— Неправда! Думал ведь? Ну, признайся!

— Не думал.

— Может, не так думал, но похоже… Я что, не вижу, что ли? Осуждаешь, что свободы захотела, что свою судьбу решила сама устраивать…

— Но не в хэвре же… — не сдержался Годимир и тут же прикусил язык.

— Ага! Не в хэвре. Да тут такая жизнь, что куда угодно удерешь. В хэвру, к бродячим лицедеям. Да хоть в монастырь! Меня когда Сыдор позвал, я и думать обо всем забыла! Ведь вас, рыцарей, валандается по замку больше, чем тараканов, а хоть бы один предложил сбежать! Или попросту подсадил бы в седло и увез. Так нет, всем полкоролевства подавай, титулы, серебро, почет… А любви-то никакой и нет! Прицениваются, как мещанки на ярмарке к новым горшкам. А никто не подумал, как мне тошно жить в четырех стенах!

— Чем же так плохо у короля Доброжира в замке? — Не выдержал рыцарь. — Все-таки в тепле да сытости.

— Вот-вот, все вы так говорите. Живешь, словно зверюшка в клетке. Главное — накормить вовремя, сена свежего натрусить… А я, может, не хотела куклой жить. Куколка медовая… — снова вспомнила она няньку. — Я сама хочу решать, с кем мне быть, куда мне идти.

— И вот так, очертя голову, с разбойниками?

— А что? Пусть с разбойниками! Они настоящие, по крайней мере, а все те рыцари, что к нам на турнир понаехали, они ж как чурки деревянные…

Годимир услышал в голосе девушки с трудом сдерживаемые рыдания, а потом разглядел и слезы, блеснувшие на ресницах.

— Я и не думал, что королевнам так тяжело живется… — растерянно проговорил он. — Ты прости меня, что растревожил. Я не хотел.

— Не хотел он! — Аделия уже ревела в голос, уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее дергались под дублетом. — Все вы…

Рыцарь протянул руку, желая утешить, хоть чуть-чуть успокоить, погладил королевну по голове.

— Отстань! — Она отмахнулась, рванулась в сторону. Берет свалился, и по плечам рассыпались каштановые волосы, блестящие и мягкие. — Пойди прочь!

Годимир без труда удержал королевну.

— Я же сказал — прости, панна Аделия. Ни в Ошмянах, ни по всему Заречью нет ничего, что бы стоило твоих слез…

Неожиданно она повернулась, продолжая всхлипывать, уткнулась носом рыцарю в плечо. Пробормотала тихонько:

— Ты тоже настоящий, Годимир. Ты не такой, как все… Где ж ты был хотя бы этой весной?..

«Этой весной? Торчал, позабыв обо всем в пограничной крепости — Стрешине. Сочинял баллады в честь прекрасной Марлены. Задирал прочих, собравшихся при воеводском дворе, рыцарей. С тремя из них бился до первой крови на мечах, с двумя — на копьях. Пытался освоить цистру. Изображал из себя пылкого поклонника, пока тамошний пан войский[29] — доброжелательный старичок — не объяснил недалекому, что суровый стрешинский воевода пан Истислав на поединок вызывать его не собирается, а приказал верным слугам — мешок на голову и в Оресу…»

Рассказывать это Аделии он, само собой не собирался, а потому наклонился и поцеловал королевну в пахнувшую ромашкой макушку.

— Прости меня, панна…

— Это ты прости…

Кажется, Годимир ничуть не удивился, почувствовав губы девушки на своих губах. Теплые, нежные, ищущие…

А потом время перестало для них существовать так же, как отодвинулся окружающий мир. Пускай начнется война, пускай слетятся все драконы, прискачет Сыдор со всей своей хэврой…

Остались только поцелуи, прикосновения, бессвязный шепот, стоны страсти…

Соскользнувший на землю рушник.

Дублет, брошенный у костра.

Острая шишка впилась в плечо сквозь кожу плаща.

Прядь, прилипшая к влажному от пота виску.

Солоноватая капелька на ключице.

Звезды, отраженные в распахнутых очах.

Губа, прикушенная в порыве наслаждения.

Частые благодарные поцелуи.

А обступившие прогалину ясени кружили в нескончаемом хороводе, словно даруя влюбленным благословение леса…

Господи, как же противно стрекочут сороки, когда начинают учить вылетевших из гнезда птенцов!

Эти черно-белые пронырливые птицы откладывают яйца в начале кветня, высиживают их дней восемнадцать, потом кормят горластых, прожорливых сорочат, покрытых белесым пухом, еще до трех седмиц, пока те не обрастут перьями и не начнут выбираться из гнезда. Вот во второй половине червня слетки уже вовсю перепархивают по веткам дерева, укрывающего прочное, надежное гнездо — не всякий кметь с таким тщанием себе избу ладит. А родители-сороки громкими криками подбадривают отпрысков и поощряют их к дальнейшим усердным трудам, призванным сделать из птенца взрослую птицу. В Заречье, как оказалось, усиленная учеба молодых сорок начинается после Водограевой ночи[30]… Годимир узнал это только теперь, когда молодняк отчаянно спорил со старшими птицами прямо у него над головой.

Чем бы в них запустить?

Сон прошел окончательно и бесповоротно. Растворился, как легкий туман над речной гладью под дуновением утреннего ветерка.

Под правым боком тихонько сопела Аделия. Ее птичий гам, похоже, не беспокоил нисколечко.

А ты, пан рыцарь герба Косой Крест?

Разве можно думать о сороках, галках, грачах, когда королевна Ошмян доверчиво уткнулась носом тебе в плечо?

Годимир осторожно провел ладонью по волосам Аделии, мягким и нежным, как редчайшая ткань, которую купцы из Басурмани обменивали на золото один к пяти по весу. Королевна зашевелилась, умостилась поудобнее, свернувшись калачиком, как умаявшийся за день котенок.

Как бы выбраться из-под плаща, не потревожив ее? Костер наверняка прогорел… Не худо бы разжечь новый, одеться — ведь не будут же они, как первые люди, созданные Господом нашим, Пресветлым и Всеблагим, жить в наготе и единении с миром?

И уж тем более стоит подумать, как дальше жить?

Одно дело, спасти королевну от дракона, от разбойников, лешего, кикиморы лесной, да мало ли? А совсем другое дело оную королевну соблазнить.

Хотя…

Если подумать хорошенько, то еще неизвестно, кто кого соблазнил!

Годимир не считал себя новичком в любви, но и Аделия показала себя…

Словинец дернул головой, прогоняя недостойные рыцаря мысли. Служение прекрасной панне не предполагает плотского соития, а лишь возвышенную любовь на расстоянии. Но раз уж случилось, значит случилось. Он, Годимир из Чечевичей, не побоится взглянуть в глаза королю-отцу. Будь что будет. Господь не выдаст, свинья не съест.

Правда, есть еще Сыдор — король всего Заречья. До этой ночи драконоборец вполне обоснованно считал, что у них с королевной любовь. А вот теперь подумал, не кинулась ли Аделия, измученная скукой в ошмянском замке, на шею первому встречному, в котором почувствовала внутреннюю силу, независимость, уверенность в себе?

Сороки разразились особо трескучей трелью, вонзившейся в уши подобно мизерикордию.

Аделия зашевелилась, потянула край плаща на голову.

«Все, встаю», — подумал Годимир. Осторожно высвободил руку. Приоткрыл глаза. И тут же забыл о птицах, о королевне, о Сыдоре и об Ошмянском королевстве (вернее, о его половине, замаячившей на окоеме в виде приданого за наследницей трона).

В пяти шагах от мирно пасшегося игреневого сидела, скрестив ноги, Велина. Все те же растоптанные опорки, домотканые портки, к холщовой ношеной рубахе прибавилась меховая безрукавка-кептарь. Русая с рыжинкой коса обмотана вокруг головы, а на коленях лежит длинная палка — не меньше трех аршин в длину и толщиной в два пальца. Посох? Лук?

— С добрым утром тебя, пан рыцарь, — улыбнулась одними губами девушка. — Неплохо устроился.

Годимир кивнул, ляпнул невпопад:

— И тебе доброго здоровья…

Голос предательски захрипел, сбился на сипение. А в голове крутилось: как теперь выбираться из-под плаща? Неприлично как-то без штанов перед женщиной прыгать. Какой стороной ни повернись, а все равно неприлично.