Как-то само собой вышло, что подготовкой Ошмян к обороне Годимир руководил наравне с паном мечником Добритом герба Ворон. Драконоборец сам немало удивлялся этому — ведь он никогда не имел особого командного опыта, да и возрастом годился многим зареченским рыцарям в сыновья, если не во внуки. Чего стоил только пан рыцарь Гомза герба Лесной Кот, приехавший с севера королевства в сопровождении двух десятков вооруженных чем придется кметей и троих дюжих сыновей, каждый из которых, несмотря на простоватое лицо и деревенские замашки, запросто ломал в ладони подкову. Старинного рода, но обедневший до такого состояния, что выходил на косьбу наравне со своей дворней, пан сказал, что лучше умереть красиво, защищая столицу, чем цепляться за полуразрушенный замок и два овина с прошлогодней соломой. К сожалению, его поддержали далеко не все ошмянские рыцари. Шестерых из них пан Добрит так и не дождался. А значит, учитывая дружины и оруженосцев, защитники Ошмян не досчитались добрых полсотни лишних клинков. Да почему, собственно, лишних? В сложившейся ситуации ни одни руки бесполезными оказаться не могли.

Аделия, тяжело раненная в живот — меч Сыдора прошел вскользь под ребра и только чудом не затронул печень, просила — нет, не просила, а требовала! — чтоб ее вынесли к людям хотя бы на носилках. Этому решительно воспротивились старенький лекарь, пользовавший, похоже, еще бабку нынешней королевы, и нянька Михалина — баба бестолковая, но до безумия любившая свою «куколку медовую». Так что ее величеству пришлось поумерить прыть и довольствоваться лишь частыми докладами от панов рыцарей, взявших на себя заботу об обороне города.

Пан Божидар после смерти едва обретенного сына добровольно отказался от должности каштеляна. Он вообще не отходил от тела Сыдора ни на шаг, бормоча молитвы с совершенно безумным блеском в глазах. Потому нелегкую долю каштеляна взвалил на себя пан Криштоф. При этом пан Черный Качур подмигивал Годимиру и довольно прозрачно намекал, что занимается его, будущего правителя, прямыми делами. Сам драконоборец о судьбе своих отношений с Аделией в случае победы старался не задумываться.

К вечеру в город подтянулись жители ближних сел. Со скотиной и подводами, груженными скудными запасами харчей. Боярин Бранко выбрал очень удачное время для захвата зареченских королевств — яровой урожай пшеницы, ячменя и овса еще не убран, а значит, осажденные города и замки продержатся меньше.

Под защитой городской стены укрылись также мастера бронной и кузнечной слобод вместе с домочадцами. За половину дня успели перетаскать даже запасы железа и неоконченные поделки вкупе с инструментом. Жилища слобожан сперва хотели разрушить — они могли прикрывать подход вражеской армии к мостику у ворот, но после решили оставить, как есть. Тем более, что Ярош набрал десятка два охочих людей из числа умелых лучников и пообещал встретить загорцев на подходе, укрываясь как раз за плетнями слободских домов.

Несмотря на недовольство части рыцарства, Годимир предложил вооружить и горожан — всех, кто способен, а главное, имеет желание постоять за родной край. Решающее слово оставалось за паном мечником, и Добрит, побурчав больше для вида, согласился. Теперь вооруженную гизармами, алебардами и пиками толпу муштровали десятники Курыла и Ждан, недовольные бессмысленным на их взгляд занятием, но не посмевшие перечить панам.

Не пожелавшие вооружиться мужчины-ошмяничи, а также женщины и дети, второй день таскали ведрами воду из ручья, огибавшего крепость, и поливали частокол и вал. Рассказ Годимира о «крови земли» и ее ужасных свойствах все рыцари выслушали очень внимательно. Так же водой наполняли все найденные в городе бочки, ушаты, корыта, жбаны. Хоть в самое первое время устроить пожар загорцам не удастся. А в том, что они перво-наперво попытаются забросать Ошмяны кувшинами и горшками с горючей жидкостью, никто не сомневался. Гонец Вигарь из Ломышей, доставивший черную стрелу, так ведь и сказал: «Режут… Жгут…» Да не нужно быть великим полководцем, чтоб догадаться — пожар в осажденной крепости всегда вызывает панику среди ее защитников. Разве это не на руку захватчикам?

Пришедшие с Сыдором лесные молодцы — после боя у моста, в котором полегли пан Тишило и пан Стойгнев, их осталось чуть больше дюжины — разбежались, едва услышали о гибели главаря. Особенный ужас им внушали Годимир и Ярош, выбравшиеся живыми и невредимыми из лап волколаков. Об этом сказали двое, удрать не успевшие — их перехватил на воротах Курыла со своим десятком. Пан Добрит распорядился повесить захваченных в плен разбойников, но тут неожиданно воспротивился Бирюк, предложив недавним врагам кровью искупить предательство и войти в его отряд смертников, поджидавший загорцев в слободе.

Годимир в последнее время совсем не понимал многие поступки своего спутника и, чего уж там греха таить, друга. Ярош словно настойчиво искал смерти. И не так, как делает это обычный бесшабашный храбрец (как там Олешек пел когда-то — был я прежде баловник, оголец, а теперь лесной суровый удалец) — весело, зло, но с оглядкой, а как человек, который утратил желание жить.

Улучив мгновение, драконоборец схватил Яроша за рукав и оттащил в сторонку:

— Ты что творишь? Ну неужели тебе загорцы так насолили? Или ты ошмяничей так любишь, что умереть за них готов?

Бирюк долго молчал, хмурился, теребил окладистую бороду. Потом признался, не глядя Годимиру в глаза:

— Есть такая жизнь, пан рыцарь, перед которой смерть избавлением кажется…

— Тебя по голове часом никто не стукнул? Или заболел?

— Эх, елкина моталка, угадал, пан рыцарь! Заболел я! Как есть заболел… И жить человеком мне, пан рыцарь, совсем недолго осталось, елкина моталка. Так хоть умереть красиво! Так, чтобы вон певун наш балладу сложил о последних днях Яроша по кличке Бирюк…

— Чтоб о тебе балладу сложили, умирать не обязательно! — горячо возразил словинец. — Просто дерись, как ты умеешь!

— А я от боя не бегаю! Сам видишь… И сражаться в первых рядах хочу. Может, Вукашу успею стрелу в глотку всадить, раз ты Сыдора у меня отобрал.

— Так для этого нет нужды за крепостную стену лезть! Сколько же повторять можно? Со стены оно даже сподручнее из лука бить…

— Так тебе Вукаш на расстояние выстрела к стене и подошел!

Годимир сперва не нашел что возразить, но почему-то слова Яроша показались ему неубедительными. Неискренними, что ли…

— Так, ты отвечай, как на исповеди, положа руку на сердце — почему смерти ищешь?

— Да тебе-то что, пан рыцарь?

— Если бы мне все равно было, я бы к Сыдору не возвращался. — Рука драконоборца сжала плечо разбойника — захочешь, не вырвешься. — Ясно тебе, борода? Ты ж мне… — Он хотел сказать: «Как брат», но подумал, что это выйдет слишком уж картинно, не по-настоящему, и замолчал.

Но Бирюк понял. Потупился, попытался отвернуться, но Годимир держал крепко. Наконец, разбойник едва ли не шепотом сказал:

— Понимаешь, пан рыцарь, меня волколак таки укусил…

— Да ну?! — опешил молодой человек. Даже пальцы разжались.

— Вот тебе и «да ну»! Мне теперь с людьми жить и думать нельзя, елкина моталка. Самому страшно, как подумаю, что натворить могу. В лес уйти? Так хрен редьки не слаще… Выть на луну и по ночам бегать? Избави, Господи! Лучше уж умереть человеком. Пока еще человек.

— Да что ты так сразу — выть, бегать, умереть человеком… Может, обойдется еще?

— Как же, обойдется. Ты сам веришь в то, что говоришь? Вижу, что не веришь, елкина моталка! Вон, даже руку убрал! Заразный я теперь, навроде прокаженного.

— Да что ты говоришь такое! — возмутился рыцарь. — И вовсе не потому руку убрал, а потому… Потому, что ты вырываться перестал!

— Ага, панночке какой пойди расскажи. Панночки, они сказки любят.

— Ярош! — Годимир схватил друга за плечи, притянул так, чтобы глаза смотрели в глаза. — Мы найдем средство. Обещаю. Ты только выживи! Не сломайся.