Тишину в личном кабинете Соломонса на винокурне нарушало только громкое сопение самого хозяина, что решил расслабиться средь белого дня и доходящие звуки тяжёлого труда с производства. Внезапный нарочно громкий стук ножек другого стула о половицы заставили еврея вздрогнуть и едва не уронить свою шляпу.
— Доброго дня, мистер Соломонс, — Том присел напротив, вытягивая из кармана портсигар и зажигалку.
— Хуёброго. Не дал мне дивный сон досмотреть, — проворчал потирающий глаза мужчина, поправляя шляпу на своей голове. — Мог бы по старой дружбе ещё с полчасика сделать вид, будто здесь ещё нет тебя и твоих планов на то, как бы вбросить меня в свой очередной пиздорез.
Гость тихо хмыкнул и кивнул, мол: «Справедливо глаголишь, Алфи».
— Я слышал что случилось пару недель назад. Ты кое-кого потерял при пожаре в «Риджентс». Нашёл виноватых?
Еврей многозначительно посмотрел на Шелби, мысленно выстраивая между ними стену, чтобы избежать этого разговора. Он в тот момент видел в этом человеке долю неуместного действительности сочувствия и понимания, которые тот пихал ему то ли по доброте душевной, то ли потому что не так давно тоже потерял кого-то для себя важного. Соломонс подумал, как бы справлялся с утратой, будь она действительной, как у Тома, и по коже пробежались не мурашки, а табун лошадей. Алфи аккуратно упаковал сожаление Томаса, убрал несколько кирпичей со стены между ними и брезгливо бросил посылку обратно. На столе сразу появилась бутылка виски и два стакана. Не начинать же разговор о делах трезвыми, что за моветон?
— Ага. А ты вот, кстати, знал, что частота ритма биотоков головного мозга у спящего человека меньше в пять-шесть раз, чем у находящегося в состоянии бодрствования? — Еврей быстро сменил тему, вспомнив что-то из случайно запомнившегося от занудных лекций Розы, которые она умудрялась вбрасывать в их разговоры просто между делом.
— Сбегаешь в Маргейт читать умные книжки, Алфи? — Струя сизого дыма поднималась от края сигареты к потолку и рассеивалась, как мираж, оставляя только лёгкую белую пелену. — Похвально.
— Э-хе-хе. Кто много спрашивает — тому много врут, — мужчина посмеялся, сквозь внезапный прилив жара от волнения за сохранение большой тайны. — Ты из-за кустов следишь за мной, что ли? Не надо так, Том, я, знаешь ли, паранойей страдаю с тех пор, как вернулся с фронта. Начну беспорядочно палить в приступе, то заденет ещё.
— Мне докладывают, даже когда не спрашиваю, — мужчина с чудаковатой стрижкой, которая напоминала его же козырёк, забрал свой стакан с алкоголем и размеренно взболтал его, перед тем как оценить запах и вкус из бутылки незнакомой марки. — Всем нам надо своё особенное место для размышлений. Тебя вот к морю тянет, а я останусь доволен и костром у реки.
Соломонс подумал о том, что цыган либо делает вид, что не знает о Розалии, либо в самом деле знает ровно столько, сколько позволено. В любом из случаев стоит проявить изворотливость и аккуратность в словах. Тише едешь — меньше должен.
— К делу, Томми, к делу, — еврей вернулся в то положение, в котором его обнаружил его посетитель и накрыл лицо шляпой. — Мне ещё нужно доспать свои полчаса, чтобы познать внутреннюю гармонию. Не задерживай старину Алфи.
Экстраординарное поведение этого человека уже являлось частью колорита Кэмдена, потому Томми не брал во внимание эту манеру. Мужчина убрал руки в карманы и прошёлся к окну и засмотрелся на красиво поднимающиеся пары от вентиляционных труб на территории «пекарни».
— Слышал же, что полицейское управление обживается новой верхушкой? — Шелби дёрнул бровями и замолчал, будто предельно растягивал интригу, одновременно ожидая какой-то реакции визави. — Конечно же, слышал. Новый комиссар сорвал с цепей своих псов, началась охота за головами и готовят много петель. Моей семье уже объявили войну, забрав братьев и кузена за решётку. Если я не предложу новому инспектору вскоре что-то интереснее приговорённых Острых Козырьков, их передадут в суд и казнят, сделав из этого представление. А затем они придут и в твой дом, Алфи.
Сохраняя внутреннее спокойствие, Томас обернулся на паясничающего еврея, который сначала делал вид, что уже уснул, а затем убрал с лица шляпу и завёл одну руку за голову.
— Томми, дружочек, я иногда закрываю свои глаза и представляю божественно красивый закат, утопающий в горизонте какого-то охуенно широкого поля, где веет свободой и мятежным духом. А оттуда, знаешь, бодро и звучно маршируя, движется длинная колонна вдохновлённых людей. Их возглавляешь ты, Томми. Возглавляешь и несёшь вышитое золотыми нитями знамя с изображением громадного такого бычьего хуя. А я так горд тем, что вдохновил всех вас идти нахуй для поиска просвещения…
— Алфи, они повесят нас всех!
Шелби сорвался на крик, в отчаянном сражении за весомого союзника на войне против закона, но, казалось, что Соломонс вообще его слова не ставил в приоритет, как и его видение ситуации. Цыган так и слышал в его витиеватой манере поэтично сквернословить: «Я мненью твоему вращенья придавал, а осью был мой детородный орган». Сложно сказать однозначно, было это бесстрашие и врождённая еврейская самоуверенность, или неоправданная беспечность и безрассудство. Просто, если все в Лондоне и за его пределами считали Алфи Соломонса сумасшедшим, то Томми точно мог сказать, что этот человек куда здоровее разумом многим из них.
— Инспектор ясно дал понять, что был бы очень рад обменять мою семью на сведения против тебя и твоих людей, но я пришёл сюда и говорю об этом здесь, а не там, — цыган не мог устоять на месте и прохаживался из стороны в сторону, агрессивно жестикулируя в тон своим эмоциям. — Я пришёл к тебе как союзник, потому что врагами мы друг другу дорого обходимся. Так помоги же мне не вбросить тебя в очередной пиздорез.
— Тогда начинай формулировать конкретные мысли, а не визжи как непорядочная баба, Том! — Соломонс подхватил неблагоприятное настроение своего напористого гостя, и сам повысил тон, пропуская вперёд прорывающееся раздражение от ситуации. — Если у тебя их нет, то самое время поднимать знамя.
— Есть одна. Она тебе может не понравиться.
В госпитале ангелы в белых халатах сменяли друг друга, как солнце сменяло на дежурстве луну. Из-за недостатка квалифицированных кадров иногда график не отличался гибкостью, и Розе приходилось выходить в две смены. Собственно, когда Картер пришла устраиваться на работу, её встретили так, будто к ним снизошла в человеческом обличии манна небесная. Как сотрудник, женщина была ответственной и исполнительной. Она бралась за сложные операции и даровала людям новый рассвет их жизни, она прикрывала многие тылы, и её руководство ценило универсальность её навыков. Но даже с этой упрямой выносливостью случались плохие дни и после внеочередного двадцати четырёх часового «марш-броска» усталость сморила боевой дух. Розалия около часа назад закончила работу в хирургии и вернулась в приёмный покой, где новые пациенты ждали распределения, а когда пришло время делать обход, к ней подбежала миниатюрная молодая медсестричка с перепуганными глазами и дёрнула за рукав халата.
— Доктор, там поступил пациент с жалобой на сердечные боли, — девушка понизила тон. — Он несколько буйный, мэм. Сам пробрался в палату, прогнал оттуда остальных больных, сказал, что нуждается в осмотре вне очереди. Еврей, кажется, и здоровый ещё, как медведь, мы сами не справимся. Может, санитаров?
— Как медведь, говоришь? Не переживай, Эмма, у меня лекарство и против медвежьей наглости имеется, — Картер убрала набок заплетённые в косу волосы, загадочно улыбаясь, и стала набирать в шприц прозрачную бесцветную жидкость из маленького пузырька. — Сейчас угощу его транквилизатором внутримышечно, и будет покладистый, как котёнок.
