В прошлом чиновник среднего звена, в Министерстве печати он числился как раз в те годы, когда из центральных органов власти посыпались распоряжения, для кого-то шокирующие, а для кого и долгожданные, делить «народную собственность» и уносить с собой кто сколько унесет. Николай-Николаич оказался в нужном месте в нужный момент. Став владельцем двух полиграфических комбинатов, он стал и видной фигурой в книжном мире. Но обстоятельства – это, конечно, еще не всё. Необходим характер, определенный склад души. Ведь не каждый человек готов с разбегу прыгнуть в новую жизнь. Не каждый умеет пойти на риск и уж тем более измерить этот риск как следует, что является наверное главной составляющей таких решений. Поэтому и талантов – в определенном смысле слова – таким людям не занимать. Сегодня N. N. возглавлял большое московское издательство и был довольно богатым человеком.

Я называл его «бывшим» издателем, хотя он и оставался единственным, кто продолжал издавать и распространять мои сочинения у меня на родине. Я просто перестал в него верить. Перестал верить в смысл продвижения книг дедовским способом: редакция, тираж, оптовый посредник, книжный магазин… Цепочка существовала, но не работала. Во всяком случае, не на меня, автора. Статистика отсутствовала. Гонорары – в целом тоже. И всё это тянулось из года в год. Зачем – я и сам не знал.

Николай-Николаич был в своем обычном духе. Невысокий, высоколобый, плоскостопный, с немодными темными усиками и, как всегда, когда сидел на работе, в костюме и при галстуке, – он задумчиво улыбался и как-то ненароком меня разглядывал, пытаясь понять, какого лешего я начинаю с вопросов, интересовавших его меньше всего на свете, ведь не я его, а он меня пригласил по делу.

Так бывало каждый раз. И даже если я заранее отправлял письменную «повестку дня» на его электронный адрес, чтобы не пришлось чесать языком обо всем и ни о чем и чтобы выглядеть хоть немного деловым человеком. Это был единственный в мире человек, который мне никогда и ни в чем не верил. Впрочем, я давно подозревал, что точно так же он относится ко всем без исключения.

Момент был подходящий, чтобы попросить свои деньги, небольшие, но честно заработанные с последнего тиража последней книги, распространение которой по Москве как-то замерло, а то и вовсе прекратилось. Однако уже с порога кабинета, едва пожав его мягкую руку, я понял, что платить ему не хочется. Уже который год, с начала финансового краха, душа у него не лежала к расчетам с авторами. Мне деньги, вам слава – таков был принцип.

Навязывался же принцип разными методами, и все были отработанные. Наиболее распространенный и, видимо, самый действенный, опирался на чужое безволие, на всеобщее нежелание портить отношения. В конце концов, речь шла не о таких высоких гонорарах, которые могли бы сказаться на достатке. Получение гонорара оставалось скорее делом принципа, но уже другого. И уж так сложилось в издательском мире (не стоит путать его с книжным), причем повсеместно, что предложение всегда превышает спрос. Поэтому любой самый бесчестный, самый вороватый и зарвавшийся издатель оказывается всегда честнее, чем жульничающий автор. Жульничество автора всегда сводится к одному и тому же грубому противовесу: либо он грешит плагиатом, либо сам автор – бездарность. И даже непонятно что хуже. Сыграть на этом может кто угодно. Поэтому автор и оказывается в самой невыгодной позиции. Он фактически лишен возможности отстаивать свои права, в том числе и имущественные, пока не стал знаменитостью. Но это в теории. А на деле в недобросовестности можно обвинить любого пишущего человека. Доказательств никто здесь не требует. В результате – заведомое бесправие.

Расхлебывать приходилось всем вместе. Выбирая меньшее из зол, не очень успешный автор, вроде меня, всегда предпочтет просто продолжать печататься, получая за свой труд копейки или не получая вообще ничего, и ждать своего часа, когда гонорары увеличатся до разумных сумм, когда будет смысл добиваться выплат. Это разумнее, чем идти к другому издателю и начинать отношения с нуля, как правило, точно такие же. И это тем более абсурдно, когда понимаешь, что все они прошли одну и ту же школу и лакомятся из той же миски, если не пошли на картельный сговор.

В отличие от большинства, я всегда предпочитал отстаивать принцип. Тем самым я заставлял себя уважать. Впрочем еще больше раздражал. Ведь на принципы можно отвечать только принципами. А что делать, когда их нет вообще? При любом раскладе, как теперь говорят и пишут, имея в виду, конечно не колоду карт для игры в покер, чувство собственного достоинства представлялось мне отправной точкой. Не будь ее – отношения с N. N. просто бы прекратились.

Николай-Николаич отвечал по телефону, по внутреннему, по мобильному, запрашивал данные по продажам в своих отделах и всё так же задумчиво ухмылялся. Что-то он мудрил. Пока в соседних кабинетах ему готовили статистику продаж моего романа, он попросил принести кофе, а для меня еще и стакан воды. Я гладил нежное шелковистое пузо его экзотической собаки по кличке Дуся, которая разлеглась у меня в ногах, и уже чувствовал – даже по глазам капризной Дуси, – что в этот раз меня ждет какой-то сюрприз.

Позвонили. Сообщили данные. Я слышал цифры через динамик. Тираж разошелся весь. Три тысячи. Последние двести экземпляров куда-то сдали, чтобы разгрузить не то складские помещения, не то «логистику». Книга, как уточнил живой мужской басок, расходилась «довольно неплохо».

– Что же, поздравляю, – заявил Николай-Николаич, отключив селектор. – А я и не знал, что вы таким успехом стали пользоваться, – съехидничал он.

– Аванс был символичный, – перешел я к делу. – Теперь можно подсчитать ваш долг.

– Аванс выплатили? Сколько?

– Не помню. Мизер. Это написано в договоре. Мне не хотелось тогда торговаться.

– Хорошо, сосчитаем. И вышлем вам сведения… Иванова, знаете такого прозаика? – спросил Николай-Николаич.

– Ивановых я знаю как минимум троих, – ответил я.

– А таких, как вы, я знаю еще больше, – съязвил Николай-Николаич. – Во Франции ведем переговоры об издании его книжки. Вы могли бы взглянуть на перевод?

Он подсунул мне стопку листов…

Я вернул ему текст через три дня. Не сказать чтобы рукопись показалась мне совсем бездарной. Во всяком случае русский оригинал вызвал определенное уважение. Искалеченный переводом, он стоически не сдавался, грудью стоял за свою честь. Написанный довольно звонко, стильно, с юмором, текст повествовал чуть ли не о самом вельзевуле, воплотившемся в простого смертного, который разгуливал во крови и плоти по улицам сегодняшней Москвы.

Я понимал, что в минуты уныния и сомнений во всяких насущных смыслах, которые заставляют жизнь пружинить от себя самой, подобное чтиво даже такому человеку, как я, отбившемуся от стада, может сослужить неплохую службу. Так это и случилось однажды с Акуниным, «собрание сочинений» которого, из одних детективов, спасло меня от черной депрессии, обрушившейся на меня в летнюю парижскую жару; стопку книг мне подарил русский приятель, из пижонства, раз уж проезжал через мою улицу на чьем-то одолженном «порше».

Казалось всё же непонятным, кому сдалась эта книга во Франции? Местного переведенного фэнтези в Париже и так навалом. Продают его, если не в переходах метро, так в привокзальных киосках, где в дорогу запасаются бутылкой «евьяна», газетой, бутербродом или просто жвачками с хлорофиллом. Или я терял связь с реальностью?

В переводе, откровенно школярском, дословном, терялся и весь сарказм автора, который русскому читателю стал необходим как острый соус. В результате возникало впечатление, что речь в книге идет о похождениях самóй нечистой силы, ни много ни мало, которая буквально не дает продохнуть своей жертве. Жертвой являлась сама Россия, она-то умела выставить себя на посмешище. А вся соль – земли, России, самой этой пародии – в аллегории. Разумеется, самой смелой, чего уж там. Раз уж мир это чья-то выдумка, раз уж всё в нем так виртуально и погрязло в пикселях, в «цифре» из одних шестерок, допускается теперь всё.