Мифический герой контролирующего взгляда – Аргус; это имя происходит от латинского arguere «свидетельствовать», «прояснять». Он всевидящ, у него сто глаз, из которых всегда лишь два находились в состоянии покоя, а остальные непрерывно двигались, внимательно наблюдая за происходящим вокруг. Богиня Гера назначила его стражем своей прекрасной жрицы Ио, которая была возлюбленной Зевса. Надзор – это взгляд зависти, ненависти, ревности. Аргуса убил Гермес, сын Зевса. Сразу же после своего рождения Гермес изобрел лиру, натянув струны на панцирь черепахи. Зевс сделал его вестником богов. Греки почитали его за хитрость, лукавство и необыкновенное красноречие, но также за его подвижность. Они снабдили его крыльями и сделали его богом коммуникации и путешествий, бандитов и разбойников с большой дороги. Поскольку Гермес своим кадуцеем мог погрузить других в сон, его прославляли также как бога сна и сновидений. Он ускользает от легких определений так же, как и зыбкое поле самих медиа. Кирхер почтил его на фронтисписе одного из своих роскошных фолиантов, наделив его особым смыслом: это бог «удачной находки»[92].

В 90-е годы XX века два классических филолога – бельгиец Ален Мартен и немец Оливер Примавези – работали над необычным проектом. Мартен получил из Страсбургской библиотеки разрешение выбрать из партии в 2200 еще не отредактированных папирусных текстов один для более пристального анализа и публикации. Благодаря тому что превосходное знание античных папирусов сочеталось у него с интуицией, он выбрал две соединенные между собой стеклянные рамки, в которые были помещены 52 обрывка одного папируса с фрагментами великолепно исполненного рукописного текста[94]. В ходе дальнейшей многолетней работы по составлению «пазла» Мартен соединил части с помощью фотографических репродукций, непрерывно сличая отдельные частицы текста в компьютере с фрагментами уже идентифицированных греческих текстов и, таким образом, распознал в них части одного из текстов Эмпедокла[95]. Вместе с Примавези, специализирующимся на текстах этого философа, в последующие три года он расшифровал фрагмент целиком. В 1997 году оба ученых представили результат своего исследования широкой общественности в сицилийском Агридженто. В связи с тем что до нас наследие философов-досократиков дошло лишь в крошечных фрагментах и в различных списках и описаниях, эта находка оказалась грандиозной. Эти фрагменты были куплены еще в 1904/1905 году у египетского антиквара за один британский фунт одним поверенным берлинского «Папирусного картеля», который должен был следить за тем, чтобы немецкие архивы не совершали покупок у местных торговцев по завышенным ценам. Возможно, необычайное значение этих находок было бы обнаружено раньше, если бы они оставались в Берлине, где в те времена работал наилучший знаток досократиков – классический филолог Герман Дильс. Но Картель бросил жребий, и эти папирусы были перевезены в Страсбург, который тогда – будучи столицей Эльзас-Лотарингии – политически принадлежал Германии. Там они тщательно оберегались, но почти девять десятилетий их особая ценность оставалась незамеченной.

Примавези оценивает эту находку как грандиозную, в том числе и по содержательным причинам. Она, по его мнению, вынуждает к «переучиванию» в исследованиях Эмпедокла. В аристотелевской традиции творчество этого поэта-философа подразделялась на две части: натурфилософские стихи о природе и книга об «очищениях», которая посвящена человеческой душе. «Этот папирус показывает, что такая попытка разделения неверна: физика четырех начал с одной стороны, вина и искупление демона души – с другой в новом тексте столь тесно переплетены между собой, что речь должна идти об интегральных составных частях одной и той же всеобъемлющей теории»[96].

Последнее столетие было эпохой страшных событий, преступных политических систем и чудовищных конфронтаций, сменявшихся фазами экономического и культурного процветания. В конце XX столетия мы – как будто в знак примирения – оказались охвачены концепциями искусственного объединения, соединения и унификации. Универсальные машины, глобализация и включение в единую сеть посредством технологий раздробленных в повседневной реальности регионов и идентичностей были противопоставлены фактическим разделениям, возникшим в силу существующего распределения богатств, образования, культур и знания, как между людьми, так и между людьми и машинами. Реальные противоречия не стали от этого меньше. Просто казалось, их можно легче преодолеть с помощью рыночных и технических стратегий. Но в начале XXI века ситуация вновь стала ухудшаться. Те, у кого не было ничего, кроме собственной плоти, гордости, идей спасения и ненависти, вступили в игру против тех, у кого есть все, кроме плоти, гордости и освободительных идей. Правда, взаимная ненависть была у них общей.

Регион, где жил и работал Эмпедокл, был в VI–V веках до н. э. богатым. И поэтому он служил предметом всеобщего вожделения и борьбы. Расположенный между территориями Малой Азии, Северной Африки и материковой Европой, он пережил быструю перемену от бурного расцвета до жестоких военных походов, приведших к его разрушению. Целая плеяда оригинальных мыслителей происходит из этого региона, расположенного между Ионическими островами и побережьем Сицилии и представлявшего собой своего рода демаркационную линию между интересами тогдашних великих держав. К ним принадлежат Гераклит Эфесский, Парменид Элейский, Анаксагор из Клазомен, Демокрит из Абдеры, Эмпедокл из Акраганта (Агригентума) на южном берегу острова Сицилии, самом дальнем юго-западном форпосте классической Греции, противостоявшей североафриканскому Карфагену. Люди, населявшие этот город, происходили из разных культур и образовывали уникальную смесь. «Акрагантяне едят так, словно завтра умрут, а дома строят так, словно будут жить вечно!», – отзывался Эмпедокл о своих соотечественниках[97]. Кайрос и Кронос меняются местами: сегодня мы строим дома, которые через несколько лет или десятилетий превратятся в руины, разрушатся или будут снесены. «Хроническим» же стало удовольствие, которое не имеет ничего общего с радостью, так как, в отличие от радости, для него не нужно повода[98].

Фридрих Гёльдерлин отчаялся в попытках, направленных на то, чтобы соединить разрозненное как в своей поэзии, так и в своей жизни. Эмпедокл предстал у него в драме как трагический неудачник, как некий Икар, который при восхождении к свету подлетел так близко к солнцу, что растаял воск, скреплявший перья его крыльев. Согласно Гёльдерлину, Эмпедокл, словно падший ангел или блуждающий демон, низвергся в движении краха в пылающий вулкан, чтобы в конце концов воссоединиться с той стихией, которая зачаровывала его больше всего, со стихией огня. Совершенно неважно, соответствует ли действительности эта легенда о гибели поэта-философа, которая конкурирует со многими другими: в судьбе Эмпедокла меня интересует, прежде всего, его сандалия, которая якобы нашлась у подножия Этны и которая свидетельствует об особенном, упорном сопротивлении, о своеволии вещей, восстающих против «конфискации» и уничтожения, в том числе и посредством исторических интерпретаций. Больше, чем смерть Эмпедокла, волнует меня жизнь этого «кормчего-властелина», как называет его Пантея во фрагменте трагедии Гёльдерлина[99], жизнь, донесенная до нас в мыслях Гёльдерлина, облеченных в форму его чарующих стихов. Философию Эмпедокла я никогда не воспринимал как концепцию краха, но всегда – как мировоззрение, которое ориентировано на успех как раз потому, что оно осознаёт возможность краха.