Став известным ученым, мужчина уже ничего не хотел ломать: ни своих пристрастий, ни своих потребностей, ни размеренной холостяцкой жизни. И лишь только иногда какая-то грусть, накатывая внезапной волной, будоражила сердце и тяготила душу. Иногда очень хотелось душевного тепла и простого человеческого счастья.

Женщины, словно чувствуя это, кружили вокруг него постоянно. Упорно и настойчиво пытались они завладеть вниманием известного молодого профессора. Еще бы – завидный жених: и собой хорош, и обеспечен, и умен. Что поделаешь? Человеческая натура слаба… Иногда их поползновения на его свободу оказывались удачными…

Случалось, что Михаил поддавался женскому обаянию и попадал в расставленные сети, но все же редкие его увлечения оказывались недолгими и поверхностными. Зато после каждого расставания он, придя в себя и стряхнув очередное наваждение, говорил, скептически ухмыляясь и с удовольствием оглядываясь вокруг:

– Господи, хорошо-то как! Никто не ходит, не маячит, не болтает… Что ни говорите, а все же нет на белом свете ничего лучше свободы и комфортного одинокого спокойствия!

Так и катилась жизнь.

Погружаясь в научные изыскания, работая с утра до ночи, Михаил лишь иногда отдыхал в кругу своих родственников или семьи Николая. Он дружил, кстати, не только с Николаем, но и с его младшей сестренкой Нинкой, которую знал, наверное, сто лет. Нинка выросла на его глазах: они с Николаем водила ее сначала в детский сад, потом в школу, любя называли Кнопкой. Ходили вместе с ней в институт, когда она поступала. Верочка, кстати, помогала девушке готовиться к сочинению на филологический, куда Нинка отправилась, страстно полюбив русскую литературу и наслушавшись Верочкиных рассказов о филологах, их традициях и их великих наставниках.

Жизнь непредсказуема.

Годы бегут, берут свое, делают нас мудрее и рассудительнее.

Мы становимся сентиментальными и чувствительными. Скучаем по близким, тоскуем по минувшему, томимся от неизвестности.

И вот теперь, вернувшись из Америки, где он целых три года читал лекции в известном университете, Михаил, одинокий, свободный и полный сил, безумно хотел встретиться с любимыми друзьями и родственниками.

Ведь как бы ни было хорошо за границей, но, как писал известный классик, «дым Отечества нам сладок и приятен…».

Кира, сидя за своим большим старым столом, старательно заполняла зачетки.

Марта Михайловна, войдя на кафедру, внимательно посмотрела на коллегу:

– Что это Вы, Кирочка, сами пишите? Поручите-ка это Соне, она-то уже с ведомостями закончила. Пусть поможет Вам…

Кира подняла голову и улыбнулась:

– Ну, что Вы! Я, Марта Михайловна, обожаю это дело. Да и расписываюсь я сейчас только в зачетках тех студентов, кому экзамен «автоматом» поставила.

– Ну, тогда понятно, – заведующая кафедрой согласно кивнула, – с отличниками всегда приятно дело иметь.

Марта, вздохнув, прошла и присела за свой стол. Открыла ящик, сложила туда папки с курсовыми работами и, поправив элегантные очечки, обернулась к Соне:

– Сонечка, а что у нас с чаем? Будьте добры, заварите свеженького. У нас ведь еще заседание кафедры через два часа. Сейчас начнут подъезжать наши преподаватели, доценты, я еще и аспирантов пригласила. Пусть послушают… Вопросов много, зачетная сессия заканчивается. Хочу пригласительные как раз раздать, из ректората принесли сегодня.

Кира, услышав, удивилась:

– Пригласительные? Какие еще пригласительные, если не секрет?

Марта Михайловна загадочно помолчала, а потом, сморщившись, лишь махнула рукой:

– Ой, не умею я секретов хранить. А от Вас, Кирочка, тем более… В общем так… В главном корпусе 28 декабря будет новогодний вечер для профессорско-преподавательского состава, то бишь для всех нас.

– Ой, как здорово, – Соня даже в ладоши захлопала, но тут же осеклась, погрустнев, – а меня-то, наверное, не пустят.

Марта Михайловна недоуменно нахмурилась, взглянув на девушку поверх своих модных очков:

– Как это? Почему ж это Вас не пустят?

Соня опустила голову:

– Ну, как почему… Я ведь не профессорско-преподавательский состав? Я обычная лаборантка.

Кира, услышав это, громко расхохоталась, а Марта осуждающе покачала головой:

– Ой, Соня, Вы меня когда-нибудь просто уморите Вашими глупостями. Вот интересно, как это такие ужасные мысли рождаются в Вашей прелестной головке? Надо же еще додуматься до такого! Поймите, Вы – работник нашей кафедры, и значит пойдете обязательно. И потом… Если не Вы, то кто? Вам сам Бог велел плясать от души на таких праздниках. И если даже наши профессора и академики, которым уже под восемьдесят, пойдут, то вы – тем более, непременно… Так что готовьте, Соня, наряды.

Девушка, довольная ответом заведующей кафедры, обрадовано выдохнула:

– Ой, спасибо!

И тут же засуетилась:

– Я сейчас чайку сделаю. Через минуту свеженького принесу… Она понеслась за книжные шкафы.

Там у них издавна были устроены своеобразная гардеробная и небольшая импровизированная кухонька, где хранились чайник, сахар, где иногда бывало и варенье, которое приносили преподаватели из дома. Пока Соня старательно громыхала посудой за шкафами, Марта Михайловна вопросительно взглянула на Киру:

– Как Ваша группа? Что там с этой девочкой из детдома? Сдала она зачет по логике?

Кира вздохнула:

– Сдала, но, честно говоря, с трудом.

Она помолчала и добавила:

– Девчонка-то такая хорошая! Настоящий филолог… Романтичная, эмоциональная, такая трепетная. И, к моему удивлению, жизнь эта детдомовская ее совсем не испортила. Не обозлила, не огрубила, не опошлила. Как-то сумела она сохранить природную нежность и хрупкость натуры. Понимаете? Удивительная девочка.

Марта Михайловна озабоченно сдвинула брови:

– Надо же… Ну, а что? Что там за проблемы с этой логикой у нее? Кира развела руками:

– Да ничего серьезного. Просто уперся Кирилл Андреевич и все… Говорит, не так как положено решает она эти задачи по логике. Представляете? Я ему толкую, что мы все филологи такие, мы чувствами живем, а не логикой руководствуемся. А он в одну душу – не поставлю зачет! Не поверите, еле уговорила. Взяла грех на душу – умоляла целый час.

Заведующая кафедрой улыбнулась:

– Ну, все знают, что Кирилл Андреевич такой у нас… Суровый. Не сговорчивый. Бредит своей логикой, ищет ее повсюду. Ну, слава Богу, что все благополучно завершилось. Вы, кстати, ей материальную помощь оформили к Новому году? Мы с Вами обсуждали, помните?

Кира кивнула:

– Конечно. Уже отдала все документы.

Дверь кафедры распахнулась, и в нее, оживленно переговариваясь, вошли сразу несколько человек. Аспирантки Галина и Тамара, Нина Сергеевна и еще двое мужчин. Один из них – известный в филологических кругах лермонтовед, посвятивший изучению и осмыслению творчества М. Ю. Лермонтова всю свою жизнь, а второй – человек, влюбленный в поэтику Пушкина и читающий спецкурс студентам третьей и четвертой групп.

Сразу стало шумно.

Пришедшие громко здоровались, делились последними новостями, что-то рассказывали…

Марта Михайловна, глядя на всех своих коллег, тихо радовалась.

Она, всю жизнь отдавшая филологическому факультету, обожала и свою работу, и этих прекрасных людей, увлеченных литературой и самозабвенно изучающих ее особенности, поэтику и своеобразие. Она любила этих необыкновенных людей, объединенных одним емким словом – филологи. Этих окрыленных, неравнодушных и околдованных литературой ученых, которые с бесконечной любовью несли знания студентам, щедро делились своими талантами и стремились не просто передать информацию, но и дарили ученикам частичку своей необыкновенной филологической души, нежной, доброй и бесконечно милосердной.

Заседание кафедры, как обычно, затянулось. Вопросов накопилось много.

Сначала долго обсуждали учебный план, спорили о необходимости новых спецкурсов, потом составляли заявку в профком, решали, что подарить ветеранам кафедры и как лучше их поздравить. Кроме того, вручение пригласительных билетов, вызвало множество шуток и смеха, чувствовалось, что в воздухе уже витает предпраздничное новогоднее настроение.