А когда насытились, словинец задал давно терзающий его вопрос:

— А зачем ты, Сыдор, мне все это рассказывал? Ну, про Заречье, про наследование, про остальное… Мне зачем это знать? Неужто просто так языком болтал?

Главарь помолчал. Прочие, присутствующие на трапезе, тоже хранили молчание. Серьезное, солидное, близкое к похоронному.

— Ладно, пан рыцарь. Скажу, — наконец-то выдавил из себя Сыдор. — Думал, сладкая бузина, ты сам догадаешься… Ан, нет. Придется растолковывать. С собой я тебя зову.

— Заречьем править, что ли? — не удержался, съязвил Годимир. И тут же пожалел о сказанном, заметив, как дернулась щека разбойника.

— Править Заречьем у меня есть с кем. — Его пальцы накрыли узкую ладонь Аделии. — Уяснил, сладкая бузина? А тебе хочу предложить сражаться вместе со мной. Не так много у меня людей, воинскому делу с детства обученных, разбирающихся, как войско выстроить, когда атаку скомандовать или там отступление. Потом-то, конечно, их с избытком будет. Паны-рыцари они везде одинаковы — набегут, только свистни, сладкая бузина. Но я тебе предлагаю быть среди первых. Тогда и место займешь в новом королевстве, какое сам захочешь, а не какое останется после дележа.

Годимир задумался. Заманчиво, нечего сказать. Вряд ли хоть где-нибудь ему предложат большее. Ни сейчас, ни в старости. Мелкопоместный паныч, небогатый, хоть и старого роду, сам себя рыцарем объявивший — к счастью, знают об это немногие, но из песни слова не выкинешь. На роду ему написано всю жизнь сражаться: то с чудищами, то с нежитью, то с людьми-злодеями — и так пока кто-то из них не окажется сильнее, ловчее, хитрее. А тут — почет, уважение и богатство. И слава воинская, само собой. Пока Сыдор Заречье объединит, не одно и даже не десять сражений произойдет.

Ой, как заманчиво…

Но, с другой стороны, Сыдор — разбойник и душегуб. Стоит ли ожидать, что, заделавшись правителем, он начнет править мудро и справедливо? Утихомирит жадных и накормит голодных, как Господь завещал всем искренне верующим? Свежо предание, но верится с трудом. Аделия, может, и повелась на заманчивые речи, но он-то, Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, жизнью нещадно бит и в чудеса давно не верит. Нужно оно тебе? Поможешь малостью, а потом перед смертью всех грехов не отмолишь.

— Я, Сыдор, странствующий рыцарь…

— Так оно и к лучшему, сладкая бузина! Не присягал никому, значит, и нарушать ничего не надо. Самое то, что надо!

— Не дослушал ты меня. Я — странствующий рыцарь. Я поклялся на клинке защищать справедливость, обиженных, несчастных. Поклялся карать предателей, клятвопреступников, да и простых преступников тоже…

— Ты это…

— А что ты мне предложил, Сыдор из Гражды? Мятеж? Захват корон и чужих королевств силой и обманом, а где и предательским делом — убийством исподтишка? Могу ли я на такое пойти? Имею ли право перед людьми и Господом нашим Пресветлым и Всеблагим?

Главарь насупился. Свел брови, вцепился пальцами в бороду. К счастью, в свою.

— Обидел ты меня крепко, пан рыцарь… Обидел. Не желает, значит, благородный пан с чернью и деревенщиной, сладкая бузина, дело иметь? Замараться он боится! Душу грехами отягчить опасается! — Лесной молодец едва не сорвался на крик.

— Пан Сыдор, — тихонько проговорил загорец. Потянулся, чтобы похлопать разбойника по запястью, но передумал. — Тише, пан Сыдор. К чему все?

— Ладно, сладкая бузина! Довольно ругаться. А то мы и в самом-то деле словно кметки у колодца. Значит, говоришь, что уйти хочешь, пан рыцарь?

— Ну…

— Не «нукай»! После «нукать» будешь, когда отпущу. Тебе напомнить наш уговор про Яроша? Или тебе уже все равно, пан рыцарь?

Годимир содрогнулся. Нет, ну как же он мог забыть? Или все дело в браге? Да нет! Что толку себя оправдывать? Отвлекся на бездонные глаза и картинные брови королевны, на многозначительные ужимки Вукаша, на проникновенные речи Сыдора. Ну, и кто ты после этого есть, пан Годимир? Слизняком назови — улитка обидится. Дерьмом обругай, так его хоть по огороду разбросать можно. А тут!..

— Нет. Не все равно, — твердо проговорил он. — Договор наш в силе остается, если ты сам его не нарушишь.

Сыдор довольно ухмыльнулся. Словно кот, обожравшийся сметаной до состояния «не лезет».

— Хорошо, сладкая бузина. Приятно дело иметь с человеком слова! Но, вижу я, против совести ты идти не можешь, а она тебе подсказывает, что я кровосос, каких поискать. сладкая бузина. Так или нет, а?

Словинец избежал ответа, пожав плечами. Его телодвижение можно было растолковать по-разному. Больше того, сколько б людей ни истолковывали, каждый получил бы свой ответ. Свой собственный и только ему пригодный.

— Ладно, сладкая бузина! Не хочешь — не надо! Неволить здесь никто никого не собирается. После поймешь, что прав я был. А даже если и придется для объединения Заречья чуток крови пролить, так этим мы тысячи жизней в будущем сбережем. И рыцарям, и кметям. Прибежишь после, пан рыцарь, да будет поздно. Не приму.

— Не прибегу я, — глухо проговори Годимир.

— Гордый, сладкая бузина? Я тоже гордый. Разрешаю тебе присоединиться ко мне, когда захочешь. А покамест помоги мне первый шаг по пути к короне сделать, а после ступай на все четыре стороны.

— Какой шаг?

— Да простой! Отвези Аделию в Ошмяны, к батюшке. Ты ж наверняка из тех рыцарей, что на поиск пропавшей королевны выехали? Так или нет?

— Так.

— Вот и отвези. Пора нам за Ошмяны и короля Доброжира приниматься.

— Вот просто отвезти и все? — не поверил словинец.

— Просто отвезти. И передать Доброжиру с рук на руки. А весточку для Божидара она сама уж доставит. После можешь считать себя свободным от обещаний.

— А Ярош?

— Яроша я отпущу, как только узнаю, что Аделия, звездочка моя, у отца в замке.

— Да что ж тебе за резон, не пойму я, королевну обратно отправлять после того… Я так догадываюсь, что и побег ты ей подстроил? Не зря Олешек тебя видел в Ошмянах.

— А это уж, пан рыцарь, не твоего ума дело. Так берешься или нет, сладкая бузина?

— Берусь, — кивнул Годимир. И тут же спросил себя, что подтолкнуло его? Желание спасти Яроша или надежда побыть хоть какое-то время наедине с королевной? Скорее всего и то, и другое. А еще в глубине души он хотел увидеть Олешека и Велину. А еще надежда на рыцарские шпоры, если Аделия расскажет — а она расскажет, что ей стоит? — кто ее от похитителей увез.

— Берусь! — еще раз сказал он и потянулся ладонью к поясу. Туда, где привык находить рукоять меча.

Рябой Озим первым уловил в воздухе запах дыма. Сам Годимир ни за что не обратил бы внимания на подобную мелочь, не говоря уже о королевне. Но лесной молодец, назначенный Сыдором им в спутники то ли из лучших побуждений, то ли для присмотра за не заслуживающим полного доверия рыцарем, внезапно насторожился, принюхался и знаком приказал сдержать коней.

— Что еще? — недовольно выпятила нижнюю губку Аделия.

— Костер, — пояснил Озим.

— Кто бы это? — Словинец проверил — легко ли ходит меч в ножнах.

— Откель мне знать? — Рябой спрыгнул с коня, оттянул большим пальцем воротник гамбезона. — Ох, беда мне с этой одежиной… Говорил же, мне бы по-простому…

— Не трепись, а сходи и выясни! — словно хлыстом ожгла его Аделия.

— Само собой… Само собой… — Озим огляделся — куда бы накинуть повод. Годимир подтолкнул игреневого ближе к его серому, крепкому, но нескладному, коньку, протянул руку — давай, мол.

— А? Ага… Благодарствую, пан рыцарь, — облегченно вздохнул разбойник.

Вот удивительно, он за два дня совместного неспешного путешествия так и не привык, что Годимир разделяет его заботы на ночевках и дневках, наравне ухаживает за лошадьми. Неужели из бывшего кметя даже вольница разбойничьей хэвры не в силах вывести раболепие, присущее их сословию?

— Не за что, — отозвался словинец. — Ты иди, иди! Разведай что к чему.