На вторые сутки после Дорогобужа леса на берегу Днепра вдруг расступились, и всадникам Святослава предстал Смоленск.

Хвастать князю-изгою было нечем, разве что женой-красавицей, потому решил в город не входить, обойдя его стороной, благо, что и дорога такая имелась. Но в Смоленске, возможно, предупрежденные дорогобужскими вестовыми, увидев Святославовых всадников, думали иначе и выслали конных посланцев. И не просто посланцев из числа посадского люда, а мужей нарочитых, бояр да игумена из ближайшего монастыря. Оказалось, звали по решению только что состоявшегося веча на освободившийся от Мономашичей, точнее от Ростислава Мсти-славича, выехавшего в Киев, смоленский стол.

— Что скажешь? — обратился Святослав к воеводе Петру, своему наипервейшему советнику. — Принимать мне стол смоленский или нет? Ведь Смоленск не наша вотчина, а Мономашичей, как бы вражду меж-доусобную не раздуть?.. Знаешь, обжегшись на воде, на молоко дуют…

— А ты, князь, — усмехнувшись в седую бороду, молвил повидав-ший всякое в жизни воевода, — действуй по русской пословице: «Дают — бери, бьют — беги». К тому же, сам видишь, что не ты мечом сей город к обиде Мономашичам себе достал, а тебя сами смоляне на стол призва-ли. Мое мнение такое: принимай стол и княжь в нем сколько получится. Случится породниться — приживешься, попросят прочь — уйдешь. Сам же знаешь, что дареному коню в зубы не смотрят…

— А как Ростислав Мстиславич вдруг да возвратится? — мялся Свя-тослав, которому не хотелось ни стола, добровольно падающего в руки, лишаться, ни вражды с Мономашичами заводить.

— Возвратится — уступишь. Делов-то… — был при своем мнении воевода.

— Принимаю стол, — дал свое согласие Святослав посланцам смо-лян, не самым, видать, последним боярам этой земли, и приказал сво-ему обозу сворачивать к городским воротам вслед за дружиной.

Когда же в Киеве Ярополк узнал, что один из Ольговичей, а имен-но бывший новгородский князь Святослав, принят смолянами на свой стол, гневу его не было конца. «Да как он смел? — бушевал Ярополк. — Это же наша родовая вотчина, от дедов и прадедов нам доставшаяся». И приказал готовить киевскую рать. Но тут бояре Давид Ярунович, Ста-нислав Дюдкович, Вышата Горютич и многие другие, освобожденные черниговским князем из полона, помня о силе черниговцев, предложили князю с походом не спешить, а решить дело миром.

«Направь-ка ты ему, княже, послание с требованием освободить смоленский стол, — чуть не в один голос загудели они. — Послушается и освободит — дело миром и разрешится. Если же не послушается, упрет-ся, как бык рогом в стену хлева или в верею,[90] то тут правда на твоей стороне перед Богом и людьми. Все увидят, что Святослав твой супро-тивник и возмутитель порядка — тогда и посылай дружину. Никто в его защиту голос не поднимет».

Ярополк, в отличие от своего знаменитого отца Мономаха и гроз-ного брата Мстислава Владимировича, еще при жизни прозванного Ве-ликим, воинственностью особо не отличался и всегда был склонен при-слушиваться к голосу своих думных бояр, поэтому их предложение принял без спора. К тому же он не любил сечь и усобиц среди русских князей и оттого старался любое дело разрешить миром.

Получив послание великого князя, Святослав собрал думу из смо-ленских бояр и своих ближайших дружинников.

— Я подчиняюсь, — сказал он им без особого восторга в голосе, — воле великого князя и прошу меня с честью отпустить.

Но бояре смоленские уперлись:

— Значит, мы тебе честь оказали, а ты пятой нашу честь попираешь!

— Не попираю, — попытался объяснить хрипловатым (то ли от воз-буждения и волнения, то ли от начавшей одолевать князя грузности) голосом Святослав, — но не желаю быть яблоком раздора между Моно-машичами и моими братьями. Отпустите с честью или, в противном случае, сам уйду.

Было видно, что хоть и не с радостью Святослав покидает смолен-ский стол, но и без особого сожаления, потому так и говорил твердо и веско.

— Ну и иди, — заухмылялись в сивые кудластые бороды смоляне, — а мы посмотрим, как пойдешь…

Это была угроза, причем, почти не скрываемая, но Святослав, на-ходясь в расстроенных чувствах, значения тому не придал. И напрасно: поднятые по тревоге смоленские дружинники густыми толпами ввали-лись на княжеский двор, набросились на ничего не подозревающих Свя-тославовых отроков, двух или трех, пытавшихся оказать сопротивление, посекли насмерть, многих ранили, остальных повязали, отобрав оружие. А вскоре князь Святослав и его ближайшие бояре уже находились под стражей в Смядынском монастыре, расположенном недалеко от Смо-ленска. Туда же была доставлена и княгиня Мария с четырехлетним сыном князя, Олегом. Обезоруженные же отроки Святослава, разделен-ные на малые группы, содержались отдельно в самом Смоленске.

Обоз с имуществом, бережно сохраненный в Новгороде и прибыв-ший вместе с князем в Смоленске, тут же был безжалостно разграблен. Причем не городской чернью, а смоленским боярством да их детьми. У стороннего наблюдателя, хорошо знающего нравы смолян того време-ни, вполне могло сложиться впечатление, что именно из-за обоза смо-ляне и заманивали Святослава к себе на княжение?.. Хотя с другой сто-роны, почему бы и нет…

Помещение, в котором коварные смоляне содержали князя, было обыкновенной монашеской кельей, имевшей одно узенькое, едва про-пускавшее свет, оконце, заставленное узорчатой кованой, покрытой ржавчиной решеткой. От каменных стен, побеленных известью, тянуло сыростью и холодом, словно это была не келья, а погребальный склеп. На каменном полу стояли небольшой поставец, скамья для сидения за ним и широкая дубовая лавка, заменявшая одро. Что раньше лежало на лавке, неизвестно, но для князя принесли несколько попон да длинный мешок, набитый сеном, вместо пуховой перины. В восточном углу ке-льи едва теплилась лампадка, тут же на деревянном поставце, вмуро-ванном в стены, находились небольшие иконки, с едва различимыми на них ликами святых угодников. Массивная дубовая дверь запиралась только с внешней стороны: ведь настоящим хозяевам кельи — инокам скрывать и прятать от постороннего ока нечего.

Узкое, почти глухое замкнутое пространство, постоянный полу-мрак даже в дневное, солнечное время, проникающая до костей сырость и холод действовали на Святослава Ольговича угнетающе, наполняя сердце (и до того переполненное обидой, злостью и разочарованием) щемящей тоской и болью.

«Ну, смоляне, — клялся, скрипя зубами и наливаясь краской гнева, Святослав, — Бог свидетель, освобожусь — все припомню вам… Стори-цей припомню! Горькими слезами умоетесь». Однако вскоре успокоил-ся и стал искать способ как сообщить братьям о своем заточении.

Свобода действий безоружного князя в «собственной» келье ничем и никем не ограничивалась. Тут он мог хоть сидеть за поставцом, хоть ходить от стены до двери, ведя счет шагов, хоть сутками лежать на-взничь на лавке, подложив под голову согнутые в локтях руки. Не воз-бранялось ему и «приглашать» в свою опочивальню супругу Марию, находившуюся в такой же соседней келье вместе с княжичем Олегом и кормилицей. Где-то поблизости находились и другие княжеские слуги, но где именно, Святослав не вникал — разве до того ему было.

Когда приходила Мария, то они оба усаживались на лавке и тихо печалились друг другу о превратностях судьбы. Мария, как могла, ста-ралась скрасить боль и тоску князя, успокоить, ободрить ласковым сло-вом. Вот и сегодня, на третий день их заключения, они оба молча сидят на узком одре прижавшись друг к другу и набросив на колени тяжелую, пропитанную сыростью попону.

— А пошли-ка, князь, меня послом к братьям, — вдруг вызвалась молодая княгиня, видя неустанное горе супруга от безысходности сва-лившейся на него мороки. — Скакать на лошади я с детства научена. Слава Богу, отец покойный о том позаботился, — потерлась она нежно, как кошка у ног хозяина, розовой щекой о колючую щетину щек мужа, которому от тяжких раздумий было совсем не до ласк. — При нужде мо-гу и мечом оборониться, и с луком управиться…