Моему преследователю пришлось куда хуже. Он рухнул прямо вниз, и я услышал, как его тело ударилось о камень. Я подвигал челюстью, потер ушибленное плечо. Стараясь не приближаться к дыре в полу, пошарил по земле перед собой. Ноздреватый пористый камень слегка царапал кожу ладоней. На карачках я опползал все вокруг и наконец нашел факел. Так же наощупь вытащил из-за пазухи огниво, вспоминая добрым словом наставника. Руки дрожали, и я с трудом запалил трут и поджег факел. Тот послушно вспыхнул.

Преследователь в черном свернулся клубком вокруг острого конуса камня на дне ловушки. Видимо, тот встретил его как надо – негодяй не шевелился.

«Гад! Такую смерть моему другу приготовил, паскуда! Еще и дым из дымаря, наверное, непростой», – я представил, как мучался от страха Боря, когда слышал их приготовления, а потом увидел дым из угла. А дверь в комнате такая – что стучи-не стучи – не услышат. А услышат – так открывать не заторопятся.

Вообразив себе, как Боря корчится от удушья, разрывая и царапая себе горло, я схватил обломок камня из силой запустил его вниз. Камень отскочил от тела, а преследователь не пошевелился. Добегался, сволочь!

Подняв факел повыше, я сделал пару шагов вперед. Ход оборвался внезапно, стены убежали в темноту. Я сразу почувствовал, что массив свода больше не давит на меня.

– Бу, – сказал я темноте.

– БУУ-БУ-бу, – ответила темнота. Эхо запрыгало игрушечным мячиком, который ребенок кинул в темноту. Передо мной раскинулся огромный подземный зал. А я, маленький мальчик с догорающим факелом, стоял у его входа. Я понял, что окончательно и безнадежно заблудился в извилистых лабиринтах подземелий Атриана.

Я вспомнил, что во время сумасшедшего бегства все время бежал под уклон, – ноги сами несли меня. Значит, теперь я далеко от поверхности, глубоко под землей. При мысли о том, что многие и многие метры земной толщи отделяют меня от поверхности, меня охватило отчаяние. Оно росло и росло, как снежный ком, норовя сорвать меня в панику.

Усилием воли я потушил факел – зажечь вновь его не трудно, а вот поберечь стоит. Я сел у стены, прислонил затылок к шершавой стене тоннеля и согнул ноги в коленях, прижав их к груди. Тишина и темнота объяли меня, и я медленно и глубоко вздохнул.

«Если злость, ярость, отчаяние так сильно завладели тобой, что ты перестал помнить себя – то знай: это два пламя души дваждырожденного спорят друг с другом о том, кто ярче», – пришел из темноты голос Туммы.

Я закрыл глаза и воочию увидел перед собой его коленопреклонённую фигуру. Он сидел на пятках, положив большие ладони себе на колени и ровным голосом рассказывал мне то, что сумел вспомнить. Чуть раскачиваясь и прикрывая глаза, он неторопливо вел свой рассказ.

«У меня был покой и было время, Оли. Я отыскал слова Туомаллы, что когда-то давно она оставила любимому внуку. Когда чужой огонь попадает в тело, – он развел руки и резко соединил их, хлопнув перед собой, – то человек становится дваждырожденным. И их огни переплетаются», – он сомкнул ладони, переплетя пальцы.

Я вспомнил свое падение и боль, вспомнил бред и горячку, и кивнул.

«Дваждырожденных мало. Очень мало. О них не ведают. Про них остался слух, преданье. Мой народ не верит книгам и не умеет их писать. И потому мы помним. Мы умеем запоминать и не терять упомненное», – он помолчал.

«Когда два огня сплетаются, – то если хозяин старый – они погаснут оба. Огня станет слишком много для старого тела, и оно сгорит. Если хозяин тела взрослый – то сойдет с ума. Двойной огонь слишком жаркий – и он опалит его изнутри».

«А если хозяин ребенок!?» – едва не закричал я, но побоялся нарушить транс Туммы.

«Если ребенок уцелеет в двойном огне, то сначала они расходятся, – Тумма расплел пальцы и вновь развел руки в стороны. – Два огня спорят, кто ярче. И если злость, ярость, отчаяние так сильно завладели тобой, что ты перестал помнить себя – то знай: это два пламя души дваждырожденного спорят друг с другом о том, кто ярче».

«Кто же победит в споре?» – спросил я.

«Родной огонь всегда ярче. Хозяин останется прежним, – ровным голосом ответил Тумма и вновь соединил ладони, переплетя пальцы. И добавил непонятное. – Но огонь дваждырожденного всегда ярче».

«А где сейчас мои огни?» – упавшим голосом спросил я.

Тумма перестал раскачиваться и поднялся. Своей легкой походкой он приблизился ко мне и дотронулся, положив руку на макушку.

«Твои огни почти соединились», – и Тумма свел свои ладони вместе так, что между ними остался маленький зазор.

– Спасибо, Тумма, – прошептал я и открыл глаза.

Тот разговор с Туммой и нынешнее вынужденное бездействие расставили все недостающие точки. Туго свернутый клубок нитей моей прошлой жизни кинули на тропинку под ноги, как в волшебной сказке, чтобы он катился и указывал путь. Клубок покатился, разматываясь, и истончился, а от моей прежней жизни осталось чуть-чуть. Я уже не помнил имен детей, жены, родителей. Мое минувшее имя прощальным приветом моргнуло из темноты.

Теперь я окончательно понял причину своих резких перепадов настроения, внезапной гневливости и острого страха. Я вспомнил, как в ложе Арены бросился с кинжалом на Милиара и улыбнулся. Я понял, почему так болезненно принял возможное начало войны и решил, что только я один смогу ее остановить. Понимание освободило меня и отчаяние ушло, как не бывало. Предотвратить войну? Тяжелая задача, но не невыполнимая!

И ко всему прочему я стал куда лучше видеть в темноте! Я покрутил головой и уставился в темноту. Определенно! Я различаю, где начинается вход в подземный зал, вижу скальный выступ… Я повернул голову влево и присмотрелся. Да! Вижу темное пятно ловушки-колодца, в которую угодил мой преследователь.

«Дваждырожденный видит лучше, слышит дальше и смотрит глубже», – послышался голос Туммы. Теперь я понимаю, о чем ты, мой дорогой лекарь! Понимаю, что осторожные голоса и шаги за стеной мне вовсе не показались. Эти двое – старик и убийца в черном – приходили каждый день, нарочно поджидая Борю. И стал понятен и взгляд Бареана, и прочие странности – он предчувствовал и ожидал чего-то подобного. Но это у него я выясню лично. Всё из него вытрясу, не отвертится! А теперь мне нужно позаботиться о себе.

Я решительно встал и встряхнулся. Огромным усилием воли я отодвинул напуганного ребенка внутри себя в сторону. Словно воочию увидел, как кто-то высокий и смутно знакомый заслонил Оли, спрятав его за спину.

Я вышел в подземный зал и глянул наверх. Мое ночное зрение не позволило мне увидеть потолок. Впрочем, и охватить взглядом весь зал целиком не получилось – я просто разглядел, как стены расходятся дальше, теряясь в серой хмари. Мое новое ночное зрение позволяло мне видеть словно в сильных сумерках метра на три-четыре вперед. Дальше все терялось во тьме.

Раздался какой-то резкий звук в темноте, и я затаил дыхание. Я прислушался и понял, что мне не показалось. Где-то недалеко раздавался монотонный живой звук падающих капель. Я двинулся на этот звук и вскоре нашел сочащуюся по скале влагу. В одном месте она обрывалась каплями. Я дотронулся до стены и почувствовал, что это не та шершавая пористая порода, которая окружала меня ранее. Но это неважно. Важно иное. Вода, как известно, точит камень. Силой падающих столетиями капель в скале создалось углубление – небольшая каменная чаша. Из нее вытекала влага, которую впитывал растущий вокруг мох. Я встал на колени и сделал длинный глоток. Заломило зубы – вода была ледяной. Я заставил себя оторваться от источника. Будем считать этот источник воды стратегическим запасом. Для того, чтобы выжить, необходимо тщательно оценить и собрать все ресурсы, что есть под рукой.

Итак, что я имею? Источник воды – он дает мне надежду. Я охлопал себя и выложил все носимое рядом с каменной чашей – это место я всегда смогу найти по звукам капели. Вскоре у стены лежали: огрызок факела, краюха хлеба (спасибо, Юрка!), кожаный мешочек огнива, тубус с тонкой прочной бечевой, пергаментная тетрадь Эндира. А пергамент – это кожа. На моей памяти, в истории человечества книги уничтожали по-разному. В конце концов, книгу можно просто перестать читать, и тогда она умрет сама. В смутные времена книги сжигали, но вот чтобы питаться книгами… Такого я еще не встречал. Как бы то ни было, книгу Эндира я съем в последнюю очередь. Жаль, что в школу не пускают с оружием – кинжал бы мне пригодился. Не знаю, для чего мне здесь нож, но с ним я чувствовал бы себя намного увереннее.