Вопрос остался без ответа. Картер замолчала, решив, что может избежать тем продолжения истории, отложить её на потом, но Соломонс снова забрал её ноги к себе на колени, в глазах его небесных появилось отражение танцующих языков пламени, будто и не уходил никуда. А затем уж в приказном тоне старшего по званию изволил велеть продолжать повествование. Женщина аккуратно подвела Алфи к тому, как именно она стала врагом собственного государства.

— Я была отправлена на Западный Фронт в составе своей оперативной группы в октябре 1917 года. В основном мы занимались диверсиями в тылу врага и шпионажем, поэтому не могу сказать, что помню войну так, как помнишь её ты. Меня не преследовал бесконечный вой сирен, я просто была тем, кем было нужно быть там, где это было необходимо. Это был чёртов январь 1918 года. «Зима была холодной, и ветер злой стонал. Земля совсем промёрзла, и реки лёд сковал».

Розали прочитала первые строки из стихотворения Кристины Россетти, глядя на огонь, которого ей так не хватало тем морозным утром, и щекой побежала влажная дорожка. Женщина шмыгнула носом, вытерла проступающие признаки слабости и будто снова услышала, как под ногами её хрустят снежные хлопья. Она была ещё с тремя разведчиками на задании. Приказ был предельно чётким: по указанным координатам в тылу врага отвоевать самолёт с ценным секретным грузом и доставить его на подконтрольную союзным силам базу. Она прибыла на нужную точку и слилась с белоснежным снегом, рассматривая зону действий в немецком лагере через бинокль в поисках нужного объекта. Её длинные и густые ресницы, что были влажными из-за слезящихся на морозе глаз, взялись инеем, а щёки от пощипывания низких температур не спасала даже балаклава. Группа заняла свои позиции, и Картер сменила бинокль на автоматический восьмикилограммовый, на секундочку, браунинг чертежи которого наблюдала при создании первых учебных образцов на своей родной базе в Америке. Она ожидала команды открывать огонь от командира своего отряда, который был точкой выше, но вынуждена была действовать решительно, когда местоположение её было раскрыто врагом. Розали услышала как негромко хрустит снег под вражескими сапогами и выползла из скрывающего её сугроба, стреляя по противнику. Немец упал и алый цвет нарисовал на снегу большой размашистый цветок под его телом. По протоколу, в случае обнаружения, было разрешено наступать без команды, однако предводитель группы строго приказал никаких действий не предпринимать без его подтверждения. Роза поднялась к нему за приказом, который почему-то не поступал, но встретила только виноватый взгляд своего командира и сильный удар прикладом по голове от него же.

— Следующее, что помню, как меня по земле волочат два немца, а следом идёт командир и говорит с кем-то из вышестоящих на своём ломаном немецком о выполнении условий договорённостей с генералом нашего дивизиона, — женщина без единого оттенка веселья хрипло посмеялась сквозь застрявший в горле горький жгучий ком. — Меня на что-то обменяли и самое печальное в этой истории, что я даже не знаю на что. Какова оказалась моя цена для Америки?

— Сраные политиканы.

— «Малые жертвы во имя высшего блага», — Роза повторила слова убитого в её доме американца, ни имени, ни звания которого даже не знала. — Сейчас они именно так красиво предательство называют.

Роза тяжело вздохнула, забирая себе остатки уже остывшего, как история её прошлого, чая, а затем, устраиваясь повыше на заботливо намощенной подушке, продолжила с того момента, где закончила. Воспоминания выбросили её сбитую с толку и раздетую до тонкой рубахи на холодный пол маленькой камеры с крошечным окошком наверху, перегороженным металлическими прутьями. Это была военная тюрьма, коих не так много было на территории тогдашней Германии, так как не в принципах режима было брать военнопленных. Настоящий Ад ждал тех, кому здесь жалели пули. Только несколько солнечных лучей не брезговало заглянуть к ней днём, чтобы оповестить о наступающем времени суток. Чего ради сержанта Картер забрали в это ужасное место, ей не объясняли несколько недель. За то время она успела незначительно тронуться рассудком и познать радость пневмонии. Изучив каждую песчинку в камере, разведчица смогла раздобыть небольшой кремень, заточила его и подумывала уже о самоубийстве, но эти мысли оттеснила наука. Разведчица стала беспамятно царапать на стенах и полу формулы и уравнения, чтобы удерживать свой рассудок в шатком балансе. Когда последний свободный клочок не исписанной поверхности был беспощадно исцарапан, камера Розы стала пособием для изучения теории создания первого анатоксина, что должен был стать решением лечения и профилактики дифтерии. А также могла стать объектом просвещения и открыть границы для использования похожих методов для лечения других заболеваний с бактериальным возбудителем схожего действия.

Её почти своевременно забрали из камеры в военный госпиталь, когда дело было совсем плохо. Лечение пневмонии протекало сложно, но врачи поставили измученную ужасными условиями содержания сержанта Картер на ноги. Она впервые за долгое время увидела свет, о котором только мечтала, но это было больно и не приносило радости.

— Не по доброте душевной меня вылечили, конечно. Когда у них пришла пора использовать мой мозг для своих грязных дел, требовалось привести моё здоровье и рассудок в порядок. А ещё одному из научных руководителей их института биохимии понравилась моя камера и то, что я в ней изменила, — Роза языком поймала пытающуюся сбежать с покусанной и разбитой губы каплю крови, после чего её лицо стало каменным, лишённым эмоций. Мысли бежали далеко впереди речи. — Немцы показали мне то, как я могу провести остаток своей жизни, а затем предложили тёплую камеру, книги, прогулки на свежем воздухе и трёхразовое питание. Метод кнута и пряника. Знаешь, что я сделала?

— Объяснила значение теории оттопыренного среднего пальца?

— О, нет. Я делала всё, — Картер интонационно выделила последнее слово. — Всё, что они просили, чтобы больше никогда не возвращаться в тот карцер. «Избалованная девчонка», — как ты ранее выражался, да. Я продам и предам интересы любой из стран снова и снова, но больше никогда не вернусь в тесное, тёмное, запертое помещение. Никогда больше. Как бы стыдно мне не было за свои действия после этого.

— А человека, который тебя, к примеру, просто в теории, любит, предашь при такой перспективе?

— Нет, конечно, не говори глупостей. Я знаю цену настоящей преданности. Потому что человек, который действительно любит, не продаст меня врагу за сладкий леденец. А политический режим — запросто, — женщина подняла палец вверх, будто что-то вспомнила и взяла со стола горсть сладкого изюма. — Кстати, о продажах и политических режимах. Угадай, куда меня перепродали немцы после того, как стали справляться своими силами с реализацией амбиций своих вождей?

— Макарония? Страна манерных мужеложцев и продажных политических шлюх.

— В точку. Какое-то время я пробыла в их тюрьме, но работала уже не с биохимиками, а с инженерами. Военное машиностроение. Самое забавное, что ни в одном документе американских военных реестров не проходила моя учёная степень в физико-математической области, потому что как-то произошла крупная утечка данных, и документы из Гарварда просто уничтожили по ошибке. Я не знаю, как итальянцам стало известно, что у меня есть нужные им познания. Видать, американцы приторговывают и людьми, и информацией. Но давай перейдём к тому, что тебя на самом деле интересовало всё это время. Как я познакомилась с Чангреттой.

*

Это была очень странная встреча. Сержант сидела в своей камере за сборником стихотворений, который выпросила у одного из дежурных механиков на производстве. Варвар использовал хорошую книгу, как подставку, а у Розалии обливалось кровью сердце при виде того, как она пропадает. Лука по-хозяйски отворил камеру не пойми откуда имеющимся у него ключом и, оставив дверь открытой, не проронив и слова, присел на аккуратно застеленную койку. Одна рука его была в кармане выглаженных и идеально чистых угольно-чёрных брюк, а в другой он держал красивое, спелое, красное яблоко. Картер взглянула на мужчину из-подо лба, только на несколько мгновений отрываясь от чтения, затем вернулась к своему увлекательному занятию. Тогда этот человек заговорил о яблоке в его руке.