Ни Игорь, ни Святослав, ни Глеб открыто оспаривать суждения старшего брата не стали, предпочтя тихо оставаться при своем мнении. Однако Всеволод и на этот раз оказался прав: не прошло и года, как по-лоцкие князья вновь стали разорять окраины Смоленского и Новгород-ского княжеств. Киевский князь пытался их урезонить, призывал к бла-горазумию, к совести, наконец, но слова на них не действовали. Не же-лая кровопролития и разорения городов, Мстислав терпел, не отдавая нового приказа о походе на них. Однако чаша его терпения была пере-полнена заносчивым ответом на призыв придти с дружиной против по-ловцев, которые вторглись в пределы Киевского и Переяславского кня-жеств. Ответ же был таков: «Ты с Боняком Шолудяком здравствуйте оба и управляйтесь сами, а мы сами дома знаем, что делать».
Тогда Мстислав, собрав вновь рать, послал ее сначала на половцев, а, разбив половцев и прогнав их за Дон к Волге, двинул все русские полки в Полоцкую землю с приказом всех полоцких князей вместе с их семействами взять под стражу и доставить в Киев на суд.
Глашатые и бирючи, двигаясь перед русским войском, исполняя волю великого князя во всех городах и весях Полоцкой земли, объявля-ли вины князей полоцких и призывали население не вступаться за кня-зей своих, чтобы не подвергаться неминуемому возмездию. Мудрость Мстислава возымела действие: князья полоцкие вскоре остались не только без ополчения, но и без бояр своих и дружины, а потому были вынуждены вместе с женами и детьми предаться в руки киевских вое-вод, которые и доставили их на суд в Киев.
«Мудр, мудр киевский князь, — в который раз подумал Святослав Ольгович, вместе с братьями и остальными русскими князьями присут-ствуя на великокняжеском суде в Киеве, проходившем на дворе Яросла-ва. — Вот всем нам их вины объявил, а им-то и крыть нечем. Кто поже-лает вступиться за них, когда в поход с нами на половцев Боняка не по-шли, когда окраинные города и веси наших княжеств разоряли? Никто, так как это истина. Мудр и велик, раз осудив, казни не подверг, а отпра-вил в Царьград к императору Иоанну, зятю своему. Вроде и наказаны, и сосланы, но и в почете будут. Мудр и велик». Но когда он вполголоса, чтобы не привлекать к себе особого внимания, поделился размышле-ниями с братом Всеволодом, тот, усмехнувшись, ответил: «Будь я на его месте — тоже бы охулку на руку не взял, возможно, еще умнее поступил бы».
«Если бы да кабы росли во рту грибы, то был бы не рот, а огород», — народной поговоркой мысленно возразил старшему брату Святослав, но вслух больше ничего не сказал.
Суд в Киеве кончился тем, что в Полоцкое княжество — к удивле-нию многих русских князей — был посажен на стол бывший курский удельный князь Изяслав Мстиславич, так отличившийся во время по-лоцких походов.
«Ну, разве не везунчик, — вновь подумал Святослав Ольгович, даже не пытаясь скрыть перед самим собой чувство зависти и возникшее раз-дражение, когда узнал последнее решение великого князя. — Везунчик, да еще какой! Разве у Мстислава кого постарше и поопытней хотя бы из братьев родных не нашлось, чтобы одно из самых больших в Руси кня-жеств младшему отдать?»
Раздражение раздражением, но разум подсказывал младшему чер-ниговскому князю, что Изяслава Мстиславича лучше в союзниках иметь, чем во врагах: «Хоть мал, да, видно, удал. Весь в деда, Владими-ра Всеволодовича Мономаха, пошел».
Относительное затишье в землях Руси, продолжавшееся не только во времена правления Владимира Мономаха, но и его сына, Мстислава, прозванного при жизни за высокомудрие и блестящие победы над вра-гами Великим, позволило всем землям русским, всем городам и весям окрепнуть и жить без прежнего страха: вдруг соседний князь с разбоем придет. Пользуясь внутренним замирением и тишиной, Русь отстраива-лась. Все больше и больше появлялось каменных зданий в Киеве, Чер-нигове, Переяславле, Новгороде и прочих городах. И не только церквей, которые в первую очередь, опасаясь огня, стали возводить из камня и кирпича, но и общественных бань, торговых палат. И это делалось не только в общепринятых центрах Русской земли, но и в малых городах, даже в тех, которые находились на порубежье с Диким Полем, с Дикой Степью, как Курск или Рыльск, как Путивль или Папаш.
Мирная жизнь способствовала приросту населения, а потому свадьбы стали часты и не только во время зимних мясоедов, но и вес-ной, придерживаясь старинных славянских обычаев, с которыми право-славной церкви приходилось мириться, и летом красным, и осенью зо-лотой.
Вот и у великого князя в семье прибавление: жена Любава одарила его сыном Владимиром. Не успели крестины Владимиру Мстиславичу отметить, как новая радость: прибыли сваты от короля венгерского, просят руки княжеской дочери Елены за королевича Гейза.
Свадьбы на Руси во все времена шумно и весело играли, с девичь-ими хороводами, с песнями, с играми. Тут и седые сказители с гуслями, тут и ряженые с бубнами, тут и сопельчики с сопелками и дудошники с дудками. Княжеские свадьбы, так те, вообще, неделями игрались. При-чем всякий свободный человек, будь он хоть темный смерд, попавший случайно на княжеский пир, мог безвозбранно во двор княжеский прий-ти и со стола княжеского угоститься. Только рабам, кабальным да заку-пам такое было заказано: не смогли свободу свою сберечь — нечего за праздничный стол лезть. И вообще: на чужой каравай рот не разевай…
Святослав Ольгович, которому пошел уже тридцать шестой год, давно вышел из юношеского возраста. Несмотря на частые воинские походы и бивуачную жизнь, он не только взматерел, что само собой разумеется, но и погрузнел. Лицо огрубело и в то же время пополнело, хотя и не обрюзгло, как у его старшего брата. Даже выражение больших и широко расставленных карих глаз изменилось: от прежнего юноше-ского задора не осталось и следа, зато добавились властность, неукро-тимость воли и ироничный прищур. Все чаще и чаще на высоком кня-жеском челе обозначались гневливые складки.
Семейная жизнь не очень-то баловала князя: Елена Аеповна хоть и любила мужа, длительное время затяжелеть не могла, ходила праздна. Что только не делали: и в церквях поклоны били и молебны заказывали, и по монастырям хаживали, на мощи святых надежды возлагая, и к баб-кам-травницам, а проще говоря, ведуньям, обращались. Даже к шама-нам половецким несколько раз ездили, надеясь, что боги и духи праро-дителей помогут. Но все было тщетно. Не будь Елена красива и горяча в любовных забавах — быть бы ей или в женском монастыре или в отцов-ской веже. Только это и удерживало Святослава от того, чтобы не рас-статься окончательно с половчанкой. Елена страдала. Но при этом, что-бы не лишиться мужа, она первой предложила Святославу обзавестись наложницами, даже советовала, на кого внимание обратить, расхваливая прелести той или иной претендентки на княжеское ложе. Святослав, зная отношение других жен к наложницам, хмыкал от удовольствия… и еще больше привязывался к праздной супруге.
К этому времени они уже давно жили в собственном тереме, кото-рому нашлось место все же в детинце, а не за его стенами, в городском посаде, ведя собственное хозяйство и содержа небольшую дружину.
Наконец, то ли боги сжалились над ней, то ли подействовали вся-кие травы-приправы да бани, в которых бедную княгиню по полдню парили да разминали сенные девушки: на двадцать втором году супружества она понесла. И как счастлива была она, когда убедилась в своей непраздности.[82] Чуть ли не всем говорила, что родит обязательно сына — ведь она его выстрадала.
Повеселел и Святослав, которому надоело выслушивать от братьев колкости по поводу долгожданного пополнения его семьи. И еще более обидного сравнения с сестричем, Юрием Владимировичем, жена которого, также дочь хана Аепы, в отличие от Святославовой Елены, плодовита была словно крольчиха, чуть ли не каждый год сразу же после свадьбы рожая по ребенку. Одному, Ивану, Святослав даже крестным отцом был.
