Только курский воевода, как сведал Шеин, данным рескриптом был обязан, кроме поставки припасов, служилых людей для походных полков, еще поставить по судовому либо струговому делу 1332 мастеровых курчан для валки леса и изготовления судов, а также 109 кормщиков и гребцов. Все они должны были прибыть в распоряжение московских государевых людей — стольника Григория Титова и подьячего Максима Бовыкина, отвечающих за изготовление 250 стругов и других судов, — не позднее Рождества. А всего планировалось направить в Воронеж и ближайшие к нему городки Сокольск, Козлов и прочие более 26 тысяч человек.

«Да, не позавидуешь ныне воеводе и князю Илье Михайловичу, — посочувствовал Шеин. — Столько всего разом на его плечи легло. Хоть и широки плечи у князюшки, да и груз тяжеленек. И воинство собери, и дороги обладь, и мосты поставь, и топи замости, и места для отдыха ратных людей исправь, и еству на остановку и последующий путь приготовь, и по судовому набору направь. А еще и в нетях сказавшихся найди да на царский суд предоставь. Тут волчком крутись — не успеешь! Но успеть-то надо. Государь-то успевает…»

Еще не стих клич глашатых, объявлявших царское распоряжение о струговом деле в городах Воронеже, Сокольске, Козлове и Добром, как в Воронеж из Москвы была доставлена в разобранном виде галера, заказанная в Голландии. По ее чертежам и ее образцам по повелению царя Петра Алексеевича должны были в скором времени появиться десятки подобных гребных судов.

Не успели высохнуть чернила на указе воеводам о заготовлении кормов, как дьяк Посольского приказа уже набело переписывал послание царя Петра императору Священной Римской империи Леопольду, а следом и польскому королю Яну Собескому. Обоих Петр Алексеевич призывал к союзу против турок и крымских татар.

При этом не забывал, заодно, попросить и знающих инженеров. Особенно таких, которые смыслили в проведении поземных галерей и в изготовлении пороховых зарядов большой мощности. Стены крепости ведь как-то надо было рушить…

Почему для строительства военной флотилии был выбран Воронеж, загадки не было. Во-первых, город стоял на реке Воронеже, которая впадала в Дон. Следовательно, сразу же со стапелей и пристани флот мог прямым путем, без проволочек и задержек, отправляться к месту действия. Во-вторых, еще со времен Михаила Федоровича, деда нынешних государей, в Воронеже была небольшая верфь, на которой строили плоскодонные речные суда. Опять же рядом были леса, пригодные для строительного дела. И дубовые, и буковые, и липовые, и сосновые. Стоило расширить верфь, построить пакгаузы и цейхгаузы, бараки для самих строителей — и производство готово. Трудись не ленись!

То в мундире Преображенского полка, то в кафтане иноземного покроя Петр Алексеевич стремительно перемещался из одного места в другое. Его долговязую фигуру с разлетающимися от быстрого движения волнистыми волосами можно было видеть то в Преображенском у «князя-кесаря» Федора Ромодановского, то в Боярской думе, то в Посольском приказе, то в Разрядном. Но чаще всего — в новом, Струговом, отвечающем за строительство кораблей.

Вечерами же, если он не отъезжал в сопровождении Алексашки Меншикова на Кукуй к девице Анне Монс, связь с которой даже не пытался скрывать, его можно было увидеть и в «кумпанстве» Всепьянейшего Собора. Отводил душу. Особенно после того, как ему доводилось во дворце проводить официальные встречи с послами иностранных государств, когда приходилось облачаться в парадные царские одежды со всеми шубами, бармами, Мономаховыми шапками. В такие минуты и часы всегда волевой, целенаправленный «бомбардир», привыкший командовать и действовать, сразу скисал, если вообще не терялся, робел перед невесть кем и когда придуманным церемониалом, замыкался.

А вот когда он спал и спал ли вообще — оставалось загадкой для всех, в том числе и для Алексея Семеновича Шеина. Ну, разве только не для его постоянной тени — Александра Даниловича Меншикова. Только неунывающий зубоскал Меншиков всегда безотлучно находился рядом с Петром Алексеевичем и днем и ночью. Про них даже шептались, что «живут в противоестественной связи, творя блудное дело и деля спальное ложе».

Да что там шептались. Каптенармус Боярский и управляющий имением князя Ивана Кикина Дуденков, выпив лишщку хмельного зелья, о том прямо говорили. Правда, вскоре «по слову и делу» оба были взяты под следствие, закованы в железа и преданы суду. Но отделались легко: после битья кнутом в Разрядном приказе были записаны солдатами в один из полков, которому предстояло вновь брать крепость Азов. Им даже языки не урезали. Впрочем, они сами после суда и наказания заткнули языки в такое место и так далеко, что их стало и не слышно, и не видно. Испытывать судьбу вдругорядь уже не хотелось.

«Странное дело, — размышлял над данным обстоятельством Алексей Семенович, — порой и за меньший поклеп на государя люди головы лишаются… А тут в мужеложестве обвинили — и смешное наказание. Знать, дыма без огня не бывает».

14 декабря государь собрал в Преображенском генералитет с приглашением Алексея Шеина, Ивана Бутурлина, Федора Ромодановского и князя Михаила Черкасского.

— Господа генералы, — посверкивая несколько увлажненными от скрытой иронии глазами, без обиняков, едва войдя в залу, приступил к сути дела государь, — прошлая кампания по невзятию Азова и вам, и мне открыла два важных промаха. Это отсутствие единого руководства войсками…

«Господа генералы» дружно закивали головами.

— …И отсутствие мало-мальски пригодного флота.

И вновь согласное кивание голов «господ генералов» сопроводило слова государя. Две из которых (у Гордона и Лефорта) были в париках, а остальные — в своем русском и русско-татарском естестве. Некоторые, как например, у Ромодановского, так и вообще с проплешинами.

— А потому нам необходимо эти причины устранить…

«О, да!» — закивали энергично головы, задергались им в такт бороды.

— На ваш выбор главным воеводой или генералиссимусом в предстоящем походе предлагаю бояр Шеина Алексея и Черкасского Михаила. Кого изберете?

Не успел Петр Алексеевич окончить последнюю фразу, как с лавки, словно ужаленный, вскочил князь Михайло Алегукович.

— Государь, отец родной, Петр Алексеевич, — возопил он слезно, — освободи от столь почетного и важного дела. Христом Богом прошу! Хвор я, государь, да и годы не те, чтобы по степи скакать да на стены взбираться… Пусть уж воевода Шеин… Он помоложе, пошустрее…

Князю Михайло Алегуковичу Черкасскому, старому приятелю Нарышкиных и приверженцу Петра в борьбе с Софьей, шел пятьдесят первый год. Он действительно был старше многих присутствующих на совете. Но Петр Иванович Гордон с Федором Юрьевичем Ромодановским были постарше и его самого.

Петр Алексеевич, скрывая улыбку, погладил воинственно топорщащиеся усы:

— Что, господа генералы, уважим просьбу князя? Освободим от главного воеводства?

— Да, да! — теперь уже не только кивали головами, но и прорезались, разродились словом «господа генералы».

— Тогда, князь, садись, — милостиво разрешил Петр Алексеевич. — В ногах, говорят, правды нет. А ты, воевода и боярин, привстань, — обратился он уже к Шеину.

Алексей Семенович тут же исполнил царское повеление.

— Слышал все?

— Слышал.

— Хорошо, что слышал, — ожег холодным пламенем глаз Петр Алексеевич. — Следовательно, и быть тебе генералиссимусом.

— Как вашему царскому величеству будет угодно, — зарделся Шеин.

Он хоть и ожидал нечто подобное, но все же не смог побороть внутреннего жара, вдруг накатившего на него.

— Господа генералы, а вы слышали? — обвел Петр всех цепким, внимательным взглядом.

— Слышали, слышали, — поспешили заверить самодержца генералы, заворочавшись медведями в своих шубах на лавках.

— Раз слышали, то будьте добры если не любить, то жаловать, — усмехнулся озорно, даже, кажись, подмигнул малость Петр Алексеевич. — А главное, исполнять его распоряжения, как мои. Без раздумий и проволочек. По первому слову.