В начале девяностых вдруг подумали: «Не так и не туда «рубим», не тем путем идем, господа-товарищи»! И начали по-новому рубить, да так удачно, что к середине этого десятилетия фабрики и заводы, колхозы и совхозы вдруг у неких шустрых ребят, на американский манер бизнесменами прозываемых, оказались.

Народу же — приватизационные чеки, ваучерами наименованные, как статуи фиговый листок. На лицевой, гербовой, стороне ваучера номинал обозначен — 10 тысяч, а что за ним или под ним — вопрос… Мол, и этого достаточно. А кому что-то непонятно или мало кажется, то Толик Чубайс разъяснит и добавит. Он в стране и по статуям, и по фиговым листкам главный. Растолкует, ежели что…

И Толик Чубайс растолковал! Да так удачно, что полстраны за чертой бедности оказалось, да и то только по официальным, идущим из Москвы, данным…

Новые хозяева, то бишь бизнесмены, как правило, некомпетентные в производстве, алчные и завистливые, беспринципные, не верящие ни в черта ни в Бога, но умеющие заводить нужные связи и знакомства в структурах власти за определенный бакшиш (позже это будет названо коррупцией), умеющие «рубить капусту» — делать деньги, станки — на металлом, скотину — под нож и на мясокомбинат, рабочих — за ворота, колхозников — из ферм и полей по домам, чтобы не платить. Хоть в стране и новые рыночные отношения в экономике и идеология поменялась на 180 градусов, но советский принцип «не платить много» остался на вооружении новых хозяев жизни. И не только остался, но и усилился. Если же кого где-либо оставили и даже… платили, то чисто символически.

А тут еще и гайдаровско-ельцинская «шоковая терапия» подоспела, от которой народ, очумев, словно мухи, травленные дихлофосом, стал вымирать повсеместно, обрушив отечественную демографию до «больше некуда». Или «по самое не балуй», как говорят киношные герои. Вот так-то.

Зато криминалу — рай! Махровым цветом расцвел. Точнее, раковой опухолью разлился, проникнув своими метастазами во все органы российской действительности. И Курск, возникновение которого большинством местных краеведов и ученых отнесено к 9-10 векам, к зарождению Киевской Руси, а некоторыми и раньше — к 5 веку, когда в Европе хозяйничали гунны и их союзники, тут не был исключением.

Заводы едва дышали на ладан. Зарплату «проклятым маргиналам» — это так презрительно стали бывших рабочих величать с «легкой руки» некоторых суперсовременных журналюг-жирнохлюстов, иногда, правда, называя еще производственным персоналом — по полгода не платили. А заодно с маргиналами не платили и милиции — одному из главных столпов государственной власти и стражу этой власти, но тоже стоящими на самом низу, на краю этой самой власти. Кроме, конечно, больших чинов, для которых деньги, как ни парадоксально, всегда находились. И не только для выплаты зарплаты, но и для «прокручивания» кругленьких сумм через коммерческие банки, чтобы потом в тиши служебных кабинетов поделить «пенки» с директорами этих банков.

Тут даже те, кто при нормальной жизни никогда бы не ступил на «скользкий путь» преступности, и то от нищеты и безысходности, от желания что-то пожевать, как-то прокормить семью, махнув на совесть и честь рукой, подались в криминал.

Даже представители таких исстари гуманнейших профессий, как врачи и учителя, и те пустились во все тяжкие, обирая под разными благовидными предлогами пациентов и родителей учеников. Профессора ВУЗов и воспитатели детских садов начали устанавливать «таксы» за оценки, за места, беря дань для ремонтов и «общественно значимых» мероприятий, «взрыхляя и унаваживая» почву для коррупции, подтачивая устои нравственности и порядочности, совестливости и законотерпимости.

Другие же, видя разрекламированную телеэкранами жизнь «братков» и их «марух» — проституток, также бросились на поиски «легких денег, и «красивой жизни». Девицы пополняли ряды «ночных бабочек», за ночь «зарабатывая» столько, что их матерям и за месяц не удавалось. Правда, время от времени обезображенные трупы представительниц древнейшей профессии находили по обочинам объездной дороги. Но тут ничего не поделаешь — профессиональные издержки.

Безусые парни, у которых и молоко материнское еще не обсохло на губах, вступали в ряды «бригад», организованных разными «Панами», «Вовсями» и прочими «Жориками» и «Иванами», ранее и головы от зэковских нар не поднимавшими, но теперь ожившими и громогласно заявившими о себе как о новой силе в государстве жуликов и коммерсантов.

И все это дерьмо, круто заваренное на социально-политической основе «нового демократического» государства, надо было «разгребать» милиции. Но, возясь с дерьмом, «булькая» в одном и том же «котле», и не испачкаться — не то, что трудно, невозможно! И милиция, особенно ее верхние, привилегированные слои, стала мараться да пачкаться. За ними, подражая и беря пример «со старших», потянулись и нижние со средними. Ибо милиция — это всего лишь социальный срез общества в целом. А у больного общества (а то, что общество больно, сомневаться не приходится) больна и его правоохранительная структура, его социальный срез.

Что и говорить, обмельчал народишко не телом (тело, особенно у молодежи даже укрепилось, значительно укрепилось — акселераты) — душой обмельчал, моралью, нравственностью, этикой и эстетикой. Весьма мелковат стал…

Впрочем, еще, как и во все времена на Руси, были люди, ценившие честь, достоинство, совесть. Были такие и среди врачей, и среди преподавательского состава детских садов, школ, средних и высших учебных заведений, и среди журналистского сообщества, и среди тех, кто трудился в сфере производства и обслуживания. Были такие и в милиции. И было их немало «на земле», то есть в самых низших звеньях МВД. Еще не до конца прогнила эта государственная структура…

Хоть Реутов и порывался посетить близлежащие социально-бытовые и промышленно-экономические объекты, но с походом по «окрестностям» пришлось повременить: надо было быстро разделить на группы прибывших оперов и участковых, поднятых по тревоге, поставить конкретные задания, коротко проинструктировать, нацеливая на установление очевидцев и возможных подозреваемых. Обычная рутинная работа руководителя на месте происшествия. А тут журавлиным косяком на служебных и личных авто потянулись и управленцы — надо было их встречать, докладывать, «вводить в курс дела».

— Привет, жертва криминала и отечественного медийного мира! — Энергично влетела в кабинет легко одетая Санечка, мгновенно заполнив все его пространство собственной персоной и приятным запахом духов.

Несмотря на то, что была суббота, а, значит, выходной день, гарантированный российской Конституцией, многие работники «Курского курьера» вышли на работу. Кому-то, как, например, Тимуру, надо было дописать очерк, кому-то подготовить отчет за командировку, кому-то проконтролировать очередной выпуск газеты, кому-то просто потолкаться среди коллег, чтобы всевидящее руководство зрило это и оценило корпоративный дух такого сотрудника. И, вообще, еще с советской поры так было заведено руководством, чтобы сотрудники не балдели в выходные дни, не предавались расслабухе, а занимались делом. Дел-то всегда и у всех выше крыши, а у журналистов — тем более!

— Слышал новость?

— Что нынче суббота… — решил свести все к банальной шутке Тимур Любимов, прибывший на рабочее место минут за десять до Санечки, и теперь неспешно рывшийся в ворохе бумаг на столе в поиске нужной.

— Знаешь, Тимур, — не понравилась Санечке топорная шутка коллеги, — ты что-то тупишь… То ли не выспался, то ли не позавтракал, то ли «рожденный ползать… шутить не может». Я тебя спрашиваю: слышал новость?

— Какую еще новость? — не отрываясь от своего ковыряния в бумагах, довольно равнодушным тоном переспросил Любимов, по опыту зная о способности коллеги на любой прикол, и потому-то не очень-то рассчитывая на какое-либо приличное известие из уст Санечки.

— А вот такую, что музей наш того… обворовали, — выпалила Санечка радостно, словно в лотерею приличный куш выиграла или олигарха, так долго ускользавшего от нее, наконец, охомутала.