Нет, понятно, что ей не хотелось быть пойманной аврорами или еще кем-то… Очень не хотелось. Но вот оказаться схваченной Люциусом Малфоем — стало почти навязчивой идеей. Гермиона не могла объяснить почему, но эта разница имела для нее огромное значение. И потому она набрала воздуха и заговорила:

— Ты и сам прекрасно знаешь, Люциус, почему. Министерство выделяет моему фонду смехотворно скудный бюджет, а у меня есть те, кто и в самом деле может рассчитывать только на мою помощь… — она отвечала крайне сдержанно и внимательно следила за перемещениями Малфоя, тихонько пытаясь избавиться от пут, удерживающих запястья.

— Есть гораздо более цивилизованные и безопасные способы увеличить финансирование! — тот нахмурился, не переставая ходить туда-сюда, и сверкнул на нее глазами.

«Боже мой… он что… беспокоится обо мне?»

— Да что ты говоришь! И скажи, сделай милость, что же я могла сделать. Я живу в малюсенькой квартире на пятом этаже, где единственная роскошь — это то, что в ней есть туалет, и половину своей зарплаты отдаю в бюджет фонда. Оставляю себе минимум, чтобы только на жизнь хватало. Клянчу деньги у каждого благодетеля, который хоть раз сделал пожертвование, прошу министерство увеличить мой бюджет, постоянно урезаю программы… но и это не помогает! А список семей, нуждающихся в помощи, растет с каждым годом. Так скажи мне, что еще можно сделать?

В голосе (спокойном, собранном и таком тихом) Малфою слышалась боль и отчаяние, обуревавшие ее.

— Гермиона, ты не должна брать на себя ответственность за них! — присев на край кровати, он покачал головой, его самого тоже охватило разочарование.

— Не могу… Они надеются на меня, — тихо отозвалась она. — Понимаешь, у них больше нет никого.

— Не хочу выглядеть пессимистом или высокомерной скотиной, но готов поспорить, что у половины семей из твоего списка есть способный работать отец, который просто предпочел быть пьяницей и бездельником, чем заботиться о своей семье, — Люциус увидел, как она напряглась, и понял, что попал по больному месту.

— И что с того? Это… должно означать для его семьи голод или отсутствие всяческих возможностей? Значит, невинные дети должны голодать из-за его безответственности? Как ты можешь так говорить? Неужели они и впрямь заслуживают быть голодными и бездомными? — голос ее повышался, а в глазах засверкали яростные огоньки.

Люциус почувствовал, как пульс его невольно ускорился, реагируя на эти явственные проблески ее пламенного темперамента.

— Я не говорил этого, но ты сделала работу смыслом своей жизни. Понимаю: у многих семей могут случиться трудные времена, и у меня некоторые школьные товарищи были очень бедны, Гермиона, и я видел, каково это. Между прочим, беден был и Северус Снейп — он одевался в обноски, недоедал, а для покупки учебников и школьных принадлежностей всегда пользовался школьными стипендиями. Почему я щедро жертвую на стипендии Хогвартса, как думаешь? В его память. И не потому, что он был моим другом, а потому, что эти стипендии, быть может, помогут еще какому-нибудь такому же удивительному, но небогатому ребенку. И все же… я не обязан заботиться обо всех них, — по глазам Гермионы он понял, что вся его речь пропадает втуне, поскольку не имеет для нее никакого значения.

— Тогда кто будет помогать им?

— Не ты. Ты просто впустую тратишь в этом фонде время, позволяя жизни проходить мимо. Ты пытаешься решить проблему, справиться с которой не в состоянии. Пойми: неимущие семьи были всегда и будут всегда. И никакое количество галеонов не вылечит нищету! — попытался достучаться до нее Малфой.

— Значит, ты не считаешь мою деятельность достойной? И думаешь, что попытка сделать жизнь детей лучше не стоит ни моего времени, ни энергии, ни гордости?

— Этого я тоже не сказал. Я думаю, что все это очень достойно и благородно с твоей стороны, но ты должна смотреть на вещи реально. Ты не можешь спасти их всех, Гермиона! Почему ты не можешь быть счастлива тем, что тебе уже удалось? — Люциус знал, что покажется ей жестоким и бесчувственным, но… что поделать. Годами жертвуя куда-то деньги, он никогда не драматизировал самого факта существования бедности, оставаясь самым настоящим реалистом. Жизнь есть жизнь. Бедность существовала всегда, и ничего с этим не поделать.

— Мы никогда не сможем договориться по этому вопросу, — упрямо буркнула Гермиона. — Просто ты никогда не был беден. Тебе никогда не приходилось работать, чтобы кормить семью. И ты никогда не поймешь меня.

— Нет проблем, давай поговорим о чем-нибудь другом… — Люциус сложил руки на довольно широкой груди и уставился на Гермиону. — О чем-нибудь… более личном. Например, о той маленькой игре, которую ты затеяла в ту ночь, когда мы встретились на благотворительном балу.

— Почему ты думаешь, что я играла? — она вдруг почувствовала, как щеки медленно краснеют.

— Потому что неплохо знаю тебя теперь. Видишь ли, за эти месяцы мы с тобой были более близки, чем иные супружеские пары. Ты всегда охотно шла мне навстречу во всех моих сексуальных позывах, не собираясь признаваться мне, кто же ты на самом деле. Почему?

Гермиона медлила с ответом, и Люциус затаил дыхание, ожидая его. Ему нужен был ответ. Нет, ему чертовски был нужен этот ответ.

— Что… сильно разочарован, обнаружив, что это я? — еле слышно спросила она наконец.

В этом коротком вопросе он уловил огромную уязвимость, подобно которой никогда еще не слышал в ее голосе. Сузив глаза, он глядел на нее и размышлял…

«Знала бы она, насколько тяжело разочароваться в этом, увидев ее сегодня…»

Люциус понимал, что до боли знакомый образ «Леди в маске» являл собой самоуверенную нахалку, прекрасно знающую, чего она хочет, да и к тому же уверенно берущую все, что она хочет. Плюс к этому, «Леди в маске» была уверена в собственном обаянии и нагло использовала его в своих интересах. Но Гермиона Грейнджер… Нет, ее он тоже неплохо знал. Правда, не близко. Он знал ее как очень умную, талантливую ведьму, как неплохого бойца, как жертву своей сумасшедшей свояченицы, как школьную соперницу сына в изучении академических предметов, как неутомимую защитницу забитых домовиков… И вот теперь, как выяснилось, он знал ее и как неутомимую подражательницу Робина Гуда.

«Собственно… я знаю ее довольно хорошо. Или не знаю вообще».

Потянувшись, он положил руку на ее бедро и сразу же почувствовал, как она напрягается под этим прикосновением. Шелковистая ткань юбки легко скользила под пальцами Люциуса, когда он вел по бедру рукой, мягко касаясь его соблазнительных изгибов. Он поднялся почти до талии, прежде чем наклониться к Гермионе.

— Нет, скорее, я удивлен. Удивлен больше, чем ты можешь себе представить. Но не разочарован… — тихо произнес он. — Знаешь, сегодня я чувствовал себя немного виноватым перед «Леди в маске». Потому что желал другую. А теперь и вовсе кажусь себе редким идиотом, понимая, что ты — это и есть она…

— Извини, ничем не могу тебе помочь. Хотя… ты оказался умнее, чем я думала, Люциус, — она посмотрела на его рот и неосознанно облизнула губы.

«Черт… Мне хочется, чтобы он поцеловал меня. И почему-то это мне представляется еще более интимной вещью, чем то, что мы уже вытворяли друг с другом… Но как я могу целоваться практически с незнакомцем? Или… он уже не незнакомец?»

Малфой негромко засмеялся.

— Вообще-то, если б ты не промурлыкала так хрипловато и знакомо мое имя, и по моему телу не пробежала привычная дрожь, я бы даже не подумал, что хитрая лисица, преследующая мои мечты, и синий чулок, регулярно набрасывающийся на меня с претензиями, — это одна и та же женщина.

Люциус наконец подобрался к талии и понял, что ее платье представляет собой юбку и корсет, надетые по отдельности.

— Ага… значит, признаешься, что одержим мной? — усмехнулась она в ответ, борясь с желанием толкнуться ему навстречу, ведь Малфой уже коснулся кончиками пальцев обнаженной кожи.

— Признаюсь, — согласился он, расстегнув юбку, стремительно стащил ту вниз и небрежно бросил с кровати.