Никишка набычился, зашевелил внезапно пересохшими губами и… промолчал, опустив взгляд долу.

Молчание стрельца задело воеводу.

— И как звать тебя, молчун? — требовательно спросил он.

— Никишка, — промямлил пегий.

— Скажи, стрелец, а не тот ли ты самый Никишка, что в день нашего с боярином и воеводой Петром Васильевичем Шереметевым приезда грозился мне голову ссечь, ежели на твою жену взгляну?. А?!

— Навет, — не поднимая глаз, промямлил, выдавив из себя, Никишка.

И покраснел, как ошпаренный варом рак, всей оставшейся без синяков белесостью.

— Не думаю, что навет, — хищно сузил очи воевода. — Думаю, что на слова ты, стрелец, поспешлив, да на ответ хлипок. Только у нас как: умел слово молвить — умей и ответ держать!

Заслышав из уст воеводы такое, стрельцы стояли ни живы ни мертвы. Навострили уши и сопровождавшие воеводу — было интересно, чем дело обернется для Никишки. А тот — словно остолбенел. Едва дышал. Того и гляди, в обморок свалится.

— Вольна собака на небо лаять, — постарался архипастырь народной поговоркой сгладить дело. — К тому же хоть и всякая собака лает, да не всякая кусает…

— Верно, святый отче, не всякая кусает. Но и за пустой лай ее бьют. И будь я в таком возрасте, как воевода Петр Васильевич, — поиграл зрачками кошачьих глаз Шеин, — я отправил бы тебя, стрелец Никишка, на съезжую, чтобы там тебе в задние врата плетьми добавили ума. Но я — молод, душой мягок, сердцем отходчив. Потому дурь твою и паскудство на первый раз оставляю без внимания. Но коли во второй раз повторится, то не взыщи: и за то спрос будет и за это.

«Ух!» — облегченно выдохнули стрельцы Фролова десятка. А с ними и те, кто стоял поближе и слышал весь разговор.

Посчитав, что Никишке сказано все, что нужно, Шеин сделал едва уловимое движение тронуться дальше по стрелецким рядам. Почувствовав это, зашевелись и сопровождавшие его начальные люди, даже ногами стали перебирать на месте, как застоявшиеся кони. Но воевода, словно что-то вспомнив, вновь обернулся к Никишке:

— А что касаемо твоей женки, стрелец, то моей супруге в услужение требуется молодая баба. Думаю, что твоя сгодится. Завтра же ее и пришли. — И далее, словно в насмешку: — Не бойся, работа будет нетяжелой: надо только обрядить боярыню, прогуляться с ней, если пожелает, да языком почесать… Вот пока и все.

Сказал и пошел, не дожидаясь реакции Никишки на свои слова. Пошел твердой уверенной походкой, по-хозяйски ступая меж стрелецких рядов. Заторопились и сопровождавшие — не дай бог нерадивость показать…

Походка у воеводы неспешная, не размашистая. Скорее, легкая и упружистая. Словно не человек идет, а кот к добыче подкрадывается. Взгляд, скользящий по стрельцам с макушки шапок до носков сапог, цепкий. Единым махом схватывает, у кого какие изъяны и неустроения в одежде и оружии. Подьячие едва успевают записывать, у кого какой недогляд и кому какой штраф налагается за порчу государева имущества.

Штраф, нечего Господа гневить, невелик: полденьги либо алтын. Но и это — денежки. А денежки, как известно, с неба дождиком не сыплются, с росой не образуются. Потом, кровью достаются служивым. К тому же ведь надо и изъяны устранить. А это — опять денежки. Порой и немалые. Тут алтыном или деньгой уже не пахнет, тут целковый подавай. Да и того порой мало будет.

Окончив смотр курских стрельцов, Алексей Семенович взглядом поманил к себе поближе стрелецкого голову Строева.

— С нерадивцев взыскать полной мерой. Все недостатки и изъяны устранить. Срок — одна седмица. Кто не устранит из-за лени либо пьянства — будет бит плетьми.

— Сотским скажу — исполнят.

— Сказывай кому угодно, но спрос с тебя, Афанасий Федотович. Уж не взыщи…

«Приказные крючки» — подьячие едва скрывали ухмылку. Им явно нравилось, что воевода уязвил стрелецкую голову. Зубоскалился и Щеглов, которого миновала подобная участь.

— Уж не взыщи, — повторил Шеин. — С меня спрос государей, которым до тебя и дела нет. У меня же спрос с тебя, а не с сотников и полусотников. С ними ты сам разбирайся — на то и голова.

— Будет исполнено, — потускнев ликом и загораясь злостью к нерадивцам и их сотникам, заверил Строев. — Расшибусь, но исполню.

— Что ж, верю, — обронил Шеин и все той же неспешной походкой двинулся далее. К московским стрельцам, стоявшим несколько поодаль от курских.

«Крутенек, крутенек наш воевода», — тут же зашептались между собой курские стрельцы, как только воевода и сопровождавшие его лица отошли подальше.

Особливо недовольствовали те, которые нарекания поимели: «Вон как за малость, на которую тьфу — и растереть, в бараний рог крутит!»

«Не крутенек, а справедлив, — тихо урезонивали их другие. — Попусту никого не обидел».

Впрочем, большинство предпочитало все-таки посапывать да помалкивать.

Смотр московских стрельцов много времени не занял. И оружие, и одежонку опальные блюли, хотя и жили не в собственных домах, а на постое у посадских либо стрельцов курских. Форс столичных служивых блюли. Все бы было хорошо, если бы не их сумрачные лица, что не укрылось от Шеина.

— Может, жалобы какие имеются? — спросил он у полковника Арпова. — Что-то, вижу, невеселы твои стрельцы. Шапки не заломлены, глаза тусклы, носы сосульками мартовскими повисли.

— По семьям да домам своим московским соскучились. Все спрашивают, когда назад, в Москву, возвращаться…

— А никогда.

— Как так? — вылупил по-рачьи глаза полковник.

Он хоть и предполагал что-то подобное, но еще теплил надежду, что некоторые опальные будут царями прощены и возвращены в столицу. И вот на тебе! Как снег на голову среди лета.

За ним недоуменно, недовольно задвигались, зашушукались все громче и громче стрельцы. Вытянули шеи и сопровождавшие. Лишь архипастырь, как и положено обладателю такого сана, остался невозмутим.

— Да вот так! — строго заметил Шеин, от которого не укрылось недовольство опальных. — От государей указ поступил: всем московским стрельцам оставаться в Курске на остатный срок службы.

— Это как же? А семьи? — раздались выкрики из дальних рядов.

— По этому указу вам предписывается строить избы в Курске, — не стал выискивать крикунов Шеин. — А семьи ваши со всем скарбом уже отправлены из Москвы специальным поездом. Скоро тут будут. — И, обернувшись к сопровождавшему дьяку, приказал: — Зачти указ.

Тот, словно этого и ждал. Быстренько запустил белую холеную ручку к себе в складки черного кафтана и, как ворон из-под крыла, выхватил свернутый в рулон большой лист бумаги с восковой печатью на шнуре. Шустро заработав перстами, развернул — и скороговоркой, скороговоркой, при которой даже слов не понять, одно «бу-бу-бу», зачитал написанное.

Так как ропот среди московских стрельцов не утихал, а, наоборот, нарастал, то Алексей Семенович счел нужным добавить:

— Тех же, кто будет недоволен царским повелением, приказано брать в железа и учинять сыск как ворам и государевым ослушникам. Потому, — усмехнулся язвительно, — если у кого имеется желание попасть в Разрядный да Разбойный приказы, милости прошу.

Желающих быть в железах и попасть под сыск не нашлось.

— Будем считать, что все всё поняли, — с долей высокомерия, выпятив нижнюю губу, заметил воевода. — А потому завтра же подать полковнику Константину Арпову челобитные с просьбой о строительстве изб либо подворий в Стрелецкой слободе.

— А для чего? — задал полковник вопрос, по-видимому, возникший у многих опальных стрельцов.

— Чтобы подьячие сосчитали, кому и сколько какого леса надобно, в какую копеечку это обойдется, чтобы казна могла оплатить, — пояснил нетерпеливо воевода.

В рядах опальных стрельцов вновь произошло оживление. Обсуждали услышанное.

— Только о хоромах не помышляйте, — предостерег на всякий случай Шеин особо рисковых да жадных. — На первое время и обыкновенные избы сгодятся. А там, что Бог даст…

Стрельцы вновь шумнули недовольно.