Наконец, Адриан поднялся со своего места. После обычных слов, о том, как он рад видеть здесь членов «прекрасного и осенённого милостью Троих союза», властитель Фиорры обвёл взглядом внимающую ему публику и, так же спокойно, сказал:
— Думаю, всем вам не терпится перейти к обсуждению дел Лиги. И мы, разумеется, сейчас приступим к этому. Но прежде я бы хотел, чтобы сначала вы все поприветствовали присутствующую здесь даму. Тиберий, ты первый, — кивнул он сыну, и старший отпрыск рода Фиеннов послушно опустился на одно колено, целуя руку Джины. Потом, всё с тем же непроницаемым выражением лица, вернулся на своё место за спиной у отца.
— Это возмутительно! — голос светловолосого и бледного мужчины лет сорока гулко разнёсся под высокими сводами зала. — Да как смеете вы, первый человек в Лиге, тот, с кем связаны надежды на процветание и возвышение Эллианы, требовать от нас, чтобы мы оказывали почести какой-то низкорожденной девке! Вы порочите честь моей благородной сестры!.. И всех собравшихся здесь! — произнося свою гневную тираду, Паоло Корнаро, младший брат Фелиции Фиенн, озирался по сторонам, как бы приглашая присутствующих поддержать его, но, однако, никто не торопился этого сделать.
— Честь моей супруги не должна волновать никого, кроме меня, — невозмутимо ответил на это Адриан. — А собравшиеся здесь, — он обвёл взглядом зал, — вовсе не малолетние дети и вправе сами решать за себя.
Последовавший за этим одобрительный шёпот, окончательно разбил надежды Паоло на восстановление справедливости. Пытаясь сохранить остатки достоинства, он гордо объявил, что больше не считает для себя возможным оставаться в столь «жалком» обществе, но члены Лиги не слишком-то впечатлились этим заявлением, лишь проводив фиенновского родственника внимательными взглядами, когда он спешно покинул зал.
А дальше месть Адриана за обиду его юной любовницы свершалась уже без сучка без задоринки: эллианские дворяне — молодые и старые, богатые и едва сводящие концы с концами — один за другим склоняли колени перед простолюдинкой, которую не удостоили бы и лишним взглядом, встретив на улице.
По завершении же этого ритуала, собравшиеся перешли к насущным делам Лиги и, казалось, страсти, которые всколыхнула странная выходка Адриана, улеглись так же быстро, как и вспыхнули. Джина, одарив любовника ослепительной улыбкой, грациозно упорхнула через заднюю дверь, и только опустевшее место Паоло Корнаро напоминало о произошедшем.
Когда в заседании был объявлен перерыв, Тиберий Фиенн едва ли не первым выскочил из зала — ему, воину, привыкшему проводить целые дни сражаясь и не вылезая из седла, вся эта высокая политика была ужасно скучна, но, увы, положение наследника дома Фиеннов обязывало вникать в её тонкости.
Широкими шагами Тиберий шёл по коридору, когда ему навстречу метнулась тонкая фигурка в длинном плаще с капюшоном. Удивлённый, он встретился взглядом со своей сестрой Лавинией.
— Доброго дня, дорогой братец, — задорно подмигнула она Тиберию. — Пойдём, мне надо потолковать с тобой, — и белокурая красавица, подхватив под локоть своего брата, увлекла его в сторону выхода на один из широких мраморных балконов особняка Фиеннов.
— Неужели ты попросту соскучилась по мне? — чуть насмешливо поинтересовался Тиберий у сестры, когда они подошли к ажурным кованым перилам, оглядывая расстилавшийся под балконом просторный внутренний двор.
— Почему бы и нет? Милый братик, ты совсем забыл свою маленькую сестричку и неделями пропадаешь среди солдат, где мой муж, и то, видит тебя чаще, чем я!
— У каждого из нас есть свой долг, — пожал плечами Тиберий, неодобрительно посматривая на то, как сестра уселась на край металлической ограды балкона, да ещё и принялась болтать ногами. Конечно, он знал, что Лавиния очень ловка, и могла бы, пожалуй, даже пройтись по перилам, не боясь сверзиться вниз, но расстилавшиеся под ними на высоте четырёх этажей каменные плиты двора заставляли сердце Тиберия тревожно сжиматься.
— Фу-у, долг, как скучно, братец, — надула розовые губки Лавиния, но, тут же забыв про притворную обиду, стрельнула в брата своими яркими глазами. — Скажи, Тиберий, тебе же понравилось то маленькое развлечение, которое отец устроил этим надутым индюкам из Лиги? А, между прочим, это именно я подала ему такую чудесную идею…
— Можно было догадаться, что ты. У отца-то нет времени, чтобы планировать такие дурацкие выходки.
— Дурацкая выходка? Ах, братик, это уже настоящее оскорбление! Я поражена в самое сердце, — состроив трагическую гримасу, Лавиния отняла руки от перил и слегка наклонилась спиной наружу, делая вид, что падает.
У Тиберия в глазах едва не потемнело от ужаса, но отменная реакция его не подвела — он мгновенно оказался возле сестры, подхватывая её в объятия.
— Чёртова идиотка, — облегчённо вздохнул он, легко, как куклу, держа Лавинию на руках. — О чём ты, демоны раздери, думала, а?!
— О том, что ты всё равно меня спасёшь, — улыбнулась девушка брату, кокетливо взмахивая ресницами.
— Когда-нибудь меня просто не окажется рядом, — тихо и грустно сказал Тиберий, вглядываясь в тонкие черты её совсем ещё юного лица. — Создателя ради, прошу — не выкидывай ничего такого на Хрустальных островах! Скажи… ты ведь едешь туда из-за Габриэля?
— Да, ты обо всём верно догадался, мой умный, добрый, храбрый братец. Наклонись пониже, — шепнула Лавиния и, когда Тиберий исполнил её просьбу, наградила его коротким поцелуем в лоб.
Дети Адриана Фиенна счастливо улыбались друг другу, не замечая, каким ненавидящим взглядом их наградил герцог Винченцо Альтьери, заглянувший в этот миг в проём балконных дверей.
========== Глава 12. Идущие по краю ==========
Чёрные пряди выбились из причёски Луизы, а голова оказалась запрокинутой на жёсткий подлокотник. Диван в будуаре был не слишком удобным, спина императрицы, затянутая в тонкий шёлк платья, скользила по атласу обивки. Луизе казалось, что ещё чуть-чуть — и она свалится на пол, увлекая за собой Карла.
Мышцы Луизы невольно напрягались, когда она ёрзала, пытаясь удержаться на узком диване, но такое неустойчивое положение придавало любовной игре своеобразную остроту, и императрица ничуть не жалела о том, что позволила Карлу овладеть ею на этом ложе.
В последнее время, она становилась всё более жадной до ласк своего любовника. Страсть была единственным, что поглощало Луизу с головой, позволяло забыть хоть ненадолго — в плотном сплетении тел, в жарких выдохах и вдохах — о том, что дела её, как, впрочем, и молодого императора, шли не слишком-то блестяще.
Эрбург пугливо притих после пожара в Крысином Городке и взрыва в Академии. По столичным улицам унылыми тенями сновали многочисленные погорельцы — пока ещё не страдающие от холода, что неизбежно настигнет их с наступлением осени, но уже — голодные и не имеющие места, где могли бы приклонить голову. Горожане, дома которых пламя пощадило, на словах сочувствовали лишившимся крова, но, в то же время, поглядывали на последних косо — понимали, что рано или поздно нужда неизбежно толкнёт тех погорельцев, что покрепче и понаглее на кражи, а то — и на грабежи.
Эрбуржцы вслух ругали треклятых магов, жить рядом с которыми становится попросту страшно, вполголоса — Альбрехта со всеми северянами в целом, и совсем уж шёпотом — нового императора, которого называли слишком юным и беспутным, припоминая и все его необдуманные указы, и практически открытую любовную связь с вдовой своего дяди.
Сама же Луиза поняла, что чувствует себя в роли хозяйки императорского дворца не так уж и уютно — сколько бы она ни бравировала тем, что ей наплевать на мнение окружающих, колючие и холодные взгляды придворных начинали её утомлять.
Внешне покорные и услужливые, окружавшие императрицу фрейлины казались Луизе насквозь лживыми и постоянно готовыми подстроить какую-нибудь пакость, стоит лишь ей ослабить бдительность. Слухи и сплетни, прежде бывшие оружием вдовствующей императрицы в борьбе против Гретхен и Альбрехта, теперь с не меньшим успехом липли к самой Луизе, а когда она жаловалась на придворных болтунов Карлу, тот лишь безразлично пожимал плечами и говорил, что после коронации и свадьбы сплетники замолкнут сами собой.
