Всеволод, занимаясь не только ратными да государевыми делами, но и бытовыми, общаясь с разным народом, по простоте своей душевной не брезговал перекинуться парой слов и с посадским людом, и со смердом-пахарем. А потому кроме любимой им «жук тя лягни, божья коровка забодай», давно прилипшей к кончику его языка, знал еще целую уйму народных присказок да поговорок, которыми сыпал, что баба-стряпуха горох в миску: часто, звонко и весело — только подхватывать успевай. За это, за веселый нрав свой, как и за храбрость и силу, был любим в народе.

«Или как волк, который дружил с кобылой да оставил от нее только хвост с гривой», — добавила она улыбчиво, подлаживаясь под настрой супруга. Мол, смотри, любимый, и я не лыком шита, не только иглой острой да веретеном владею, но и язычок острю о словесный оселок.

«Или как волк с кобылой… — повторил Всеволод явно понравившуюся ему добавку к его присказке про ворона и сокола. — Впрочем, это дело брата Игоря… с кем дружить, с кем хлеб-соль делить. Мое же дело — сторону свою блюсти, не давать в обиду ни половцам, ни князьям иным. По смерти батюшки от половцев край от Псла-реки и до Семи-реки, слава Богу, удалось соблюсти в целости и сохранности. А со строительством крепостиц на Бояни-реке и Судже-реке еще больше его обезопасил. Оттого народец и в Курске, и в Ратске, на реке Рати, множиться начал. Народу что нужно? Мир и землица, на которой он смог бы трудиться да плодиться. Батюшка мой о том всегда говорил, как только себя помню. И верно говорил…»

«А что еще батюшка говорил тебе, Всеволод свет-Святославич»? — спросила она больше для того, чтобы беседу поддержать да супругу приятное сделать. Потому и назвала его так ласково «свет-Святославич». — «А еще он заповедовал всегда быть друг за друга и усобиц первыми не заводить». — «Знаю, не раз сказывал. А еще что?» — «А еще слово с нас взял, с меня и Игоря, когда на смертном одре лежал, чтобы Тмутаракань, вотчину нашу, лежащую у синя моря, от половцев поганых освободили да в лоно Руси святой возвратили…» — «И что, будете возвращать?..» — «А почему бы и нет! Нам бы с Игорем еще годков пять-шесть мирной жизни, чтобы княжества побольше окрепли, чтобы сыны, опора наша, подросли, чтобы помноголюдней еще в княжествах стало… да и ударить разом! И забрать Тмутаракань!» — «А может, князь мой любимый, не стоит? Уж слишком ворогов там много… почитай, вся Степь Половецкая», — встревожилась она. — «Волков бояться — в лес не ходить! — Не повел Всеволод и бровью на ее тревогу. — Да и землица там наша, русская, кровью дедов и прадедов наших политая. А кровь, она того… не водица… к отмщению взывает! Однако с походом туда спешить тоже не след. Надо окрепнуть, сил поднакопить, а потом уж и решать: как идти, когда идти, с кем идти… Пока что, голуба моя, мне предстоит заняться строительством городка на Свапе-реке, чтобы обезопасить свои владения со стороны суздальского князя. Уж очень проворен Всеволод Юрьевич».

Потом разговор как-то перешел на другое, и о походе в Тмутаракань позабылось. Между тем ее родные братья Владимир и Изяслав, как и предвидел Всеволод, удержали Переяславль за собой. Еще до смерти Михаила Юрьевича, когда тот ушел княжить в Ростово-Суздальскую землю, они, в том числе и при поддержке курского и трубчевского князя, крепко взяли сей град в свои руки, отбив наскоки более старших Мономашичей. Их княжество соседствовало с Курским, а потому отношения между ее братьями и ее мужем были дружеские. Что, правда, мало способствовало тому, чтобы братья приезжали проведать ее. Половцы постоянно беспокоили окраины Переяславского княжества, и Владимиру с Изяславом приходилось часто выезжать с дружиной в Поле, чтобы давать отпор незваным «гостям». Поэтому больше сообщались через посыльных, где на словах, а где, если дело было не для посторонних ушей, и при поморщи грамоток.

Зимой 1182 года у них с Всеволодом родился третий сын, которого нарекли Игорем в честь Всеволодова брата. Проведать ее с новорожденным приезжали Ефросинья, у которой было уже пятеро сыновей: Владимир — князь путивльский, Олег, Святослав, Роман, Ростислав и дочь Ольга. «И это еще не все, — смеялась одними очами и уголками губ статная Ефросинья Ярославна по поводу большого семейства, — только в охотку вошли с супругом. Еще с пяток на свет белый пустим, не меньше».

Ярославне было три десятка лет, но выглядела она молодо и счастливо — сразу видать, что с мужем жили ладно да складно, как говорится, душа в душу. Даже частые роды, которые обычно старят любую женку, на нее не влияли.

Прибыли также Агафья Ростиславовна с невесткой Анастасией Ярославной. Анастасия была непраздна, малоразговорчива, стеснительна. При каждом обращении к ней краснела как маков цвет. Возможно, чувствовала неловкость от постоянного присутствия свекрови, на которую то и дело посматривала. Зато сама свекровь, Агафья Ростиславовна, несколько пополневшая лицом и телом, выглядела не только бодро — ни поездка, ни мороз ее не утомили, — но и помолодевши. Румянец так и играл на ее ланитах, а в очах — нет-нет, да и сверкнут веселые искорки, заставив реснички нежно-нежно трепетать, придавая лику милое очарование.

«Что так? — кивнув на Агафью, спросила она тишком Ефросинью Ярославну. — Ей давно за тридцать, но моложе нас выглядит…» — «Сама поражаюсь. Возьми да и попытай». — «А ты?» — «Мне неудобно… А ты все же хозяйка…» — «Ладно, попытаю».

И улучив момент, когда остались вдвоем, спросила Агафьюшку о ее житье-бытье без супруга. Та малость помялась, но потом призналась: «Последовала твоему давнему совету — завела тайного милдружка. Не для души, конечно, для тела… Вот такое дело. Грех — понимаю… Блуд. Но уж очень сладкий грех. Надеюсь, Господь простит… Как думаешь, Оленька, простит»? — спросила с такой надеждой в голосе, что разубеждать ее было бы просто бессмысленно. «Будем надеяться, что простит». — «Вот и я надеюсь… Вижу, хочешь спросить, кто он… Но не спрашивай. Все равно не скажу, — смутилась несколько Агафья, возможно оттого, что не может до конца поделиться сокровенным, а так ведь хочется! Баба она и есть баба, хоть в княжьих одеждах, хоть в сермяжке смерда. — А тебя прошу: держи язык за зубами. Не погуби меня и мое бабье счастье». — «Не погублю».

Пришлось молчать и свято хранить доверенную Агафьюшкой тайну. Даже от Ярославны. Но та, судя по всему, и сама уже обо всем догадывалась. Потому и не спешила с расспросами, не ставила в глупое положение, о другом речи вела. Гости разъехались, а вскоре и Всеволод с тремя десятками гридней и примерно таким же числом плотницкого люда, взятого из Трубчевска и Курска, отправился на Свапу-реку ставить крепостцу. К концу года крепостца была срублена и наречена в четь супруга и ее Дмитриевом-Ольговским.

«У многих князей русских есть грады их имени, но не у многих княгинь имеются такие грады. А у нас имеется… Пусть один, но сразу на двоих», — шутил Всеволод по возвращении в Трубчевск.

1184 год по рождеству Христову стал для нее, княгини курской и трубчевской, горьким и печальным. Во-первых, в воинском походе против серебряных булгар, затеянном великим владимиро-суздальским князем Всеволодом Юрьевичем, погиб брат Изяслав, которому шел только двадцать пятый годок. Во-вторых, произошла распря между ее братом Владимиром и Игорем Святославичем. Произошла во время их совместного похода на половцев. Владимир хотел быть главным над всем русским воинством, ссылаясь на указания Рюрика Ростиславича. А северский князь, ссылаясь на слово Святослава Всеволодовича, великого киевского князя, назначившего его главным воинским начальником, не уступал. Обиженный Владимир, забрав свою дружину, покинул Игоря, но по пути в Переяславль напал на окраины Северской земли и потоптал некоторые веси Игоря.

Игорь, Всеволод, Святослав Рыльский и находившийся в ту пору у северского князя (другие его сторонились, как черт ладана, даже тесть Святослав Всеволодович Киевский) Владимир Ярославич, брат Ярославны, бежавший от строгого родителя и обретший приют у сестры и зятя, разбили несколько станов половецких ханов и с богатой добычей возвращались домой. По дороге они узнали о дерзости Владимира. Всеволод просил Игоря не мстить, а разрешить дело миром. Но Игорь, оскорбленный поведением Владимира, и слышать о мирном исходе не желал, вспомнив ветхозаветное «око за око, зуб за зуб». «Посеявший ветер пусть пожнет бурю», — сказал Игорь воям да дружине ближней и направил рать на ближайший к ним град. Градом этим несчастным оказался Глебов, построенный некогда ее батюшкой. Мстя, Игорь, спалил град, а население его увел в Новгородок Северский.