Чавканье. Ангелина медлила. Доли секунды – но это самое долгое время в жизни любого из ее племени. Пить или не пить? Жить или сдохнуть? Убить или оставить? К такому спиной не повернешься – да и слишком тесно, и, раз уж она вошла, отступать нет смысла.

- Подвинься, - хрипло толкнула она Валенсио в бок, и как-то – потом она сама не могла разобрать – шея юноши оказалась сама прямо перед ее носом.

Особенно сложно было не запачкать одежду – кровь была неожиданно текуча, сытна, и держать добычу приходилось на весу. Ангелина потянула назад шелковую блузку, Валенсио сорвал платок с шеи, отстранился, насколько это было возможно, от жертвы.

Если и был в жизни Ангелины адреналиновый удар, то только в этот раз. Оторвавшись от потерявшей сознание жертвы, она смотрела в пространство широко распахнутыми глазами – и зрачки ее то сужались, то расширялись; все вокруг плыло, и никакого порядка в том мире кровавого хаоса, где она находилась…

- Передозировка? – хмыкнул Валенсио, запихивая студента головой в унитаз, и стараясь освободить хоть небольшое пространство для ног. Он поправил рубашку, достал расческу, встряхнулся, готовясь возвращаться на место.

Ангелина молчала, хлопая ресницами, и пытаясь… ах, уже не пытаясь. С сытых губ капнула последняя капелька крови на белоснежный бюстгальтер.

Она уже не знала, как это произошло – их повлекла друг к другу неведомая сила, противостоять которой не было никакой возможности. Притяжение сильнее всего, что прежде испытывала Ангелина. Эта же сила каким-то чудесным способом уничтожила, смяла, растоптала отчужденность и даже самые малейшие сомнения. Как будто бы они не летели на одиннадцати километрах над землей, как будто бы под ногами у них не лежал едва живой человек…

А целовался Валенсио здорово. Отдавался со страстью и нежностью поцелую, словно не заботясь, будет или нет продолжение – не юнец, спешащий добраться до запретного плода, и не старик, боящийся провала на поле битвы. Возможно, именно поэтому он мог позволить себе быть в меру нежным, в меру страстным, и не дать Ангелине застесняться ни на миг.

Искренни и порывисты его движения, в которых нет ни старания произвести впечатления, ни отработать «обязательную программу». Тоже своего рода охота; тоже на первом месте удовольствие от процесса. А если это охота – то охотников здесь двое, и ни одной жертвы.

Штрихи, возбуждающие в Ангелине сильное желание: черные волосы на его руках, курчавая поросль над пупком, не говоря о том, что там ниже, две родинки на щеке, чуть ассиметричные густые брови, чувственный яркий рот и настойчивые жадные губы.

Детали, смущающие Ангелину: самолет, туалет, кровь, стекающая по ободку унитаза, потеря всякого контроля и полное нежелание искать в душе что-то, отдаленно напоминающее совесть.

- Моя Анжи, - хрипло воркует он, входя в нее с нежным стоном, и вжимая ее спиной в зеркало, - моя красавица.

И в легкой панике и сильном возбуждении Ангелина подчиняется завораживающим смыслам слова «моя». Ее колотит от удовольствия, ее растаскивает на атомы, каждый из которых – отдельный мир наслаждения и неги. Ничего особенного он не делает, нет же.

Затворницей Ангелина не была, и даже пыталась заводить любовников – достаточно было одной встречи, чтобы понять – не то. Так где же было спрятано все это безмерное удовольствие до сих пор? Как у Валенсио нашелся ключ к тайнику?

Или все дело в комбинации самолета, вкусного студента и напарника – комбинации, которая, как знала Анжи, вряд ли когда-либо повторится.

- Быстрее, - простонала едва слышно она ему в губы, - мы, кажется, снижаемся.

- Без нас не сядут, - ответно заворчал Валенсио, не снижая темпа своих резкий, порывистых движений. Корпус самолета слегка затрясло.

…А возможно, это было от перепада давления; а может, от неуверенного стука молоденькой стюардессы в дверь. От запаха возбужденного мужчины рядом, от его блестящих темных глаз, которые он не прятал, смело и нагло глядя ей в лицо и смеясь над ее гримасами. От впившихся в бедра его когтистых рук.

«О еще, еще, еще, не останавливайся».

«И не собирался».

Так или иначе, нельзя было громко закричать, по-настоящему. Ангелине удалось задавить стон – точнее, его задавило внезапное прозрение. Детали сложились в мозаику. Она поняла, кого звала на Охоте, содрогаясь от неизвестной до сих пор жажды.

- Ох, - не сдержался Валенсио, вжимаясь в нее всем телом, и, прикусывая губу, протяжно замычал, смеясь и плача одновременно от нахлынувшего удовольствия и необходимости держать его в узде.

Они едва устояли оба на ногах. Наконец, Ангелина отстранилась, дрожащими руками опустила задранную юбку…

- Пойдём, - позвала она тихо, удивляясь тому, что зачем-то продолжает с ним целоваться, - сейчас уже будем садиться.

«Только бы его нашли уже после посадки, - надеялась Ангелина, расслабленно обмякая в кресле, - все спишут на наркотики, наверняка. Он наверняка выживет, если только не сломает об унитаз шею».

Судя же по лицу Валенсио, который успел даже всхрапнуть пару минут в кресле, его не отягощали опасения.

- Сколько тебе лет? – спросила Ангелина внезапно.

Валенсио понял смысл ее вопроса.

- Двести два, - он отбросил прядь с ее лица, пользуясь особым правом, даруемым близостью, - а тебе?

- Пятьдесят семь.

Они заулыбались друг другу. Земля спешно приближалась.

- Всегда есть, чем удивить себя, - выдохнул Валенсио, вытирая лоб, - прости, букета не припас.

Ангелина приготовилась. Вот и время язвительных комментариев. С другой стороны, вид у Валенсио был слегка растерянный, хотя и счастливый.

- Я тебя не обидел? – отвечая на ее молчаливые эмоции, вдруг.

- Прекрати.

- Ты только начинаешь эту … жизнь. И с тобой просто. А я уже давно… - он поерзал, нервно щелкнул пальцами, вытянулся, - не люблю, знаешь, это. - Он повертел рукой в неопределенном жесте, - была у меня одна подчиненная, но недолго. И несколько дневных женщин.

- А почему именно дневных?

- Их еще можно любить, - прищурился корсиканец, - к ним имеет смысл что-то испытывать. Их можно ревновать, потому что они ненадолго. Они имеют власть над тобой этим своим безвременьем. Ограничивающий фактор: то, что если она умерла не с тобой, ты уже ничего не можешь сделать. И ты не размениваешься на ссоры и притворные расставания, потому что однажды вы расстанетесь так или иначе. Если она уходит, то уходит действительно навсегда. Смерть любимой женщины… парадоксальным образом дарует успокоение какой-то злой части меня.

- Брр, это ужасно звучит, - Ангелину действительно пробрал мороз. Она не могла отнести себя к народу дня, но и встать на сторону ночи в таком вопросе было трудно. Валенсио улыбнулся, привлекая ее к себе, и жадно целуя – снова стена быстро растворилась, даже не рушась – просто исчезла. Блеснули белые его клыки, он обколол щетиной, обдал своим пряным мускусным запахом.

- Не знаю, почему, - прошептал он, прикрывая глаза, - не знаю, почему, но это же чувство я испытываю к тебе. Двойственное. Как будто время может забрать тебя у меня, хотя это не так; и я знаю, что это не так, но ничего с собой поделать не могу…

- Наш самолет приземлился в аэропорту Орлеана. Температура за бортом плюс шестнадцать градусов по Цельсию. Пожалуйста, отстегните ремни… и счастливого вам пути.

«…Я влипла, - отметила Ангелина про себя, когда они ждали автобуса с взлетного поля, - вот это – действительно нечто особое…».

И прищурившись сквозь темные очки, она посмотрела на своего спутника. Вновь собранный, как будто даже слегка посвежевший, Валенсио был безупречен в своей модной небрежности. Непроницаемо стильный, изысканно распущенный, лениво изящный. Двухсотлетний кровопийца, предпочитающий маложивущих женщин.