— Ну, и где тут Курск и реки курские — Кур, Тускорь, Сейм? — усмехнулся с явной иронией Шеин.

— Так, батюшка-воевода, в старину писали емко, сжато, не теперешним писцам чета, пишущим размашисто да витиевато, — не задумался и малой малости дьячок. — Тут надобно не только буквицы зрить, но и меж буквиц видеть. Сказано же на Десне, следовательно, и на притоках ее тоже. А Тускорь да и Семь наша — притоки Десны.

— Семь — это Сейм что ли? — переспросил, уточняя, Алексей Семенович.

— Она самая, она самая, — утвердительно задергал бороденкой дьячок. — Река одна, а названия уже разные. Раньше — Семь, ныне, на польский манер — Сейм. Поляки за годы своего властвования в этих краях перекрестили, кажись…

— Понятно, — суховато отрубил воевода. — Ты далее сказывай.

— А далее… сказы да были несколько разнятся… — немного замялся дьячок. — По одной — в наш град, как и в другие, был прислан один из сыновей Владимира Святославича — Позвизд. По-древнему — повелитель бурь.

— Вон оно как… — хмыкнул Шеин. — И за какие же заслуги радость сия?..

— Сего не ведаю, — заморгал часто-часто рассказчик. — Может, из-за суровости жителей края — северы. Может, по иной какой докуке… Не ведаю. Ты уж, батюшка-воевода не изволь гневаться…

— Ладно, сказывай о другой небылице…

— По другой же — великим князем был поставлен на управление градом и краем один из местных старейшин племен северских — волостелин. Он в Житии преподобного Феодосия Печерского упоминается. А Житие сие писано преподобным Нестором. Вот одно к другому и складывается… Уже во времена Владимира Святославича и город был, и володарь имелся.

— Читал, помню, — мягко кивнул головой Шеин, плеснув кудрями по плечам. — Только такого значения не придавал. Более о вере христианской мыслил. Но оставим это. Какой же град Курск в ту пору был?

— Судя опять же по текстам Жития, немал, немал, батюшка-воевода, — зачастил дьячок. — И церковки каменные имелись, и священники многие — они-то отрока грамотке да святому Писанию учили, и волостелин опять же был, и хоромы волостелина, в которых он праздничные тризны учинял, призывая княжих лучших людей. А отрок Феодосий им прислуживал, как ныне кравчие, стольники да виночерпии. И торговые ряды были, и баньки-мыльни, и кузницы, и гончарни… И крепостица, детинцем рекомая, имелась…

— Не от нее ли осыпь-то, что посреди нашей крепости? — перебил Шеин, видимо, вспомнив о поросшей полынью да репейником осыпи — остатком былого крепостного вала.

— Надо думать, от нее будет, — вроде бы согласился дьячок. Но тут же раздумчиво добавил: — А возможно, то остатки и от вала, отделявшего княжий терем с подворьем от остального детинца. Теперь о том уже никто не скажет, не расскажет, — с сожалением развел он руками.

— Интересно, интересно, — опершись локтем на столешницу, подпер голову кулаком Шеин.

Как любого любознательного человека — а Алексей Семенович был любознательным — воеводу все больше и больше занимал сказ об истории града.

Взять хотя бы осыпь. Казалось, ну что тут особенного?!. Подумаешь, осыпь — пристанище псов бездомных да вездесущих воробьиных стай. Ан, нет! В стародавние времена это был вал, на котором стоял частокол… Это была граница, отделявшая детинец от посада или княжеское подворье от остального детинца. И это так зримо, так ощутимо, так явно после нехитрых слов какого-то церковного дьячка! Хотя самого, по чести сказать, соплей можно перебить: и худ, и тощ, и одет бедно.

— Интересно, — повторил воевода. — Сказывай далее. Или у тебя, быть может, в горле пересохло? Так я распоряжусь — чарку-другую доставят. Промочишь… Или ты к простой чарке непривычен, — явно забавлялся воевода, — тебе церковного напитка подавай?..

— Ни-ни! — забожился дьячок. — Ни простого, ни церковного хмельного зелья мне не надобно. Ибо во хмелю глуп и непотребен бываю. Я и так рад-радешенек твоей милости сказывать, осударь-воевода. Когда еще Бог мне такого жадного да важного слушателя пошлет?.. Да никогда! — потрафил он Алексею Семеновичу, вызвав у того благостную улыбку.

Бедный Пахомий говорил одно, а желалось ведь другое — созвучное словам воеводы. Желалось до ломоты в горле, до судорог кадыка, нервно забегавшего вверх-вниз по тощей шее, топорща дряблую кожу.

— Не хочешь, как хочешь. Неволить не стану, — усмехнулся Шеин, явно разгадавший мучительную борьбу, происходившую с дьячком. Да так очами повел, чисто мартовский кот… Жуть и мороз по коже. — Сказывай далее.

— А далее, уже при Владимире Мономахе в Курске с год княжил его второй сын Изяслав, получив этот удел и стол. Только не задалось тут Изяславу княжение, решил он в Муром с дружиной пойти. И пошел, и взял Муром, и посадника Олегова, крестного отца своего, оттуда свел, а своего поставил. И возникла так вражда-рознь меж ним и Олегом Святославичем. И пал в битве с дядей и крестным отцом первый удельный курский князь. На реке Лесной то случилось, под Муромом… 6 сентября 1096 года по Рождеству Христову.

— Видать, ни в батюшку, ни в братца Мстислава по ратной части уродился, раз победы не сыскал, — обмолвился Алексей Семенович, мечтавший о ратной славе.

— На все Божья воля, — развел потемневшие от времени суховатые да морщинистые длани Пахомий. — На все Божья воля.

— Да, дьяче, — согласился Шеин. — На все воля Божья. Не пожелает Господь — и волос с главы не упадет. А решит по иному — и войско целое падет. Впрочем, оставим то. Сказывай далее. К примеру, каков град в ту пору был: велик или мал? На нынешний похож?..

— Надо полагать, батюшка-воевода, что много менее нынешнего. Да и крепостица была возведена не из рубленных в срубы городниц, как ныне, а из одного частокола.

— А что на то указывает? — вздернул собольей бровью Алексей Семенович.

— Да хотя бы остовы дерев на осыпи. Верх давно сгнил, а камельки в земле можно наблюдать. Ну, и при других строительных работах… Сам видел.

— Кстати, о строительных работах, — вновь прервал Шеин словоохотливого дьячка. — Думаю, стоит крепость нашу, не всю, — уточнил сразу, — а в некоторых местах обновить. Трухлявых плах много…

— Доброе дело, — возвел дьячок взор к потолку воеводской.

— Знаю, — усмехнулся с самодовольством воевода. — Только дело-то не так быстро делается, как сказка сказывается…

Пахомий в знак согласия молча кивнул.

— И кто же был следующим удельным князем в Курске? — посчитав тему обновления крепости законченной, продолжил расспрос Алексей Семенович.

Его интерес к истории города не только не пропадал, но с каждой минутой, к вящей радости дьячка, возрастал. Потому Пахомий, словно ожидая этот вопрос и готовясь к нему, зачастил:

— А вторым князем был тут старший сын Мстислава Великого и внук Владимира Мономаха — Изяслав Мстиславич. Воитель известный. С курской дружиной на полоцких князей хаживал и рать победную над ними имел. Но вскоре, — наморщил дьячок лоб, видимо, силясь вспомнить дату, — уступил род Мономаха Курск роду Ольговичей. И случилось то вскоре после Супойской битвы в 1136 году по Рождеству Христову, когда Ольговичи одержали победу над Мономашичами.

Алексей Семенович молча взирал на рассказчика, не перебивая. А тот, видя это, продолжал:

— Сначала на курском княжении был Глеб Олегович, который здесь и умер через два года после жестокой стычки с половцами, приходившими под стены града. Град степняки не взяли, а князя, видать, сильно изранили… А после него в Курске княжил его меньшой брат Святослав, к этому времени изгнанный новгородцами по решению веча — сиречь народного собрания.

Услышав про вече и изгнание князя, Шеин, не терпевший народного самоволия, поморщился, но спросил о другом:

— А могила князя Глеба где?

— Должна была быть в Курске, — смутился Пахомий, не ожидавший такого вопроса. — Но где — того не ведаю, — развел для убедительности руками. — Годы… иго татарское… слабая память людская… Вот и затерялась за временем… — вздохнул с сожалением.

— А вот в Киеве, сказывают, и могила Олега Вещего сохранилась, и могила Аскольда, и могила Дира… А они-то жили куда ранее.