— Фалафель, должен признать, почти такой же, как у моей маман, упокой господь её душу, — полакомившись от души богатым ужином и выпивкой за непринуждённой беседой, шуточками и звонким вперемешку с хриплым смехом, Алфи счёл нужным похвалить старания работяг кухни. — А самой у плиты такое варево слабо состряпать?

— Из меня ужасная хозяйка. Я даже врага не накормлю своёй стряпнёй, это слишком жестоко и бесчеловечно.

— Кто же Вас, красавушка, такую замуж возьмёт? — Заметно повеселевший от горячительных напитков еврей утёр искупавшиеся в винах усы заготовленной салфеткой и по-ребячески хохотнул.

— Только очень несчастный и отчаянный человек. Надеюсь, — женщина шумно вздохнула, — что те, кому Вы молитесь перед сном, уберегут этого мужчину, ведь я не люблю делать кого-то несчастнее, чем он есть.

— А Вы какого вероисповедания?

— Ребёнком родители окрестили католичкой, но мой путь с религией разошёлся. Я — человек науки, что вызывает естественный конфликт с верой. Я отрицаю существование высших сил над нами.

Соломонс в ответ только понимающе и без возражений покивал, а затем расслабленно откинулся к мягкой спинке стула, не разрывая зрительного контакта с женщиной напротив. Она ему казалась чем-то притягательным, как хорошо написанная картина, за которым находится вместительный сейф битком набитый тайнами. Такое мнение сложилось у Алфи не с потолка, он навёл справки, и ему не понравилось то, что выяснилось. Хоть и не выглядела дамочка искусственной и лицемерной, настоящего человеческого в ней было не больше, чем в нём самом. Только вот он прошёл войну, с которой вернулся без куска души, а где нежную внутреннюю натуру утратило это изящное создание — загадка. Он мысленно представил, как из копны пышных благоухающих французскими духами шоколадных волос медленно вырастают два небольших рога, как у прислужницы Сатаны.

— О Вас разгуливают Кэмденом охуенно прескверные слухи, мисс Флэтчер, — задорность и ребячество жида куда-то внезапно испарилось, когда он перешёл непосредственно к делу.

— Не думала, что Вы сплетник, — Элизабет поправила подвеску у обнажённых ключиц и повела в сторону подбородком, когда на губы пала едва заметная улыбка, схожая на ту, что делала знаменитой одну загадочную женщину с легендарного полотна в Лувре. — И что конкретно из услышанного Вас растревожило?

— Поговаривают, что Вы, дорогуша, ведьмой являетесь.

— Это Вам цыганка нагадала, мистер Соломонс? — хозяйка ресторана усмехнулась абсурдному антинаучному предположению и одновременно намекнула на сложившийся конфликт с Шелби.

— Не соскакивайте с темы, мисс Флэтчер. Ваши распри с этими ебаными цыганами меня хоть и не заботят совсем, их я улажу. А убедите ли Вы меня, что Вам можно верить… — Алфи опустил руки под стол к себе на колени. — Знаете ли, в своём городе я с особой осторожностью отношусь к женщинам, которые избегают компании, живут не по средствам, зато по поддельным документам и говорят с фальшивым, мать его, британским акцентом, да-да.

Мужчина достал из-под стола револьвер с барабаном полным пуль и направил его на собеседницу напротив. Элизабет оценивающе оглядела оружие, определила модель и калибр, состояние, а затем и то, насколько подходит средство умертвления своему хозяину. Она напряглась внутри, когда Соломонс заговорил о её личности и маленьком женском секрете, но под прицелом держалась абсолютно беспристрастной.

— Верните эту игрушку революционеру, у которого Вы её забрали. Наган совершенно не звучит с Вашей солидностью.

— …и даже ухом не ведут, когда местный криминальный авторитет угрожает им оружием, — продолжил свою мысль Алфи.

— А вы привыкли, что девочки дрожат при виде Вашего, кхм, ствола?

Когда зубы остроумия мисс Флэтчер нежно укусили еврея на ушко, она не смогла сдержать лучезарной улыбки, и даже сам Соломонс невольно усмехнулся чертовке, пропустив пару негромких хохотков, но курок всё же взвёл. Прозвучал характерный скрипящий звук, после чего шершавая подушечка указательного пальца мужчины зависла у спускового крючка.

— Настоящая Элизабет Флэтчер умерла от болезни буквально одновременно с Вашим приездом в Лондон. Она была примерно Вашей ровесницей, да-да. Всего тридцать два года от роду. Замужем не была, детей не имела. Я не был удивлён тому, что засвидетельствование смерти этой несчастной так и не нашлось. Вы присвоили себе имя чьей-то дочери и сестры, а мне стало интересно какого же хуя. Узнал немного, но мне хватило для того, чтобы задать весьма резонный вопрос. Что Вас связывает с макаронниками, дорогуша? — Мужчина наиграно подозрительно прищурился, приблизившись к Элизабет на расстояние, которое позволял разделяющий их стол. — И не думайте мне лгать, не то сам упакую и продам цыганам.

Элизабет опустила глаза, немного помолчав, кусая окрашенную алым нижнюю губу, а затем взяла нетронутый за весь вечер бокал вина и пригубила, несмотря на свою нелюбовь к алкогольным напиткам. Ей в груди похолодело от упоминания итальянцев, и возникла необходимость согреться в обход предпочтениям. Дуло револьвера всё так же глядело в остатки души.

— Полагаю, фамилия Чангретта Вам знакома? Не отвечайте, это риторический вопрос. Конечно же, знаете. Могу только догадаться, что Вы не побрезговали копнуть поглубже в истории моей корреспонденции и найти два отправления в Рим на эту фамилию, потому что это единственная ниточка связывающая меня, Англию и Италию одновременно, — женщина допила вино и её щёки покрыл лёгкий румянец. — Четыре года назад Лука спас мне жизнь, тем самым сделав одолжение. Вам известно, что значит быть должным мафии. Я должна была выплатить долг, и я это сделала. Чтобы освободиться от итальянцев, мне приходилось делать ужасные вещи, используя свой аналитический ум и набор незаурядных навыков, которые и стали причиной того, что я заинтересовала итальянцев. Я не горжусь этим, если на то пошло. Но когда всё закончилось, я поспешила покинуть Рим и оказалась в Лондоне, где начала жизнь заново. С итальянцами меня более ничего не связывает пару лет точно.

Флэтчер не лукавила. Где-то о чём-то умолчала — да, но не солгала. С Лукой Чангреттой их связывали общие дела, и женщина предпочитала забыть об этом, как о страшном сне, оставить прошлое в прошлом. Она ещё не знала, что это прошлое вскоре снова настигнет её, накроет волной разгневанной горной реки и потянет течением к острым камням. Ей нравилось в Лондоне, ей нравилось то, как сложилась её жизнь в Кэмдене, ей нравилось дело, которым она занималась, и Элизабет предпочла бы не менять расположение дел. Соломонс свалился на неё проклятьем и напихал палок в колёса, как и полагает самой настоящей еврейской заразе.

— Послушайте, Альфред. Я стараюсь жить по совести, не порочить доставшееся мне имя умершей женщины и оставить его честным до самой моей, надеюсь, что не скоропостижной, смерти.

— Она работала шлюхой в захудалом триперном борделе.

— Что же, это тоже труд, — Флэтчер пожала плечами. — Я просто хочу заниматься своим делом и не привлекать к себе лишнего внимания. Возможно, я и плохой человек, но иду по пути искупления. Все мы заслуживаем на второй шанс. Вы ведь не обделили себя таковым, когда, вернувшись с фронта, из милосердия к мучающейся болью и одиночеством охваченной неизлечимой хворью дорогой сердцу матушке укоротили отведённый срок, а следом приговорили и грешного прелюбодействием отца. Не подумайте, я не осуждаю.

Алфи нахмурил брови и его собеседница может поклясться, что услышала как скрипнули его зубы. Соломонс не любил касаться истории своей семьи.