Мы жили на войне. Мы не раз видели смерть, не раз хоронили наших товарищей. Мы беспощадно мстили за них. Казалось, мы уже привыкли к жестокостям борьбы. Но смерть Марфы Ильиничны потрясла нас всех до глубины души. Весть о ее гибели разнеслась по лагерю мгновенно, и как-то необычно тихо было у нас в лесу, когда я шел в чум Владимира Степановича.

С ним говорить было нельзя, спазмы душили старика. Я скоро ушел от него, чувствуя, что в чем-то перед ним виноват.

Сейчас, вспоминая гибель Марфы Ильиничны, я нашел один из номеров нашей партизанской газеты и в нем некролог, написанный партизанами, хорошо знавшими нашу мать-партизанку. Вот этот некролог:

«Печальную весть принесли наши товарищи, возвратившиеся из последней операции: от руки фашистских извергов погибла Марфа Ильинична Струтинская.

Мы хорошо узнали ее за месяцы, что пробыли вместе в отряде. Мать партизанской семьи, семьи героев, она и сама была героиней — мужественной патриоткой.

В отряде она была матерью для всех. Неутомимая, умелая, она работала день и ночь. Марфа Ильинична добровольно отправилась на выполнение серьезного оперативного задания. На обратном пути пуля фашистского палача оборвала ее жизнь.

Перестало биться сердце замечательной женщины. Но смерть ее будет отомщена.

За нее есть кому отомстить. Поплатятся фашисты своей черной кровью за дорогую для нас жизнь Марфы Ильиничны Струтинской.

Родина ее не забудет!»

Николая и Жоржа Струтинских не было в лагере, когда мы узнали о гибели их матери. Они находились в Ровно. Тем тяжелее было Владимиру Степановичу. Чтобы как-то рассеять его горе, мы специально придумали для него командировку. Он поехал, вернулся, пришел ко мне и доложил, что задание выполнено. Я поразился, до чего же старик изменился: за несколько дней постарел, осунулся.

— Садитесь, Владимир Степанович.

Он тяжело опустился на пень. Я налил ему чарку вина. Но он отодвинул ее:

— Не могу.

Молчание казалось бесконечным, и я не смог нарушить эту безмолвную исповедь: старик не нуждался в том, чтобы его утешали. Наконец он заговорил — вернее, поделился своей давно выношенной мучительной мыслью:

— Вот если бы с ней был Николай… или Жорж — этот тоже крепкий. Ну, да что уж теперь, не вернешь. Война…

Теперь Владимир Степанович часто справлялся о сыновьях, когда они были в отлучках:

— Что с Жоржем? Когда вернется Николай?

После смерти матери Вася и Слава остались все же одинокими. Наши девушки-партизанки ухаживали за ними, но заменить мать они не могли. Да и опасно было у нас. Поэтому в апреле мы отправили Васю и Славу на самолете в Москву. С ними улетела и Катя. Отец строго наказал ей заботиться о братьях.

8 марта, в Международный женский день, я послал около сотни партизан под командованием опытного командира Базанова к селу Богуши. Мы узнали, что там обосновался целый вражеский батальон, часть которого и напала на Фролова.

Около этой деревни, вдоль западного берега реки Случь, когда-то проходила старая линия обороны, построенная еще при панской Польше. Там сохранились траншеи и укрепления — доты. Река в это время разлилась, и все доты были залиты водой.

Базанов умело разведал местность и хорошо рассчитал силы. На рассвете он напал на Богуши. Как перепуганные звери, заспанные немцы носились по селу, и везде их настигал партизанский огонь. Многие бросались к траншеям и дотам. Но это им не помогло. Преследуемые пулями, они тонули в залитых водой траншеях и в реке.

Базанов вернулся в лагерь с большими трофеями — оружием и боеприпасами.

Это было нашей местью за гибель товарищей, за смерть Марфы Ильиничны Струтинской.

Все переправы через реки по дороге из нашего лагеря в Ровно немцы перекрыли. Теперь, для того чтобы связаться с Ровно, требовались не один-два курьера, а целая группа бойцов в двадцать-тридцать человек. Вооруженные стычки стали обычным явлением. Немцы я бандиты-предатели в этих стычках несли большие потери, но и с нашей стороны увеличились жертвы.

Чтобы спокойно продолжать работу в Ровно, я решил с частью отряда перейти в Цуманские леса, расположенные с западной стороны города. Эти леса и были разведаны нашими товарищами, которые ходили к Луцку во главе о Фроловым.

Я отобрал с собой сто пятнадцать человек. В старом лагере командиром остался Сергей Трофимович Стехов.

Помимо разведчиков, которые уже работали в Ровно, я взял с собой всех партизан, знающих город. Пошел со мной и Александр Александрович Лукин. Незадолго до этого он возвратился из Москвы, куда улетал для доклада о положении в тылу противника. Лукин спустился с самолета на парашюте. С этого же самолета нам сбросили много гостинцев — письма от родных и знакомых, журналы и газеты, автоматы, патроны, продукты.

На созванном мною совещании работников штаба Лукин передал последние указания командования о направлении работы отряда и о важнейших задачах, которые на нас возлагались.

Вместе с Лукиным прилетели в отряд четыре новичка. Один из них, Гриша Шмуйловский, оказался старым товарищем Цесарского и Мачерета. Шмуйловский учился в Московском литературном институте и долгое время добивался, чтобы его послали в наш отряд.

— Ну, а как институт? — спросил я его.

— Институт?.. После победы закончу…

Прилетел с Лукиным и Макс Селескириди, студент театрального училища при Театре имени Вахтангова. Там он готовился ж амплуа комика, а у нас хотел стать подрывником. Меня не раз удивляло: какой же комик из Макса? Ни разу я не видел улыбки на его лице.

Из двух радисток, прилетевших с Лукиным, особое внимание наше привлекла Марина Ких. Родом она была из села Новоселки-Кардинайские Львовской области.

В 1932 году Марина вступила в подпольную организацию коммунистического союза молодежи Западной Украины, а через три года — в коммунистическую партию Западной Украины. Дважды, в 1936 и 1937 годах, Марина была арестована польскими жандармами за активную революционную деятельность. После освобождения Западной Украины Марина была избрана представителем в Народное собрание Западной Украины. С делегацией Народного собрания она ездила в Москву на Чрезвычайную сессию Верховного Совета, а затем в Киев, чтобы передать советскому правительству просьбу населения о присоединении Львовской области к Украинской Советской Социалистической Республике и о приеме ее жителей в советское гражданство.

Когда началась война, Марина окончила курсы радистов и была направлена в наш отряд.

Всеми новичками я был доволен и, готовясь к переходу в Цуманские леса, включил их в свою группу.

Переход этот был для нас сложной боевой операцией.

Первый бой мы провели с немцами у села Карачун, неподалеку от переезда через железную дорогу Ровно — Сарны. Немцы, видимо, узнали о нашем продвижении и устроили здесь засаду. После короткой перестрелки я решил отойти в лесок, чтобы выяснить, с какими силами врага мы имеем дело. Только мы отошли к месту засады, подошел поезд с карателями. Возможно, это подкрепление было вызвано по телефону.

Надо было во что бы то ни стало перейти через железную дорогу. Я решил нападать первым.

Едва каратели выгрузились и поезд отошел, раздалось наше партизанское «ура». Такого быстрого натиска немцы не ожидали. В военном деле стремительный и неожиданный натиск всегда дает преимущество. Мы уничтожили человек двадцать немцев и пятерых взяли в плен.

Пленные, допрошенные Кузнецовым, показали, что из Ровно и Кастополя в район Рудни-Бобровской отправлено большое количество эсэсовцев. Эти же сведения подтверждали и местные жители.

— Не менее двухсот грузовиков с немцами да с пушками на прицепе прошло в ту сторону, — говорили крестьяне.

Я попытался по радио предупредить Стехова. Но радиосвязь ее удалась. Тогда я отправил ему радиограмму через Москву, хотя понимал, что это предупреждение уже опаздывает.