— Да чертеж крепостицы сей, — оскалился улубкой казачий голова. — От деда достался. Дед, когда сиживал в ней еще при государе Михаиле Федоровиче, умельца сыскал, который и начертил сию крепостицу. Так, на всякий случай… Когда вы кликнули, я, грешным делом, подумал: авось сгодится. Вот и прихватил… ерш тя в ятребо.

— Что ж, посмотрим… — беря и разворачивая свиток, молвил воевода.

То впиваясь взором в чертеж свитка, то приставляя подзорную трубу к глазу, Алексей Семенович что-то нашептывал сам себе, едва шевеля губами. По-видимому, сравнивал полустертые данные чертежа с видимыми очертаниями крепости, ее стен и башен.

— Стены, кажись, поднарастили, — наконец обмолвился он. — Да и две каланчи, сиречь башни, на подступах к граду выстроили новые. На чертеже их нет.

Посчитав, что особой ценности в старом чертеже нет, Шеин возвратил его Боеву.

— Храни. Пусть даже как память о деде своем геройском…

— И что делать будем? — пряча свиток в суму, задал Егор Петрович интересовавший многих воинских начальников вопрос. — Может, ударим с ходу, еж тя в глотку, пока враг не изготовился к встрече?..

— Может, и вправду, ударим? — поддержали Боева его старые соперники по воинским делам Никита Анненков и Фрол Акимов. — С донскими казачками вместе. Вдруг да повезет… Чем черт не шутит, когда Бог спит!

Донские казаки, привыкшие к воле вольной, как-то сразу невзлюбили Гордона, требовавшего порядка и субординации. Особенно их походный атаман Кондрашка Булавин, больше называемый на запорожский лад Булавой, которому на вид было лет так сорок. Даже хотели покинуть войско. Но потом, пошушукавшись с курскими казаками и узнав, что они будут находиться в распоряжении «самого воеводы Шеина», гонору поубавили. И согласились быть впереди полка в ертауле. Правда, воеводу они тут же на свой манер окрестили «Шеей».

Как всегда, нашлись доброхоты, которые тут же донесли Алексею Семеновичу о воровстве казаков. Но тот только блеснул по-кошачьи зеленоватыми глазами, рассмеялся в курчавую бороду да рукой махнул: «Пусть буду для них «Шеей». Лишь бы не они мне на шею сели, а я сидел на их шеях».

Казачки про ответ прослышали и… зауважали воеводу. Трения сразу утихли, а поход продолжился до самого Азова без сучка, без задоринки.

— Маловато силенок у нас, чтобы ударить с ходу, как думку имеете, — отклонил Алексей Семенович предложение курских служивых. — Да и приказ государя был: до общего сбора в баталии не ввязываться…

После этой отповеди курские служивые как-то померкли. Что-то не хотелось в степи просто так стоять, словно у моря ждать погоды. Но воевода продолжил:

— Однако мы — ертаул, — поднял он указательный палец, призывая к вниманию. — И никто еще не отменял распоряжения проводить разведку окрестностей. Только связь между собой надо поддерживать. А то турки да татары — большие мастера на воинские хитрости и уловки.

— Иное дело! — тут же ожили курские служивые.

А Егор Боев и того больше:

— Мы мигом с донцами разведку да… как ее… будь неладна… тоже на ре… ерш тя в пузо либо за пазуху… — никак не мог вспомнить он заковыристого иностранного слова.

— Рекогносцировку что ли? — мягко так, со снисхождением и едва ощутимой насмешливостью, словно кот мартовский, млея и жмурясь на солнышке, оскалился Шеин.

— Во, во! — подхватил, нисколько не задетый насмешкой воеводы, Щеглов. — Эту самую… реко… цифровку… чертову проведем.

— Рекогносцировку, — поправил, покровительственно улыбнувшись Анненков.

— Ее самую, — отмахнулся от этого подсказчика голова курских казаков. Мол, воевода — это одно дело, а когда жилец какой-то, пусть и ученый — иное. И, горяча коня: — Ну, что? С Богом! Ерш тя в пузо.

Анненков и Акимов тоже тронули поводья уздечек, направляя коней к своим сотням.

— Погодите, — остановил их Шеин. — Пусть Боев с донскими казачками займется разведкой окрестностей, а мы Гордона с войском подождем. «Что позволено Юпитеру, не позволено быку его», — пошутил, сглаживая недовольство. — Кому — в поле ратовать, а кому — холсты скатывать, кому — на всю Ивановскую кричать, а кому — рати встречать да привечать…

Рейд Шеинского ертаула в окрестностях Азова дал не только разведывательные сведения, но и первых пленных татар — языков. Языки были допрошены. Выяснилось, что о походе русского войска в Азове знают уже давно. О том даже послали вестовых в Стамбул к султану. Заодно и помощь запросили. Сами же готовятся к обороне.

— Не взять вам Азова, — шевелили разбитыми губами языки. — Лучше сразу уходите, пока секир-башка вам всем нет. Знайте и содрогайтесь — из Крыма сам хан Салим-Гирей с войском идет.

Татары, хоть и пленены, и изрядно помяты казаками, но дерзки. То ли от природы своей, то ли потому, что хотят поскорее от мучений при пытках распросных избавиться. Быть пытанным языком — это тебе не шутки шутить, не в бирюльки играть. Тут и смерть подарком покажется…

— Ничего, — при молчании Шеина ответствовал им Боев, — вас изловили, а Бог даст — и хана вашего изловим… ерш тя в пузо и в глотку, — вновь ни к селу ни к городу вставил он свою присказку. — Вы лучше о собственных головушках подумайте. Не долго им при вашей дерзости на плечах красоваться.

Впрочем, как ни хорохорится Боев, судьбу пленников решать все же не ему. Даже не Шеину. Возможно, Гордону, а то бери выше — самому государю. А как государь решит, то никому допрежь неведомо.

1 июня, когда под Азов прибыли полки, ведомые Лефортом и Автомоном Головиным, «бомбардир Петр Алексеев» вновь собрал «консилиумус». Прямо под открытым небом, не дожидаясь, когда солдаты возведут шатер. А что? Погода позволяла. Теплынь стояла такая, что в шатре от зноя не усидишь. К тому же степной ветер нет-нет да и доносил запах степных трав и немного сухой свежести.

— С чего прикажите начать, господа генералы? — обвел он внимательным взглядом своих военачальников.

В облике «бомбардира», как и в облике Шеина, было что-то кошачье. Возможно, это сходство вносили щеточки черных усов, воинственно топорщившихся на безбородом лике государя. Возможно, на такую мысль наводили большие, навыкате, живые, очень подвижные глаза, про которые сказывают: «Кошачьи глаза дыму не боятся». Возможно, то и другое, дополняя друг друга. Только у Шеина, как правило, в лике было что-то от игривого, немного хитроватого либо вкрадчивого кота, а у «бомбардира» — от рассерженного или нацелившегося на добычу. В зависимости от того, в каком настроении он пребывал.

Вот и ныне, «бомбардир», воинственно шевеля усами, был схож с котом, явно настроившимся на добычу.

Так как Шеин Алексей Семенович, как, впрочем, и большинство воевод и командиров полков, к числу «господ генералов» не принадлежал, то он молча наблюдал за происходящим.

— Надо штурмовать, — предложил более пылкий генерал Лефорт. — Пока к гарнизону помощь из Стамбула не пришла, — обосновал он свою позицию.

— Чушь, — поморщился Гордон. — Чушь несусветная — повторил тем же твердым, без тени сомнения голосом.

Он хоть и доводился Францу Яковлевичу родственником по племяннице, супруге Лефорта, но самого «выскочку» и «скороспелку-генерала» недолюбливал. Возможно, и ревновал. Ибо Лефорт без году неделя как в России, а уже в любимцах у царя.

— Чушь, — еще раз повторил Гордон. — Надо не штурмовать, а брать в осаду. И методично, день за днем, прикрываясь апрошами, продвигаться к стенам крепости. При этом, установив на земляных развалах орудия, вести артиллерийский огонь, чтобы не дать противнику передыху. А еще нужно подвести подземные галереи под стены крепости, заложить в них пороховые заряды и взорвать. Стена рухнет, тогда можно будет и на штурм идти. Но никак не ранее! — выпятив нижнюю губу, важно внес он заключительное слово.

— А ты что скажешь? — недовольно зашевелив усами, спросил Петр Алексеевич Головина. — Ты что скажешь, генерал?

— Я — за осаду, — тут же отозвался Автомон Михайлович, огладив бороду. — А еще за то, чтобы, кроме внутреннего кольца, у нашей осады было и внешнее — от татарских орд, которые уже ныне пробуют наскакивать на наше войско. Но стоит нам за ними погнаться, как они сразу же в степь — и ищи-свищи их…