— Молодец, пан Сыдор! Далеко пойдешь. Я тут кое-что придумал, пошли расскажу.
— Ага, сейчас. Эй, вы, полегче, я сказал… Будимил!
— Будигост я!
— Да по хрену мне! Проследи, чтобы живым остался!
— Понял, Сыдор! Все сделаю!
Тут кто-то попал Годимиру в ухо. Вспышка боли в голове затуманила разум. Он попытался вжать голову в плечи. Получил еще пару раз по ребрам. Счастье, что лесные молодцы толкались, как обычно бывает, когда толпа топчет одиночку, и не давали друг другу бить прицельно. Двое-трое слаженно действующих драчунов уже давно отделали бы его до полусмерти. Если попадут еще несколько раз по почкам, ты, пан рыцарь, больше не жилец. А, кроме того, могут отбить легкие, печень, сломать хребет, врезать по голове так, что до конца дней будешь только под себя ходить да жевать, что в рот кинут.
— Дай я его промеж ног припечатаю! Чтоб неповадно!.. — Кажется, голос Озима.
Годимир очень хотел потерять сознание, но, как назло, беспамятство не шло и не шло.
— Ах ты, сучок словинский! Закрывается еще!
— Дай мне! Ну, дай…
— А пусти-ка меня, Тюха!
— Не пихайся, всем достанется!
— Эй, легче! Слышал, что Сыдор сказал?
— Ну, пусти же! Вот всегда вы так!
— Тьфу ты! Устал. Ну вас на…
И вот, когда рыцарь уже почти перестал чувствовать боль, опустилась спасительная тьма, в которой кружили, порхали, гасли и вновь зажигались золотые звездочки.
Ведро ледяной воды в лицо, словно пощечина.
Вода, она же не твердая, почему же так больно? Как будто уже зима и вместо капель летят сосульки и осколки льда…
Как же больно…
Еще одно ведро!
— Эй, рыцарек, живой или нет, сладкая бузина?
Глухой голос, наполненный еле сдерживаемой яростью, ответил ему:
— Ухайдакали парня, сволочи…
— Кто б говорил, сладкая бузина? Хочешь, мы и тебя отделаем? Ты только попроси…
— Я б тебя попросил, елкина ковырялка, не были бы руки связаны!
Ярош? Живой?
Годимир открыл глаза. Заморгал, разгоняя затмевающий зрение туман. Удивительно, но лицу досталось гораздо меньше, чем следовало ожидать. Огнем горело ухо, ныла скула, саднили правая бровь и подбородок, но это, скорее всего, он сам, когда падал. Туловищу досталось не в пример больше. Болит едва ли не каждая косточка, руки отчего-то неподвижны, и любая попытка пошевелить ими обречена. Что-то режет под мышками, хотя он точно помнит, что туда не били… Может, после того, как сознание потерял?
— Гляди-ка! Живой, сладкая бузина!
Почему голос Сыдора доносится снизу?
Драконоборец моргнул еще раз, стряхивая воду с ресниц.
Да, разбойники в самом деле столпились внизу. А он тогда где? От одной мысли о казни, постигшей отца Лукаша и монахов, сердце запнулось, ледяной комок возник в желудке, поднимаясь к горлу.
Да нет! Не может быть! Ощущения не те. Правда, Годимир на колу не был еще ни разу в жизни (и не стремился туда), но представить себе, что чувствует человек, которому загоняют в зад заостренную жердь, мог. Хотя бы в общих чертах.
— И надо тебе было возвращаться, пан рыцарь! — А вот голос Яроша звучит как положено, рядом.
— Значит, надо, — с трудом ворочая челюстью, ответил Годимир. Повернулся, чтобы посмотреть на товарища по несчастью.
Бирюк висел на дереве. Скорее всего, на той самой ветке бука, вытянувшейся полого над тропой, о которую ударился рыцарь. Толстая веревка обмотана вокруг туловища под мышками и тянется вверх из-за спины.
Ах, вот оно что!
Значит и сам Годимир также подвешен, как муха, пойманная пауком.
— Эй, ты, рыцаришко! — Кто-то толкнул его ногу. Молодой человек закачался. Ветви и стволы буков, лица толпящихся вокруг разбойников, запряженные телеги, верховые кони, тропа поплыли перед глазами. — Тебя спрашиваю или нет?
— А? Чего? — ответил рыцарь, выискивая ненавистную рожу Сыдора.
— Висишь, сладкая бузина?
— Висю… То есть вишу… Тьфу ты…
— Виси, виси! Я хочу, чтоб ты знал — Сыдор из Гражды слов на ветер не бросает.
— Не понял…
— А кто виноват, что ты, сладкая бузина, такой тупой? Я обещал Яроша не убивать?
— Обещал, — кивнул Годимир и пожалел — голова закружилась, у Сыдора вместо двух глаз стало сразу четыре.
— Да чтоб ты сдох со своими обещаниями! — каркнул Бирюк.
— Я? Я повременю, а вот вам… Короче, ты, волчара позорный, и ты, рыцарь трахнутый! Я вас оставляю повисеть. Пусть все парни знают — Сыдор из Гражды если чего пообещал, то сделает завсегда. Даже если злейшему врагу пообещал или дерьмецу, о которого даже сапоги вытирать противно.
Тут у вожака хэвры снова стало две глаза, и Годимир с радостью заметил, что губа Сыдора распухла и, скорее всего, мешает ему улыбаться. А так тебе и надо, ублюдок. Скоро совсем не до смеху будет. Дай только выпутаться из веревок и слезть с дерева, а там месть — вопрос времени и не более. И уж таким наивным Годимир из Чечевичей не будет.
— Я хочу, чтоб ты знал, Сыдор. Я тебя найду, — тихо проговорил словинец, но разбойник его услышал.
— Да ради Господа! — весело ответил он. — Искал тут один, сладкая бузина!
— Ищите и обретете, — с противной ухмылочкой проговорил присутствующий здесь же чародей. До сих пор он стоял тихо — не мудрено не заметить. — Так, кажется, в «Деяниях Господа» сказано? Жаль, священные книги не поясняют, что именно вы найдете.
— А ты, загорец, тоже готовься! — пообещал рыцарь. — Клянусь убить тебя легко, я же не такая скотина…
— Это ж надо! — восхитился Вукаш. — Какой же ты добрый, Годимир из Чечевичей. Не иначе со святошей пообщался? Как у него там с задницей? Я надеюсь, не скоро заживет…
Молодой человек попытался выкрутиться из опутывающих его веревок. Забился, как сазан на крючке.
— Гляди, не обделайся с натуги! — под веселое ржание лесных молодцев выкрикнул Сыдор. — Ладно, висите тут, а нам недосуг! В Ошмянах звездочка моя дожидается.
— Каленое железо тебя в Ошмянах дожидается!
— А это мы поглядим! — Будущий король всего Заречья подмигнул и махнул рукой. — По коням, братцы! По коням!
Разбойники заметушились, как муравьи в растревоженном муравейнике. Кто полез в седло, кто запрыгнул на облучок телеги.
— Прощай, пан Годимир из Чечевичей! — Вожак хэвры взмахнул плетью. — Хотел бы я сказать, что жалко тебя, да врать не обучен! И ты, Бирюк, тоже прощай. Желаю подольше помучиться!
Гикнули возницы, хлестнули по крупам коней вожжами.
Заскрипели колеса, затопали копыта.
Годимиру запомнился лишь тоскливый взгляд Дорофея, брошенный через плечо. Бывший бортник ехал на последней телеге, уцепившись за мешки.
Вскоре лес приглушил звуки движущегося обоза и в бучине воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь чуть слышным шорохом ветвей да поскрипыванием веревки, на которой раскачивался Ярош — кто-то из разбойников толкнул его напоследок забавы ради.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
НОЧЬ КЛЫКА И КОГТЯ
Скрип, скрип… Скрип, скрип…
У каждого человека есть звуки, слышать которые ему неприятно до омерзения, до мурашек между лопатками, до оскомины. Кому-то не нравится, когда скребут ногтем по неглазурованному боку кувшина. Другого, напротив, передергивает от скрипа ножа по глазурованной глине, а иного может свести с ума шелест лезвия бритвы о точильный ремень.
Каждому свое… Но Годимир прочно уяснил, что с сегодняшнего дня его будет бесить поскрипывание прочной конопляной веревки, намотанной на гладкую кору бука.
Ярош молчал.
И молча раскачивался, с каждым разом отклоняясь все меньше и меньше. Это вселяло надежду.
Смолкли голоса разбойников, затихло ржание коней, топот копыт, тарахтение повозок. Сразу же зацвиринькал лесной конек — серовато-желтая, остроклювая птичка размером с синицу. В Заречье его зовут почему-то щеврицей. Вдалеке прокатилась раскатистая дробь дятла. Они вблизи Запретных гор тоже отличались от привычных по лесам Хоробровщины птиц. Были не пестрыми, а черными, словно их в саже кто извалял. Только шапочка алела. И называли их местные кмети желнами. Что за имечко? У загорцев переняли, что ли?
