Представление о «выделениях» в виде изменчивых конфигураций атомов, которые «сжимаются» в воздухе в некие образования и «ощупываются» органами восприятия, разделяли и многие мыслители последующих поколений, например Лукреций. В поэме «О природе вещей» важную роль играет одно латинское слово, которым переводится греческое eidola и которое является ключевым в постмодернистской теории изображения с его неопределенным онтологическим статусом где-то между «быть» и «казаться»: «nam si abest quod ames, praesto simulacra tamen sunt… / ибо хоть та далеко, кого любишь, – всегда пред тобою // Призрак ее…»[121][122] Как бы там ни было, у Лукреция не возникало ни малейшего сомнения в том, что simulacra, которые в бесчисленном количестве и многообразии роятся как флюиды вещей, принципиально существуют. Сомнения в демокритовском смысле возникали у него тогда, когда осязание, присущее в рамках этой модели восприятия зрению, время от времени сталкивается с понятиями рассудка.

Жерар Симон в книге об античных теориях зрения превосходно объяснил то, что вообще служило предметом споров, когда древние делали своей темой взгляд и сложность отношений между видящим и видимым. Его критическое новое прочтение дошедших до нас фрагментов текстов античных натурфилософов привело к ясному результату: «зрительный луч», тот удивительный феномен, о котором непрерывно говорили «древние геометры» и который был геометрически представлен Евклидом, не следует мыслить как физическую величину. Предметом изучения античных натурфилософов были не свет и его распространение, а зрение. С точки зрения истории науки, поле античных текстов принадлежало тем самым не к физике, не к математике или геометрии, а скорее – к рабочему полю «теории души». Античные исследования можно было бы сформулировать как вопросы о «видящем человеке и его отношении к видимому»[123]. Сколь бы верным ни казалось мнение, что античные теории не следует втискивать в рамки наших категорий Нового времени, столь же проблематичным представляется разграничение дисциплин, которое Симон осуществляет здесь в терминологии современных научных занятий. Кажется, будто он противоречит здесь самому себе. Воззрения на природу, дух и душу, а также расчеты, которые проводили древние, не следует отделять друг от друга. Их концепция физиологии включала в себя все это[124], что имело серьезнейшие последствия для влияния, которое долгие столетия оказывала атомистическая теория Демокрита. Ибо Демокрит проецировал учение об атомах еще и на душу[125]. Подобную позицию не разделяли и резко критиковали философы последующей эпохи, прежде всего, Платон и Аристотель. К этой критике впоследствии присоединилась католическая церковь. Ей нужна была душа как инстанция за пределами материального, а тело – как управляемое свободной волей, которая, правда, пребывает в сложной зависимости от божественного промысла. Ведь в рамках какой бы то ни было сложной системы движений атомов грехопадение немыслимо, а мыслимо оно – самое большее – как катастрофа, за которую никто не несет ответственности. Только естествоиспытатели-алхимики XV–XVI веков. имели мужество связать себя с учением Демокрита, а в сердцах ранних романтиков единство его и Эмпедокла учения о природе с учением о душе обрело новую силу.

Оба исследователя – и Мартен, и Примавези – соединили части пазла из обрывков папируса в фрагмент текста, позволяющий по-новому взглянуть на привычное толкование идей Эмпедокла. Я же, в свою очередь, скромно попытался показать, что уже идентифицированные части текста можно соединить так, чтобы эмпедокловские и демокритовские идеи смогли оказаться полезны в контексте бурно развивающихся сегодня теории и практики медиа: границу между Одним и Другим, то есть воспринимающим и воспринимаемым, место их сопряжения понять как интерфейс между медиалюдьми и медиамашинами.

Теория пор Эмпедокла – это теория восприятия в простейшей и одновременно глубочайшей ее форме. С точки зрения технологической интерпретации – это теория двойной совместимости: размер и силовые отношения пор и потоков должны соответствовать друг другу, чтобы мог функционировать обмен. С физической точки зрения – это теория аффинности, теория сродства, которую психологически можно интерпретировать как взаимное привлечение внимания. С экономической теории зрения – это теория траты. С точки зрения эвристики медиа, которая объединяет различные аспекты, эта теория прекрасно подходит для того, чтобы быть теорией совершенного интерфейса. Так как он является совершенным, он никогда не сможет быть создан. Но как раз этот присущий ему потенциал невозможного делает эту теорию столь достойной внимания при обращении с реально существующими интерфейсами, которые позволяют создать совместимость между Одним и Другим, воспринимающим и воспринимаемым.

По сути, теория пор Эмпедокла делает излишним построение каких-либо дополнительных интерфейсов. Прозрачная кожа повсюду, это материальный компонент всех вещей и людей, который движется вместе с ними. Каждый, каждая и каждое наделены этим «подарком». Демокрит добавил среду-«медиум», и тем самым то Tретье, в котором видны эти идолы или симулякры, также и с точки зрения их истинности. У него есть предчувствие того, что в грядущем будут искусственно производиться пространства сопряжения – интерфейсы, способствующие преодолению разрыва между видимостью и бытием.

Когда Эмпедокл описывает республику, в которой он хотел бы жить, он начинает грезить. Это настоящая «республика грез», как ее понимал Бруно Шульц. Киприда – это ее прекрасная царица, которая богато одарена приношеньем «дивных картин живописных, священных елеев душистых, чистой несмешанной миррой и ладана благоуханьем, рыжего меда на землю из сотов струи проливая»[126]. Немногочисленные фрагменты, которые дошли до нас из поэмы «Очищения», содержат кратчайшую и эффективнейшую формулировку для философии преуспевания: «Не вкушать зла!»[127]связать серией простых логических шагов к каноническому, или общепринятому, знанию.

Неустанная работа над многосложным. В книге четырнадцатой сочинения Джамбаттисты делла Порта «Magia naturalis»[128] речь идет о многочисленных телесных удовольствиях, преимущественно о вине и о приготовлении пищи. Склонный к этим материям читатель узнаёт, как можно получить яйца размером больше чем с кулак, какими напитками и яствами отгоняют нежелательных нахлебников от домашнего стола, как можно быстро напоить гостей допьяна или вновь отрезвить их. В девятой главе книги содержится детальное описание кулинарного рецепта, который вызывал чрезвычайное изумление даже такого самовлюбленного эксцентрика и эзотерика, как Сальвадор Дали. Мечтавший в детстве стать «поварихой» художник многократно пытался приготовить блюдо по этому рецепту[129]. Речь здесь идет о точных указаниях, как можно зажарить в живом виде гуся, эту излюбленную птицу кухни Древнего Рима. Гуся, ощипанного за исключением шеи и головы, следует поместить в центр узкого круга на огонь так, чтобы он не мог с него взлететь. В ходе процесса приготовления в целом голову гуся необходимо брызгать холодной водой, голую кожу – пропитать жиром, и при этом надо следить, чтобы гусь всегда пил достаточно соленую воду, стоящую поблизости, и ел смесь из размоченных трав, которые помогут ему при дефекации, так как с полным желудком птица неприятно пахнет. При этом делла Порта подчеркивает, что он описывает эксперимент, который он проводил сам, а не просто при котором он присутствовал в качестве свидетеля или о котором ему поведали люди, заслуживающие абсолютного доверия. Он приготовил это блюдо для друзей, которые, впрочем, жадно набросились на гуся слишком рано, еще до того, как он был полностью готов[130].