Пообещали Всеволодовичи ему выделить для Игоря и Всеволода уделы из земли Черниговской, однако, овладев черниговским престолом, сразу же «забыли» про все свои обещания. Недаром же на Руси говорится: «Как ног у змеи, так концов у обмана не найти».

Пришлось Олегу, теперь уже князю северскому, нарезать уделы меньшим братьям из своего княжества: Игорю — Путивль, а Всеволоду — Курск порубежный на Семи-реке да Трубчевск среди лесов на Десне.

Что и осталось от тех переговоров с Всеволодовичами у Святославичей, так это глухая обида на них да еще меч у Всеволода, подаренный ему «на радостях» Святославом Всеволодовичем. Меч, конечно, подарок знатный, но не придется он по душе Всеволоду и будет долго праздно висеть на одной из стен Трубчевского детинца, являя собой напоминание не только о смерти батюшки, но и о слабости человеческого духа перед жаждой власти, жадностью и алчностью.

Когда Реутов прибыл на место происшествия к двухэтажному домику со светло-голубым фасадом более чем вековой давности постройки, значившемуся в городском реестре под номером 6 по ул. Луначарского — советского народного комиссара или, по-нынешнему, министра просвещения, то первое, что увидел, так это небольшую толпу мужчин и женщин разного возраста. В основном все же, как говорится, преклонного.

Они возбужденно и настороженно кучковались недалеко от входа в здание музея, ближе к его правому углу, изредка вполголоса перебрасываясь короткими репликами. Левая же сторона здания была свободна от народа. И серый диковинный валун, своей формой напоминавший то ли коня без хвоста, то ли бегемота, одиноко торчал на своем привычном месте.

Так как здание музея стояло на пологом склоне, то оно казалось слегка кособоким. Но это был лишь зрительный обман. Конечно, стены здания, как и углы, были вертикальными, а кособокость придавал склон, сбегавший к укрытому ныне в железобетонных трубах Куру. Когда-то, давным-давно, в седую старину, на заре возникновения города, точнее курской крепости — детинца, этот склон был куда как круче и обрывистей, и на нем стояла одна из стен крепости, но годы, а еще больше люди, сделали свое дело — и склон стал пологим. А Кур из полноводной речки превратился в жалкий ручей, в котором, как говорят, раку по… шею, а воробью — по колено. К тому же упрятанный от неприглядности и вонючести своей в трубы, чтобы не мозолить горожанам глаза.

«Сотрудники, — метнув взгляд на толпу, определил Реутов. — Думают-гадают, пережевывая крохи полученной информации. Им, поди, жуть как интересно. Впрочем, надо подойти, поздороваться, представиться… выяснить настроение и иное… нужное».

Первое же, что Реутов в несколько секунд нахождения на месте происшествия узнал, так это то, что милиционер-охранник был только довольно тяжело ранен в голову. Возможно, из собственного служебного же пистолета «ПМ». Более точные сведения будут после заключения судебно-медицинской и баллистической экспертиз. Главное не убит.

Милиционера в бессознательном состоянии только что увезла в БСМП на Глинище бригада «скорой помощи», а пистолет, после беглого осмотра экспертом, вместе с запасной обоймой уже находился в папке отделовского следователя в качестве вещественного доказательства.

«С пересыпу или по глупости опять наврал, — мысленно чертыхнулся Реутов в адрес оперативного дежурного. — Впрочем, черт с ним… Уже то радует, что овошник жив… Оклемается — есть надежда, что что-нибудь существенное расскажет».

И стал вникать в происходящее.

Во-первых, надо было самому во всем разобраться и сориентироваться, чтобы осуществлять общее руководство сотрудников отдела, оперов и участковых, начавших «подтягиваться», по раскрытию преступления. Во-вторых, еще пять-десять минут — и нагрянет, несмотря на выходной день, целая армия разных начальников-управленцев. Как из рога изобилия — из городского и из областного УВД. Тут только успевай поворачиваться да давать объяснения-пояснения то одному, то другому.

От этого «наплыва» для раскрытия дела и изобличения преступников, правда, толку с гулькин нос… Но начальство любит, когда ему докладывают. Начальство — оно и в Африке начальство. Грозное и бескомпромиссное. Хорошо бы, чтоб хоть с профессиональными знаниями да опытом… Но чаще только порой при одних погонах да отчетливо читаемой вывеской на лице: «Начальство», а еще с раздутым до небес самомнением и самолюбованием, ханжеством, тщеславием и гонором. Словом, не то что «два в одном флаконе», а целый десяток!

Дежурный отделовский следователь, капитан юстиции Татьяна Воробьева (в милиции в последние годы все больше и больше работало женщин), коротко поздоровавшись, продолжала сосредоточенно писать протокол осмотра места происшествия — самый главный первичный документ, в который важно было внести как можно больше деталей. Ибо, как любили повторять все следаки, хорошо составленный протокол осмотра места происшествия — это уже половина успеха для раскрытия преступления. Татьяна, как и многие отделовские сотрудницы, незамужняя: на этой, богом проклятой работе, когда рабочий день длится и по десять, и по двадцать часов, отыскать себе попутчика жизни, довольно сложно. Перебивается краденой любовью, урывками ублажая свое тело, которое, в отличие от самого следственного работника, еще помнит, что оно женское и нуждается в ласке.

Двое понятых, пожилые, опрятно одетые женщины интеллигентного вида, скорее всего, из числа работников музея, находясь рядом со следователем, молча наблюдали за происходящим, чтобы впоследствии, прослушав написанное, заверить своими подписями процессуальный документ, почти единственный, который составляется до возбуждения уголовного дела.

«Раз не убой, а разбой, — оценил Реутов с циничным скепсисом бывшего опера старание следователя, — то следачка будет «рогом» упираться, чтобы как можно больше «выжать» из осмотра места происшествия — самой же расследовать. Будь статья «прокурорская», старалась бы меньше. А то и вообще стояла бы тихонько в сторонке, как в песне поется «стоят девчонки, стоят в сторонке», в ожидании прокурорского следака. Но статья-то наша, милицейской подследственности… потому надо стараться… всем стараться…

Однако нападение-то было и в отношение работника милиции, — тут же поправил он себя, отметив, что основным и главным потерпевшим все-таки проходит милиционер, получивший вред здоровью во время несения службы, то есть при исполнении, — следовательно, не нашим следователям, а прокурорским заниматься этим делом. Ну, а эта следачка… возможно исключение, трудоголик, точнее трудоголичка. Есть, есть еще женщины в русских селеньях… — скривил губы в беззвучной усмешке. — Прав классик. Впрочем, и «честь мундира» сказывается — вот и «пашет» без дураков».

Возле следователя сутулился эксперт-криминалист Попов Олег, изрядно измазавший дактилоскопическим порошком и стол, и диван, и дверные коробки вместе с дверными полотнами, и стеклянные да пластиковые поверхности стендов с похищенными экспонатами, время от времени делая негромкие замечания-пояснения — обычный процесс работы этих представителей органов внутренних дел на месте происшествия.

Это он-то и пояснил «руководству» в лице Реутова, что милиционер ОВО, сержант Петров Иван Васильевич, ранен из собственного оружия, бросив кратко: «В пистолетной обойме нет одного патрона, а обнаруженная уже гильза из одной и той же серии, что и патроны в обойме».

Эта фраза сразу же отозвалась в голове Реутова вспышкой затаенной мысли: «Не будь хищения экспонатов, можно было бы все списать на самострел охранника или неосторожное обращение с оружием! Жаль… Впрочем, будем «поглядеть», как любил говаривать бывший опер, скорохват и легенда Промышленного РОВД, Черняев Виктор Петрович, недавно «почивший в бозе» в свои пятьдесят лет с небольшим. Такова уж жизнь ментовская…»

Участковый Рябов, один единственный работник в форменной одежде с погонами капитана из всей оперативной группы, принимал письменное объяснение от худощавого мужчины в сером неброском костюмчике современной интеллигенции, но, как и положено интеллигенции — в светлой рубашке и при галстуке.