Сколь парадоксальным ни казалось бы это на первый взгляд, но в описании этого чудовищного поваренного рецепта превосходно выражается нечто характерное для отношения делла Порта к миру, к вещам и к природе. Для него характерны внимание и участие. Повсюду в том, что окружает делла Порта, он обнаруживает сенсации, которые следует изучить и торжественно сообщить о них миру. Его наблюдения, анализ и деятельное вмешательство в явления мира живого направлены на то, чтобы поддержать и, по возможности, повысить привлекательность этого мира. Жарить еще живую птицу, с пифагорейской точки зрения, которая запрещает есть все, у чего есть лицо и что не нападает на человека, представляет собой тяжелейшее моральное прегрешение. Однако самый что ни на есть непосредственный обмен жизни на жизнь, с другой стороны, является высшей формой еды, которая, например, в японской кухне ценится превыше всего. Ведь парадигма свежести означает не что иное, как: различие между «обработкой» продукта питания и наслаждения им следует максимально уменьшить – что одновременно влечет за собой инсценировку, драматизацию этой границы между первым и вторым. Стремительный разрез, производимый адски острым ножом, которым убивают, к примеру, рыбу для сашими, отличается от происходящего с птицей, зажаренной заживо, лишь во временном отношении. Последнее представляет собой кухонную практику, обязанную Кроносу, богу длительности; первое – поэзия Кайроса, поклонение моменту как поворотному пункту при переходе из одного качества в другое. Отношение японцев к рыбе понятно только на фоне того, что эти жители узенькой инкрустации в океане постоянно сталкиваются со смертью, которую они ожидают из морских глубин, от грохочущих вулканов и подземных толчков при землетрясениях.
«Фантастическими становятся даже банальные звери суши», – писал Вальтер Беньямин в своих «Картинах для размышления» о Неаполе, в отрывке о трактирах. «На четвертом и пятом этажах густонаселенных домов „казарменного“ типа содержатся коровы. Животные никогда не выходят на улицу, а их копыта стали такими длинными, что они больше не могут стоять»[131]. Делла Порта был неаполитанцем. Родился он предположительно в Вико Эквензе, в двенадцати милях к югу от Неаполя, но наиболее длительный период жизни провел в этом портовом городе у Везувия[132]. Тамошнее население гордится своим земляком, а он всегда гордился родным городом. Везувий, который производил столь мощное впечатление на многие поколения путешествующих по Италии, и по сей день, в зависимости от погоды, господствует над всем заливом, над «этой лучащейся и хорошо очерченной бухтой»[133] Неаполя. Приятно постоянно видеть его перед глазами, изучая в отделе раритетов барочной и давно уже обветшавшей Biblioteca Nazionale роскошные фолианты и редкие рукописи XVI–XVII веков. Ни в одном другом городе мира не ощущаешь такой полноты присутствия самого города, ни в одном другом месте борьба несущихся друг за другом и хаотически сменяющих друг друга моментов не кажется столь драгоценной. Это ощущал уже поэт, тайный советник и естествоиспытатель из тюрингской провинции, когда 17 марта 1787 года он впервые слонялся по неаполитанским улицам. «Проходить через столь многочисленную и без устали движущуюся толпу совершенно замечательно и целебно. Здесь все перемешано и перепутано и все-таки каждый индивид находит путь и цель!» А спустя два дня Гёте отметил: «Достаточно лишь бродить по улицам и иметь глаза, можно увидеть неподражаемые картины»[134]. Словно желая подтвердить наблюдения Гёте, молодой Жан-Поль Сартр в 1936 году, в своем проникновенном сообщении о путешествии с почти такими же вневременными описаниями обстоятельств, вещей и людей, написал следующее:
…в Неаполе господствует случай, и он повсюду производит впечатление удачного. Удачного до жути: в воскресенье мне встретилась девушка, которая шла в свете раскаленного солнца. С левой стороны ее лицо сжалось, превозмогая ослепительный свет. Она закрыла левый глаз и перекосила рот; но правая сторона была совершенно неподвижной и выглядела будто мертвая. Правый же глаз, широко открытый, совершенно голубой, совершенно прозрачный, сиял и искрился, словно алмаз, и отражал солнечные лучи с таким же нечеловеческим безразличием, как зеркало или оконное стекло. Он был совершенно ужасен, но обладал редкостной красотой: ведь правый глаз был из стекла. Только в Неаполе случай может приносить такое: чумазая и ослепшая девушка с блестящим минералом посреди ее бедной плоти, как будто у нее вырвали глаз, чтобы роскошнее украсить ее[135].
IMG_4.1 Латинское издание “Magia naturalis”, с которым работал Гёте, вышло спустя три года после первого издания у Гульельмо Руилльо в Венеции в 1561 году. Внутренняя сторона обложки обильно украшена черным, красным и золотым цветами. (Фото Сигрид Геске)
Пьер Паоло Пазолини, родом из Болоньи, города, который в «Письме к юному неаполитанцу Дженариелло» он охарактеризовал как настолько «толстый и жирный», что он «мог бы стать немецким или французским городом»[136], охотно сравнивал неаполитанцев с индейским племенем, которое упрямо расположилось лагерем в городе и предпочло бы, скорее, умереть, нежели подчиниться существующим властным отношениям. Здесь в 1970 году он снимал первую часть своей кинотрилогии о жизни, художественный фильм «Декамерон». Этот город скорбел о Пазолини как об одном из «своих», когда тот 2 ноября 1975 года, в Ночь Всех Святых и всех душ был убит одним или несколькими Ragazzi di vita: «проституирующие мальчики, которых он с такой любовью описывал, забили его палками»[137]. Для сицилийца Палермо – это тот итальянский город, который расположен ближе других к Африке, а Неаполь – тот итальянский город, что дальше всего от Африки. К северу же от Неаполя находится территория варварства, уже не имеющая ничего общего с Италией. Там живут эксплуататоры и потребители того, что делает Юг.
Вулкан, который навсегда засыпал Помпеи и Геркуланум массами лавы и пепельной пылью; постоянно трясущие город малые и большие землетрясения – это перманентные природные угрозы Неаполю. При жизни делла Порта сюда добавлялась унизительная опека со стороны Ватикана. С начала XVI века Неаполь вместе с Сицилией страдал от угнетения со стороны испанской короны, представленной в Regno delle due Sicilie (Королевство Обеих Сицилий) вице-королями[138]. К тому же в центре южной метрополии, которая в середине XVI века с захватывающей дух скоростью превращалась в крупнейший и наиболее густонаселенный город Италии, стремительно распространялись венерические болезни. Начиная с 1495 года сифилис превратился в феномен, наложивший определяющий отпечаток на социальную повседневность города[139], а волны опустошительных эпидемий непрерывно поражали жителей. К середине XVII века этот процесс достиг катастрофической кульминации. В 1656 года от последствий чумы умерло 60 % населения Неаполя. Поэтому на фоне катастрофического положения в области гигиены в большей части города не кажется таким уж странным, что делла Порта в первом издании «Magia naturalis» (1558) особое внимание уделяет производству благовонных субстанций, которое он в расширенном издании книги увенчивает подробной книгой о духах («De myropoeia»). К этой книге следует относиться с почтением не только как к раннему вкладу в «сексуальную осфрезиологию»[140]. Это одна из многочисленных граней в обширном творчестве делла Порта, где отстаивается тесная взаимосвязь между магическим моделированием природы и техники и активно вмешивающейся в процессы теории и практики, нацеленных на исцеление, а не на разрушение.
