Первоначально он имел в виду, конечно же, материальную несостоятельность местных правоохранительных органов, когда даже за проведенную им экспертизу не могли заплатить и униженно просили сделать это «в виде исключения, бесплатно». И ничего не попишешь — приходилось делать. И не раз, и не два…

— Да, да, — покачала пышной прической Элеонора и, переводя разговор в иную плоскость, прищурившись сквозь стекла очков в золотистой оправе, в который раз спросила: — Вы по-прежнему считаете, что никто из наших, — имела в виду сотрудников музея, — к сему делу руку не приложил? А то ведь в столичных музеях конфуз имелся: сотни, если вообще не тысячи экспонатов растащили…

— Считаю, — заверил Склярик, нервно ерзнув на стуле. — За любого сотрудника поручиться могу.

И это эмоциональное заявление Склярика не было его рисовкой, попыткой защитить корпоративную честь, он искренне был убежден, что никто из его коллег руку к хищению не приложил.

— Если так, а милиция не очень-то чешется, то, может быть, мне стоит к губернатору обратиться, используя старые знакомства в Комитете по культуре… Да и с самим губернатором я знакома, правда, типа «здравствуйте — до свиданья»… Как вы считаете? — продолжила между тем Элеонора Арнольдовна.

— Обратиться, конечно, можно, только ни губернатор, ни даже начальник УВД искать похитителей и похищенное, все бросив, не кинутся. Не их это дело, — попридержал Склярик прыть своего директора, пришедшего к ним из чиновничьего аппарата Комитета по культуре и наивно полагающего, что руководители высшего ранга могут все.

— Хоть шугнут их, — придерживалась своего мнения Элеонора Арнольдовна, — заставят шевелиться.

— А тут, Элеонора Арнольдовна, на мой взгляд, хоть «шугай», хоть «не шугай», но если оперативники с так называемой «земли» не ухватятся за «ниточку» и не раскрутят все дело, то никакие шугания высоко поставленных особ не помогут. Пример достойный имеется: дело Листьева. Там, как помнится, не только генеральный прокурор да министр МВД «шугали», но и покойный ныне президент Ельцин под личный контроль брал. Да только «воз и ныне там», как заметил когда-то баснописец Крылов.

— Не знала, Виталий Исаакович, что вы большой скептик, — пропела Элеонора Арнольдовна.

— Я — не скептик, я всего лишь уставший оптимист, — отшутился Склярик. — И несмотря ни на что верю, что подчиненные майора Реутова в этот раз не оплошают, найдут и виновника трагедии, и похищенные экспонаты. Так не будем же их нервировать звонками больших начальников.

— Ну-ну, — вновь пропела, блеснув стеклышками очков Элеонора Арнольдовна. — Только до того прекрасного момента отвечать на звонки из Трубчевска придется вам, усталый оптимист. Я же умываю руки. Все, можете быть свободны, Виталий Исаакович.

«Ишь ты: «умываю руки» — совсем как Понтий Пилат, — невесело усмехнулся Склярик, направляясь из кабинета директора в свою коморку на втором этаже. — Любит наша интеллигенция театральные жесты и громкие слова. Хлебом не корми, дай выпендриться».

Не взяв бесчисленными приступами град Курск, теряя своих воев, половцы, спалив окрестные веси, покатились восвояси.

— С чего бы это? — недоумевала княгиня. — Хитрость какая-то?..

— На хитрость степняки с рожденья ушлы да изворотливы, — согласились воевода и посадник.

Они опять находились вместе с княгиней на вершине все той же Угловой башни, с которой впервые обнаружили появление половецких орд. И лично наблюдали, как степные орды, словно мутные вешние потоки, схлынули за поворотом дороги на Рыльск и Путивль.

— Надо не поддаваться на их хитрости. Поберечься стоит… — на всякий случай предостерегла княгиня своих воевод, а в их лице, соответственно, все курское воинство, успешно отбивавшееся от многочисленного и хорошо вооруженного ворога. — А то мало ли что…

Княгиня Ольга Глебовна по-прежнему была в боевом снаряжении супруга своего — светлом доспехе, перепоясанном ее собственным поясом, на котором висел небольшой меч в ножнах, таком же светлом, как и доспех, шеломе поверх повоя, с бармицей, прикрывающей плечи, и в епанчице. Но без боевых рукавиц и поножей. Женка все ж, а не муж.

Невысокая, она на голову была ниже своих наипервейших помощников-воевод. Но это не мешало ей быть легко узнаваемой всеми защитниками Курска. А уж почитания среди них имела поболе, чем все ее ближайшие помощники.

Печали и горести, да тревоги дней последних, обрушившиеся на нее за последние месяцы, не прошли бесследно: княгиня спала в теле, поблекла краской лика, прежде лучистые очи ее потускнели, потемнели, стали жестче; вокруг них образовались черные круги. Носик заострился, от постоянного нахождения на солнечном свете и ветру кожица на нем стала шелушиться. Ланиты обветрили и покрылись бронзовой корочкой загара.

И не будь на ней воинская справа да княжеское корзно, покрой ее в простой плат да одень в ту одежу, которую носят посадские женки — точно сошла бы за одну из них. Разве что осанка да горделивый разворот главы, а еще уверенная поступь, присущая только родовитым, могли выдать в ней властительницу. Этого и горю горькому не отнять, не извести.

— Побережемся, матушка-княгиня. Раз город в приступах отстояли, то чего не поберечься еще чуток… уже без приступов и обстрелов, — тут же подхватил слова княгини Ольги Глебовны посадник Яровит.

В связи с хворью воеводы Любомира, до конца не оправившегося от ран, полученных в Половецком Поле, а потому едва передвигавшегося по граду, и то в силу сложившихся опасных обстоятельств (ему бы лежать и лежать на полатях да пользоваться снадобьями бабок-травниц и костоправа Якимши, будь мирное время) Яровит стал первым помощником и советчиком княгини. И теперь он не упускал случая, чтобы не напомнить княгине о своей верной службе, своем присутствии, своей необходимости, незаметно оттирая воеводу Любомира в тень.

Тот это замечал, но не обижался: для него важнее было ворога до града не допустить, а не рядиться с посадником из-за близости к княжеской власти в лице самой княгини. Не станет степняков — жизнь сама все по местам расставит.

Видела все и Ольга Глебовна, от природы весьма смышленая и наблюдательная. Однако не вмешивалась, принимала как должное, не одергивая посадника ни словом, ни взглядом. Возможно, руководствовалась давно существующим неписаным правилом: ближние ко двору люди должны всегда находиться в соперничестве друг с другом. Тогда властителю проще и легче будет справляться с ними всеми.

Но дни проходили один за другим, а половцы не появлялись. А вскоре и причина, по которой степняки сняли осаду града и поспешили удалиться выяснилась: из Киева и Чернигова в Посемье пришли дружины, направленные великим киевским князем Святославом Всеволодовичем. Пришли во главе с его сыном Олегом и воеводой Тудором.

Под Путивлем эти дружины наголову разбили пятитысячную орду самого хана Кзака, заманив их мнимым отступлением в «мешок» между двух огромных болот. В сече пали сын Кзака и два его зятя. Только самому Кзаку удалось с небольшим числом телохранителей спастись бегством.

Ни одного посемского городка половцам взять не удалось. Только у Путивля острожек, прикрывающий подступы к городу, сожгли.

Неудачи, постигшие половцев в Посемье, радовали. Но, возможно, именно потому горечь гибели северских дружин в Поле Половецком и пленения князей становилась еще острее и тягостнее. Возможно, поэтому радость от успешного оборонения от степняков меркла. И чем далее отодвигались грозные события осадного сидения, тем меркла быстрее, пока не исчезла окончательно.

Окрестные смерды и их семьи, кто уцелел от вражеских стрел и копий, покинули Курск, возвращаясь на родные пепелища. Предстояло обустраивать да поднимать к жизни веси.

«Как-то им, горемыкам, придется-то… на кострищах — то?.. — провожая взглядом очередную группу уходящих смердов, размышляла княгиня. — Мало, что себя надобно невесть как прокормить и обустроить к зиме, придется еще и выкупную дань платить-изыскивать…»