пыталась сопротивляться. Напротив, она спешно срывала с себя украшения и остатки одежды — рубашку, чулки — зная, что убежать от него ей все равно не удастся. А значит, если и бежать — то к нему. Месяц ожидания казался теперь минутным расставанием. Хотелось скорее узнать его заново, услышать, учуять, попробовать на вкус… вволю налюбоваться на ненаглядное лицо.

Но времени на это Торин ей не дал. Взяв ее за волосы, поставил на колени спиной к себе, усевшись сзади. Запрокинув назад голову, Рания прижалась бедрами к его животу, ощутила твердость его восставшего члена, и потерлась об него, со всей осторожностью, на которую была способна. На этом она не остановилась, и изогнулась еще сильнее.

— Не вертись! — но в голосе Торина слышна была улыбка.

Мозолистая крепкая рука скользнула между ее ягодиц, подразнивая поглаживаниями, нашла влажные чувствительные складки.

Внутрь осторожно проник первый его палец. Рания распахнула глаза, выдыхая, и встретила собственное отражение в золотом зеркале, висевшем в изголовье — сама же полировала его почти целый месяц. И в нем же увидела глаза Торина, который следил за ее лицом. Такой же мутный, хмельной взгляд, как и у нее. Больше всего на свете Рания боялась отвернуться от его отражения, хоть от невозможной откровенности картины ее действительно трясло.

«Лежать бы в темноте, затаив дыхание и раскинув ноги. Позволять ему овладеть мной, и не видеть его безумных синих глаз, и не чувствовать на затылке щекотки от его бороды. Сдерживать рвущиеся из груди звуки и молчать, молчать…как положено скромной девушке». Но молчать не получалось, как не получалось и все остальное. Внутрь вошел его второй палец — такой же большой, мускулистый и шершавый, и теперь она не сдержала тихого стона. Почему-то немного защипало, как от случайного укола.