А о тебе я вспомнил вот почему. Меня тоже заманивают в Москву. Один старый “кореш” зовет в гости. Тоже экспат. Работает на лондонский банк. Говорит, что у вас миллиардером можно стать всего за один год. Неужели, правда? Как ты считаешь, есть смысл попробовать? Нагрянуть на недельку? Твой…»

Де Лёза я знал уже лет двадцать. Первый муж давно сбежавшей от меня первой жены, он был старше меня, и мы не могли стать друзьями в обыденном смысле слова. Но нас связывало что-то безвременное и оттого, видимо, неразрывное.

Родом из семьи дипломата, Арно не мог прижиться на родине, во Франции. И это тоже нас чем-то роднило: получалось, что оба мы полуиностранцы. Когда он наведывался в Париж, надолго его не хватало. Французов, и вообще европейцев, он считал людьми обмещанившимися: слишком, мол, свыклись с тепличными условиями, изнежены комфортом, благополучием; отсюда и равнодушие, неумение понимать других, кто живет по-своему. Раз в год или два Арно заявлялся ко мне с бутылкой русской «Столичной». Сорт водки давно перестал быть брендовым, да и сугубо русским, не больше чем какой-нибудь русский «бренди». Арно отставал от жизни. Помимо водки он приносил вино, коробку-две красного вина, которым запасался впрок, если планировал провести во Франции какое-то время. И вот вскоре он опять бросал винные запасы, опять разбазаривал свой погребок и отправлялся куда-нибудь подальше: в Тайвань торговать вертолетами, а когда не получалось с вертолетами – то коньяком из города Коньяк, или на худой конец – антиквариатом, какими-нибудь древними сундукам или талисманами императоров. Он мог внезапно поселиться в Китае, заключив брак с китаянкой. С тем же успехом он мог внезапно перебраться на жительство в Гонконг, во Вьетнам, в Сингапур, в Бирманию. В Мьянме он застрял лет на десять, причем в самые беспросветные годы, открыв в недемократичном Янгоне ресторан, пару торговых фирм и превратившись в своего рода эмиссара, присутствие которого на месте упрощает жизнь другим, уже официальным гостям с родины.

По отцу потомственный аристократ с иезуитскими корнями, по матери протестант, он умел послужить доброму делу за одно спасибо, но знал цену деньгам и жил в достатке. И вообще вел двойной образ жизни. Такой человек вполне мог бы работать и на спецслужбы. К тому же иезуиты всегда преуспевали в таких профессиях. Я вновь задумался об этой стороне его жизни, когда из Мьянме де Лёз вернулся в Сайгон, а точнее в Муйне, в очередной променяв одну страну на страну. Попытавшись заработать во Вьетнаме на гостиничном бизнесе, уже вскоре он переехал в Кабул, где развернул сеть булочных-ресторанов, предназначенных для обслуживания военного контингента – по его рассказам, разрастающегося.

Я встретил де Лёза в Шереметьеве через неделю. За ночь намело снегу. Уже третий день стояла оттепель. Снег на глазах превращался в лужи. За городом мокрый девственный снег не то лежал, не то плавал толстыми лепехами на поверхности непреодолимых луж.

Де Лёз был в своем обычном репертуаре. Он прилетел не из Азии, а из Африки, – рейс прибыл из Марокко. В добротном холщовом плаще на меху, в шерстяной шапочке, с небольшим чемоданом на колесиках, он выплыл из-за таможенных заграждений в сиротливом одиночестве. Не то первый, не то последний. Свой среди чужих, чужой среди своих. Вот так он и жил. С минимальным количеством багажа, всё необходимое умещалось в ручной клади.

Улыбаясь нерусской улыбкой, он направился в мою сторону. Мы обнялись. И пока мы, переглядываясь, шли к автостоянке, где я оставил простенький арендованный «шевроле», я по-французски объяснял гостю, что созвонился с его товарищем Жан-Полем, который пригласил его в Москву, и предложил взять на себя встречу в аэропорту. Раз уж тот ходил на работу, зависел от офисного графика, ну и так далее. С Жан-Полем Фуке я был знаком всего два дня, заочно, по телефону. За услугу, за встречу в аэропорт, он пообещал мне бутылку виски. Но в действительности мне меньше всего хотелось ездить в город только для встреч с де Лёзом. И всё это я уже объяснил последнему в мейле, который отправил день назад. За городом, где я обосновался, де Лёзу предстояло пожить пару дней. Так мы решили с его другом. А дальше будет видно…

В пятницу днем я объездил всю округу, довольно жутковато выглядевшую после стаявшего снега из-за черных лоснящихся обочин, повсеместно изгаженных мусором. Большого выбора, конечно, не было, но удалось сделать нужные покупки. Продукты, особенно мясные, попадались хорошего качества. Дома нас ждал хороший обед.

– Или, может, остановиться хочешь? Выпить чего-нибудь… Чаю? – спохватился я. – Тебя хоть кормили?

– Кормили… Давай остановимся, если нужно.

– Встал ты во сколько?

– В пять.

Он с интересом косился по сторонам. А я уже выруливал на трассу, выводившую к МКАДу.

– Ты когда здесь был в последний раз? – спросил я.

– О, господи… Полжизни прошло. Даже не помню. В Грузию ездил. Решил прокатиться с подругой… И как вы тут? Всё жарите шашлыки на костре? – Он взглянул на меня с подвохом.

Движение на МКАДе оказалось не таким плотным, как по дороге в аэропорт. «Шевроле» летел со скоростью сто тридцать. И не хотелось сворачивать куда-то ради чая, искать приличное заведение в этой снежной грязи и нескончаемом нагромождении торговых центров. Мебельные и хозяйственные я всё еще с трудом отличал от развлекательных. Я предложил ехать прямиком домой. Там будет и чай, и всё остальное. И уже минут через двадцать мы с ветерком неслись по Киевскому шоссе прямиком в Ипёкшино.

Я приготовил тушеную баранину в красном вине. Рецепт не очень французский, во Франции такое мясом запекли бы в духовке. Но нормальный французский мясник никогда бы и не впарил покупателю «молодого барашка», как это принято в Подмосковье. Уж либо ягнятину, либо mouton, если угораздит покупать мясо в мусульманской лавке, то есть – обыкновенную баранину.

Для себя я сложных блюд не готовил. Но перед де Лёзом хотелось блеснуть настоящей кухней, гостеприимством. Такого, как он, на мякине не проведешь, он умел готовить. Для маринада я использовал сухое болгарское, а для стола раскупорил бутылку чилийского шираза. Вино оказалось совсем ничего.

Мой гость усилия оценил. Маринованный вариант ягнятины с русской картошкой из Тамбова, в тонких ломтиках на пару, показался ему удачным. Один недостаток – с мяса не сцежен жир. Да и не хватало, на его взгляд, пучка душистого эстрагона.

Понимая конечно, что после обеда ему придется лечь поспать, на «дижестив», нарушая правила, я раскупорил бутылку виски, втридорога купленный на вечер «Талискер». А затем, вместе потоптав снежок вокруг коттеджа и заодно общими усилиями пополнив запас дров, которые я переносил частями из уличной поленницы в гостиную, чтобы досушивать березовые поленья в тепле, мы сидели перед полыхавшей печкой и болтали до самого вечера. И обязательно бы напились, если бы я не поставил рядом с бутылкой полную вазу с кубиками льда…

Скажи мне кто-нибудь вчера, что я буду общаться в Москве с одними французами, я бы просто не поверил. Но это было именно так. Жан-Поль позвал нас на ужин в среду. Японский ресторанчик на Кутузовском проспекте выглядел респектабельно. Француз-экспат жил с русской девушкой, молоденькой, лет двадцати пяти, довольно привлекательной внешности.

После недельного Ипёкшинского уединения один ее свежий вид казался мне заслуженной наградой. Но признаться себе в этом не хотелось. Я понимал, что должен сузить круг своих интересов до минимума, до главного. Ведь не для того я разгребал снег перед воротами, не для того сидел взаперти в чужом доме и прятался даже от родственников, чтобы вдруг почувствовать в себе интерес к общению, к чужим людям, проще которых, наверное, не бывает.

Жан-Поль называл подругу Наной. В действительности ее звали Наташей. Интимные нотки, вкрадывающиеся в его голос при обращении к девушке, звучали трогательно. Мы с де Лёзом даже переглядывались, ведь на молодежном французском сленге слово nana означает нечто совсем определенное, что-то среднее между «барышня», «герла». Темноволосая, молчаливая, не дура, очень просто одетая – проштопанные джинсики, черная кофточка, – девушка взирала на нас, гостей бойфренда, с некоторой настороженностью. Мы были из другого теста.