- Его Могущество, пятый иерарх Бескидский, Богуслав, - поклонилась едва ли не в пол Сара, и спешно засеменила в сторону, задевая шлейфом многочисленные корзины с цветами и подарками.

Богуслав был одет в народный костюм, и фигура его – от короткополой шляпы и до высоких мощных сапог – выражала превосходство и силу. Во рту он держал традиционную трубку, правда, позолоченную, а не посеребренную.

- Полнолуние, Народ Ночи, - негромко поприветствовал он собравшихся, и из темноты зала раздались приветственные одобряющие крики, - надеюсь, всем достало удовольствий сегодня?

Послышались счастливые смешки. То тут, то там на гемма-лингве раздавались возгласы: «Очаровательно!» и «Бесподобно!». Богуслав на миг прищурился, набирая воздух в легкие – наслаждаясь. Ангелина прижала к губам портьеру.

«Тщеславный, как и все они».

«Мы – и смирись с этим».

- Вы знаете, мои дорогие, что я редко собираю вас даже по значительным поводам, - негромко продолжил Богуслав, улыбаясь в пространство, - и поверьте, сегодня повод более, чем значителен.

Зал замер в праздничном предвкушении. Равнодушные ко всему, кроме смерти. Надменные, красивые, уродливые лица. Кровожадные, отрешенные, безразличные, пресыщенные всем на свете и во мраке.

- Не так давно я перешагнул через первую свою тысячу лет!

Овации и визг. Хлопки шампанского, фейерверки, рассыпающиеся над стеклянным потолком в ночном небе, и пять минут всеобщего веселья. «Так вот значит, зачем смотрел Повелитель эти бесконечные шоу».

- И я решил, - спасибо, спасибо, - что возраст позволяет мне покуситься на некоторые устои нашего общества. Их все еще немало – вы не находите? Ограничения, законы, рамки. Это просто смешно в наш продвинутый век!

Всеобщий счастливый стон. Конечно, они согласны. Разумеется, они на все и всегда согласны, особенно если их перед этим как следует накормить кровью и развлечениями. Он еще что-то говорил – Ангелина не слышала, что, и не понимала. В ушах вдруг зазвенело. Она уже видела, как все больше в зале становится слегка удивленных, наконец, возмущенных, взбешенных лиц – их было меньшинство, но все же немало; и вдруг увидела Валенсио. Он мягкими, крадущимися шагами незаметно приближался к первым рядам – невидимый, абсолютно неприметный. И он, как и она, не слушал и не слышал иерарха. Его сосредоточение выдавало намерения. Руки он держал вдоль тела. Мягкие, плавные, аккуратные его движения…

«Нет, Господи, нет».

Крадущийся охотник. Глаза широко раскрыты, зрачки едва видны – столь сильно он напрягся, всматриваясь во врага.

- …И хочу представить вам ту, кого отныне прошу считать одним из членов моей Семьи – дочь Бескидских, свою Чистоту!

Ангелину кто-то вытолкнул из-за портьеры, и она, неловко пошатнувшись, в кромешной тьме двинулась к иерарху, ничего не соображая и не понимая, что происходит. Сознание ее едва могло сфокусироваться на необходимости как-то перемещаться в пространстве; но инстинкты работали на полную, и они кричали: «Опасность!».

Негнущиеся ноги отказывались повиноваться, а взгляд Ангелины пытался остановить Валенсио. Но тот не видел ни ее, ни кого-либо еще. Его правая рука начала движение вверх, глаза приобрели столь знакомый ей по совместным заданиям прищур…

Это было совсем не как в кино.

Она бросилась между иерархом и Валенсио – точнее сказать, практически упала. Раскрывая руки, как крылья – она лицом стояла к Богуславу, как будто бы прикрывая собой не его – а Валенсио, чья рука все же дрогнула. Но дрогнула слишком поздно - пули летели, и остановить их, кроме тела Ангелины, было нечему.

Лица Валенсио Анжи так и не увидела – зато хорошо рассмотрела лицо Богуслава. В глазах иерарха не было ни тени сомнения, раскаяния или страха. Но, увидев перед собой Ангелину, он удивился. Настолько, что легко поднялись густые соболиные брови, сошлись на переносице галочкой, а руки… руки, узловато ссохшиеся за трехсотлетнюю спячку, державшие смерть тысяч в ладонях, руки, рвавшие на части и ласкавшие до потери памяти – взметнулись к груди. К сердцу.

Желтые сполохи его глаз оказались прямо над Ангелиной, что-то загудело и зашумело – видимо, шокированные зрители внезапной драмы – и свет померк.

…

- Выживучая.

Хоть бы мотнуть головой. Или шевельнуть пальцем. Подать знак. Доказать, что в самом деле выжила.

- Еще как. Долго лежит?

- Да с месяц.

Это длинный был месяц. Для ее вида даже очень. Вампиров отключают через две недели. Даже лучшие врачи кровавого племени не в силах бороться с метаболизмом. Спячка – та же кома. Очень долгий сон, в котором тело не участвует, и разум спит.

Маленькая поправка: ее организм был заражен тягой выжить. Когда разум согласился с неизбежность окончательной и обязательной смертью, тело отказалось повиноваться ему.

Ангелина заперта в своем теле, и успела смириться с тем, что сидит в тюрьме без права на аппеляцию. Она осталась наедине с собой.

Она почти не интересуется миром вовне. С ним больше ничего не связывает, кроме чувства чужой тени рядом, да особых вибраций от голосов. Ужасно раздражают санитары, болгарская попса, вечная трескотня о футболе и турецких проститутках. Не меньше раздражает осознание – не ощущение, ощущения затихли в теле, не способном более воспринимать, - собственной немощи.

Мочиться под себя, не чувствуя и не замечая, получать питание и воздух при помощи приборов, и никакой тебе Венеции. Тело не гниет, не источает запахов, не тратит энергии, оно вообще не участвует в биоценозе. Его искусственно сохраняют таким же стерильным и здоровым, как и в первый день комы. Они называют это «гомеостаз».

Анжи называет это куда более прозаично: «Приехали». И никакого танго, южных пляжей и дальних рейсов в Оклахому. Осталось только вспоминать и гадать как быстро и чем это кончится.

Ангелина начинает понимать, что вечность – понятие сомнительное, ведь прошел лишь месяц, одна луна, а она умирает от скуки. Умирает, но при всем желании не умрет.

Ступор и равнодушие уступили место тоскливому ожиданию. Чтобы хоть чем-то себя занять (а теперь Ангелина не уверена, что входит в понятие «я», ведь ее личность неприлично мала и эфемерна), она повторяет все когда-либо слышанные стихи, отрывки и Писания, сочиняет новое, фантазирует. На мечты прежде не было времени и смелости, так теперь достаточно и того, и другого. Бояться уже нечего, самое страшное случилось. Фантазии помогают провести время с пользой для тупеющего рассудка, не занятого больше связью с реальностью. И воспоминания тоже. Одни перетекают в другие, сливаются, рождают альтернативную реальность, в которой отсутствует понятие времени.

В этой альтернативной реальности она, Ангелина, полна сил и задора, умеет в нужные моменты шутить и смеяться, не забывает красить губы, даже если этого не написано в инструкции и штатном расписании, и носит глубокие декольте и высокие разрезы на юбках. После особо сложных заданий – в мечтах Ангелина справляется блестяще с самыми невыполнимыми – Его Могущество делает ей дорогие и бесполезные подарки, и ее прославляет весь Ночной мир.

И никаких там пуль с сердечниками, девятимиллиметровых, селитры, детонаторов. И точно – нет там санитаров, больниц и катетеров. И это, наверное, даже здорово.

Так проходят еще три месяца. Санитары меняются: любитель попсы уезжает в отпуск на Гоа. Его место занимает ревнивец, каждые пять минут звонящий даме сердца и беспрерывно матерящий ее в трубку.

Фантазии становятся раскованно-бессмысленными. В них она уже побывала за орбитой Юпитера, установила мир на Земле и присягнула на верность галактическому совету. Ей больше нечем отвлечься в персональном карцере своего тела.