- Пойдем в салон, - предложила она, и они пошли через бальную залу, мимо колонн, к уютной анфиладе комнат, где высокие потолки были завешаны портьерами и сари, китайские фонарики весело перемигивались всеми цветами радуги, и горели ароматические свечи.

Здесь собралось общество ночных интеллигентов и творческих личностей. Художники, писатели, поэты, актеры. Непризнанные гении и гении почившие. Спутницы гениев и гениальные спутники. Валенсио грациозно возлег на диван во втором салоне, и Ангелина присела рядом, раскрывая веер. Какая-то поэтесса зачитывала претенциозные стихи о любви и разлуке на староанглийском.

- Ничего звучит, - кто-то хмыкнул из угла, - жаль, что на гемма-лингве такого не слагают.

- Ты не читал просто! – возразили ему, когда поэтесса поклонилась и смолкла, - я недавно совершенно случайно услышала произведение… не поверишь, какая-то девица, причем обращенная. Здесь, в Лондоне. И так написала, так написала…

- Дай угадаю, - плавно включился Валенсио в разговор, - Господин прекрасен, и ничто не важно, кроме Господина?

- Ты циник, Валенсио, - узнала его собеседница, мягко роняя руку на его рукав, - как вы терпите его? – обратилась она уже к Ангелине, словно к старой знакомой, - но нет же, эти стихи – дай вспомнить.

Пожалуй, поэзия и театр – это то, что прочно соединяло народ Ночи с народом Дня. Не было такого кровососа, кто бы не сочинил хоть частушку, хоть один куплет.

- Там было так: «Мой Господин лелеет Госпожу, и я, захлебываясь кровью, слезами счастья исхожу, любуясь чистой их любовью», - закатив глаза, процитировала вампирша, - или что-то в этом роде.

- Кажется, я знаю, кто и о ком писал.

- Да, бедная девочка, вы слышали? Ее эта Госпожа потом и…

- Грязная история, - выплюнул кто-то оживленно и почти торжествующе, - они, конечно, теперь помолвлены и – кажется, здесь оба сегодня, но вы знаете, где я однажды видел эту Госпожу?

- Да уж сколько лет прошло, десять?

- Больше.

- Как летит время!

Вторая страсть после поэтического пафоса – прозаические сплетни. Ангелина слушала их, и впервые удивлялась тому, что ей даже нравится слушать.

Они говорили о каких-то лондонских знакомых, о каких-то случаях с обращениями, ставками, боями на выживание, о том, как кто-то знакомый съел другого знакомого, оставив сиротами детей и подчиненных. Они перемежали яд своих речей сладостью изысканной поэзии и горечью солоноватых напитков. И эта горечь была по вкусу Ангелине сейчас, и ее же она угадывала во всем вокруг: в собственных мыслях, в оттенке печали, с которой смотрел куда-то в пространство необычайно тихий Валенсио, в ароматах ладана и розового масла, которые витали в воздухе.

Горечь, как от грейпфрута, горечь кофе и спиртного, горечь табака и любви – Ангелина улыбнулась, заметив, что тоже вот-вот перейдет на рифмованные мысли.

«Мой День на исходе». И не было смысла печалиться – это был такой же факт, как смена времен года. Мысль эта слегка горчила, но больше не несла с собой боли или сожаления, страха, стыда или гнева.

- На исходе? – улыбнулся Валенсио, и она поняла, что невзначай что-то подумала или произнесла во всеуслышание, - ну-ка, продолжи, пожалуйста.

- Просим!

Слегка смутившись, Ангелина оглядела салон. Восемь пар искренних глаз, девять пар – насмешливо-выжидающих. Она опустила глаза, и вычеркнула этих девятерых из собственной версии пространства – она так часто поступала, живя на стороне Ночи.

- Я просто думала о любви, - отпив из бокала, сказала она негромко, - о том, что бы я сказала о любви. У меня нет Господина. И это…

- Завораживающе интересно, - подалась вперед вампирша напротив, - что же такое ваша любовь?

«С голодухи, сказал Биби, можно съесть мать. Что они могут знать о любви?».

«Мы, не они. Что ты знаешь о любви?».

- Я думаю, - продолжила Ангелина на гемма-лингве, невольно переходя на речитатив, - что любовь начинается не в сердце, и не в глазах. Я думаю, что любовь начинается в пульсе. Когда он проходит мимо – мелодия пульса, как дробь особого танца. И не ты решаешь, танцевать или нет – танец сам находит тебя.

- Бесподобно! Продолжайте, госпожа!

- …а когда танец закружит тебя, остановиться нет сил, и не знаешь – ты ведущий или ведомый.

- Очаровательно! Как мило!

- И останавливая себя, спрашиваешь: я чувствую или желаю чувствовать? Я мечтаю или когда-то мечтала? И хочешь ждать, чтобы время ответило на вопрос. И знаешь, что даже оно над любовью – не властно.

Вокруг была пронзительная тишина.

- И зеркало не способно отразить любовь, как и мысль – найти причину ее. И снова танец уносит тебя – до следующей остановки, - тихо завершила Ангелина, и, стараясь скрыть возрастающее смущение, поставила бокал и поспешила найти зажигалку.

Неожиданно для нее, раздались рукоплескания. Поэтесса, выступавшая со староанглийской балладой, сжала губки. В самом деле, пафосная речь ее даже близко не подошла по красоте к той простой, как народная песня, поэзии речи случайной ораторши.

- Вы потрясающе талантливы, - заключила любительница поэзии, визави, и коротким кивком затейливо украшенной головы изобразила поклон, - в вас свежесть чувств и зрелость мысли. И несомненная искренность.

Какой-то незнакомый вампир лет трехсот поцеловал руку Ангелины, и вскоре компания переключилась на какую-то другую философски-сентиментальную тему.

- И ни слова о луне, ночи и тьме, - пробормотал Валенсио, с улыбкой глядевший на подругу, - ты в самом деле умеешь хорошо сказать. Ты от души это говорила?

«Да что я такого сказала?».

- Ничего, - ответил на ее молчаливое замешательство тот, перегибаясь через подлокотник кресла, - именно, что ничего. Ты не сказала о крови, и о том, что чувствуешь, когда кровь Господина кипит в твоих венах. Ты не сказала о жажде обладать. Ты не сказала о печали, которая пронзает, когда любовь уходит – потому что тебя она не покидала, потому что ты переполнена ею, и это и делает тебя Чистотой.

- Прочти для всех, это тоже неплохо, - отчего-то вдруг стало не по себе, волнительно стыдно, а в сердце словно и в самом деле застучал какой-то незнакомый ритм – кажется, кастаньеты.

Стыдны вдруг стали обнаженные по локоть руки и бархатка на шее с крупным кулоном; неловко стало от розового платья с воланами и цветка в гладкой прическе, из которой, конечно, выбивались непослушные пряди. Вся, от макушки и до туфелек, незатейливо украшенных, Ангелина застыдилась себя, словно только что ее силой обнажили и выставили напоказ, а она, удивленная всеобщим вниманием, этого даже и не заметила.

Но внимание иссякло – словно отключили фонтан на зиму, а Валенсио по-прежнему смотрел на нее так, что она кожей чувствовала биение того самого пульса, о котором только что говорила.

- И я повторю свой вопрос: ты от души говорила?

- Это имеет значение?

Зачем она уходила от прямого ответа? Не потому ли, что его задавал именно он?

- Для меня имеет.

Сердце встало. Оно отказывалось биться. Шумело в висках, руки покрылись холодным потом. Дыхание перехватывало, и всё тело – куда там сердцу! – вибрировало в сладкой муке ожидания и предвкушения.

«Чего же ты ждешь? Чего хочешь? Да или нет? Если он скажет да, или если он скажет нет, или вы просто разойдетесь, не продолжив беседы – ты все равно будешь испытывать это волнение, и это биение пульса, и эту новую жажду. Так прыгай, Ангелина, в эту пропасть, и надейся, что вырастут крылья. Потому что если жить – то для чего еще, если не для этого мгновения перед прыжком?».

- Я импровизировала, но от души, - сухими губами, едва слышно, произнесла она, наконец, - почему это имеет значение?

Удар нанесен. Сладостный и долгожданный. Валенсио отвел глаза. Его плечи опустились. Девушка смотрела и не верила. В Валенсио, этом улыбчивом оптимисте, который всегда был рад любой шутке, а как шутку воспринимал все на свете – происходила какая-то сложная работа, сокрытая от всех.