— Ты очень похожа на чистокровную сицилийку. В твоей крови точно затерялось их врождённое величество и благородство, — лидер клана в дорогом чёрном фраке подал Картер бокал с искристым вином и освободившуюся руку бережно положил чуть выше поясницы.

Женщина безучастно смотрела в окно на утонувший в темноте, но не собирающийся засыпать ночной мегаполис, дополнительно подсвеченный яркими вспышками салютов в небе. Снова всё напоминало об Альфреде, теперь и о празднике в Маргейте, где под горящими разноцветными огнями он кружил ей на руках и целовал, как в первый и последний раз. Они были счастливы, как дети, а теперь она даже повеселиться на празднике в свою честь не может. Хотя, вечеринка была что надо. В сухой закон здесь алкоголь подавали неограничено и с улыбкой. Мафии не писаны запреты.

— Думаю, я бы знала, будь в моём семейном древе итальянцы, — Картер несколько слукавила, потому что ничего не знала о своих предках, — так что сочтёмся на том, что тебе хочется так думать. Я не имею ничего против.

— Тебе нравятся фейерверки?

— Ненавижу, — Роза посмотрела в содержимое своего бокала и поставила напиток на высокий подоконник. — Бесполезный расход ценных ресурсов.

Чангретта искоса посмотрел на утратившую интерес к празднику Розалию и поставил свой бокал возле её, завлекая внимание в рассказ, который точно заинтересует женщину больше, чем вечеринка.

— Твой родной дед был сицилийцем, — начал Лука, и довольно потянул уголки губ вверх, замечая в женщине некое замешательство и большую дозу удивления. — Он был человеком необычного склада ума, настоящим стратегом, всегда смотрел на несколько шагов вперёд своих врагов. Я был совсем мальцом, когда он получил пулю в висок от вражеского клана. Мой дядя был его протеже и близким другом, долгое время заботился о его внебрачной дочери, которая жила в Америке, пока не погиб сам. Вскоре после смерти моего дяди были убиты твои родители давними врагами твоего деда Витторе. Почему пощадили тебя, я не знаю. Но как только я услышал, что ты находишься в Италии, как только узнал кто ты и чья ты, в каком положении, взял на себя обязательство моего дяди.

— Почему ты не говорил об этом раньше? — Картер заворожено слушала, прерываясь только на то, чтобы моргнуть время от времени. — Ты всегда знал. И молчал. Почему?

— В этом не было необходимости, ты не состояла в организации. Но теперь, когда твоя кровь привела тебя туда, где ты должна быть, я обязан вернуть тебе твою настоящую личность и дать тебе цель. У нас сейчас война с теми людьми, которые убили твоих родителей. Эта вендетта по праву твоя, но для начала нужно вернуть тебе имя.

Лука загадочно улыбнулся, забираясь в свой внутренний карман, а затем достал оттуда паспортную книжку гражданина США нового образца с настоящими данными Розалии.

— Осталось только прикрепить фото. Не то чтобы ты сильно изменилась с лет военной службы, но…

— Не говори, что ты перестрелял целое военное управление Америки и сжёг архивные данные с базы, чтобы вернуть мне имя, — Картер снова и снова читала строчку за строчкой на всего двух страницах документа и впервые за весь вечер выглядела действительно радостной. — Потому что я знаю, что кодекс запрещает любые контакты и сделки с властями.

— Что ты, я же не варвар. Действую более локально, более аккуратно. Людьми движет страх, а я его олицетворение. Ты вправе пользоваться своим прекрасным именем и не бояться преследований. Теперь ты принадлежишь только мафии, а кто смеет преследовать мафию, платит кровью. Они всего лишь люди, у них есть свои слабости и они не готовы платить, а вот забыть…

— Ты даже не знаешь, что это значит для меня, Лука.

— Добро пожаловать домой, Розалия.

Время скоротечно и неумолимо. Банально, но все-таки, если прислушаться, самый зловещий из всех земных звуков — тиканье часов. Самое досадное, что люди не ценят время и всё пытаются его убить, но оно в итоге всегда наносит последний удар в этом сражении. И это уже не зависит, находишься ты с ним в мире, или в войне.

В Лондоне с крон деревьев опали листья, зима застелила их белоснежным покрывалом, которое вскоре утекло водой и сквозь почву пробились ростки пшеницы. Алфи Соломонс в новеньком кожаном кресле своего обновлённого кабинета выписывал чек семье одной погибшей загадочным образом девушки. Молодая, красивая, чистая сердцем, с длинными шоколадными волосами и загадочной улыбкой, любила поэзию и пение скворцов. Лежала у кустов роз со сломанной шеей. Алфи было чертовски жаль, он не хотел, чтобы так получилось. Полиция списала всё на несчастный случай, полиция теперь в кулаке вечного жида. Из его груди под рубашкой прорывался стебель цветка. Чернила татуировки проникли под кожу очень ровно, создавая красивый и символичный рисунок, где, разрывая мягкие ткани, из сердца прорастает роза, и бутон её пышно расцветает. Чтобы помнили не только душа и разум. Жаль, что тоску чернилами не унять.

Шёл 1926 год. Люди менялись, старели, ломались, рождались, умирали, проклинали друг друга и прощали. Утомлённый болезнью Соломонс потерял блеск в глазах и стал спокойнее. Это было заметно невооружённым взглядом, как и теперь внешние признаки прогрессирования рака. За углами крысы перешёптывались, что Алфи уже сдаёт, а он в это время посмеивался и проворачивал такие дела, которые и королю не снились, обрастал шрамами, наживал новых врагов и тихо их побеждал. Он перестал пить алкоголь, но отказаться от трубки не мог. Роза обрезала волосы, вернула должок тем людям, которые забрали у неё семью, и стала жёстче, хладнокровнее, дальновиднее. Куда-то подевались остатки пацифизма, сформировалось своё несколько извращённое чувство справедливости, она стала носить брюки и всё так же ходила с вычурной тростью. В верхнем ящике её стола всегда находились золотой крупнокалиберный Кольт, та самая подписанная пуля и Маген Давид. Как-то раз она хотела выбросить оплетённую розой звезду в окно, но не смогла открыть, потому что заело замок каким-то чудом. Не то чтобы женщина верила в то, что космос присылает ей какие-то знаки, но оберег вернула на место. Картер заверила себя, что не осталось и капли любви к тому человеку. А Соломонс не юлил, когда Шелби спрашивал о ней, отвечал правду: «Жду. Она вернётся за моей душой».

В Нью-Йорке было неспокойно. Лука дрожащей от ярости рукой держал дымящуюся сигару, взгляд горел безумием, и желваки его ходили ходором. Смотрел он мимо мира и сам Дьявол не знал, насколько жестокие мысли его посещали. Если бы узнал, то поспешил бы сдать пост. Роза неспешно шла на внеочередное собрание, стучала каблуками по мраморному полу и учтиво кивала знакомым в конторе компании семьи Чангретта. В кабинете члены семьи ожидали только её. Как только женщина юркнула в кабинет, Лука из-подо лба приподнял жутковатый взгляд и Картер невольно поёжилась. Она никогда не видела его таким, казалось, он вот-вот засунет кому-то в задницу своё итальянское благородство, потеряет самообладание и вырежет половину города, просто потому что. Его голос, наконец-то, присоединился к оглушающему тиканью высоких напольных часов.

— Долго, — Чангретта сел во главе стола и сцепил руки в замок.

— Не обессудь, — уголки её губ сначала дрогнули в зачатках улыбки, но неуместность веселья остановила этот порыв. — Что за срочность?

— Как хорошо ты знаешь семью Шелби, Розалия? Уверен, что проживая в какое-то время в Лондоне, тебе приходилось слышать об Острых Козырьках. Об этих грязных и вонючих дикарях из Бирмингема.

То, что эту фамилию произносил в стенах своего кабинета сам Лука, да ещё с таким напряжением, Розе не понравилось. Запахло не просто жареным, запахло Адом. Здесь было что-то очень личное. Повисло многозначительное молчание. Картер стала раздражаться тому, что мужчина создаёт вокруг собрания подобие интриги, как спектакль для одного зрителя. Остальные уже ведь точно всё понимали.