Одним особенным вечером ноября Соломонс должен был зайти в ресторан, но задерживался больше обычного, а когда всё же пришёл, заметил очень опасную для этого заведения ситуацию. За их столиком Флэтчер находилась в компании какого-то постороннего мужчины, что самоуверенно восседал там и раскуривал при ней сигару. Соломонс едва сдержался, чтобы не зарычать по-звериному от вспышки ревности, пока глаза его наливались кровью, а вены на руках раздувались. Однако самоконтроль еврею был чужд, поэтому, выпрямив спину, он поспешным шагом направился в сторону нарушившего его границы незнакомца, грубо расталкивая прохожих на своём пути. До катастрофы оставались мгновения.

— Нет, Вы не понимаете, — хозяйка ресторана вежливо улыбалась мужчине и что-то вполне доходчиво, хоть и впустую объясняла. — Мне не важно, что отказов Вы не принимаете. Я, в самом деле, не нуждаюсь в компании и не танцую. У бара достаточно дам, которые с удовольствием проведут с Вами вечер.

— Смилуйтесь, они меркнут перед Вами. А я привык получать всё самое лучшее. Знаете, в Париже… — незнакомец хотел было начать какую-то увлекательную историю, но Соломонс оказался рядом ближе и, схватив за шиворот, вышвырнул его со стула прямиком на пол.

В «Риджентс» конфликты были таким редким явлением, что все посетители оставили свои разговоры и тарелки с изысканным ужином, любопытно уставившись на происходящее, как на самое яркое представление в их жизни. Музыканты перестали играть, повисла гробовая тишина вокруг возникшей ссоры. Элизабет поспешила вмешаться, потому что знала, что Соломонс здесь же убьёт этого человека и будет за то отвечать перед законом, если она немедленно не успокоит его вспыхнувшую голову. Даже его авторитет, власть и военные заслуги перед короной не помогут ему отделаться от перспективы попасть в петлю.

— Она сказала, что не танцует, дружочек, м? Сказала. Ты, наверное, плохо слышишь, давай-ка, — еврей достал из пальто свой револьвер и поместил в барабан пулю, — я прочищу тебе уши. У меня и средство хорошее имеется, сразу всю дрянь выбивает из головы.

— Как неловко. Кажется, измазал обувь о жидовское дерьмо. Кто впускает сюда всякий второсортный мусор?

— Чего ты там промямлил, еблан? — Алфи взвёл курок и направил оружие на наглеца.

У Соломонса вот-вот должен был лопнуть глаз, но на Элизабет юрко, как кошечка, скользнула под руку и стала перед ним в абсолютно тесной близости, положив одну руку на грудь, а вторую — на его щеку, стараясь обратить внимание на себя. Барышня приподнялась на носочки, чтобы дотянуться до его уха и обожгла кожу теплом своего дыхания. Еврей даже опешил на мгновение, показательно оплетая её талию своей увешенной золотыми кольцами и браслетами медвежьей лапой. Но мгновение слабости было коротким и рука, держащая револьвер, стала снова твёрдой.

— Т-ш-ш, — гипнотизирующее и успокаивающе прошипела женщина. — Тебя повесят на следующий же день, Альфред, будь благоразумным. Кроме того, здесь существуют определённые правила, которые запрещают внутренние конфликты и исключений в нём не предвидено даже для тебя. Не огорчай меня, пожалуйста. Этот человек осознаёт свою ошибку и уже уходит.

— Правила — это хорошо. Правила — хорошо, да, — он выдавил из себя пресквернейшую улыбку и сощурил глаза. — Ступай, дружочек, въёбывай отсюда. Дайте ему бутылку хорошего виски с собой за мой счёт. Мы же всегда рады сраным американским туристам. Ага, не только ты умеешь национальность вычислять по акценту, понял, да?

— Альфред. Благоразумным.

— Я охуеть какой сейчас благоразумный, дорогуша! — Он воскликнул так, чтобы слышал каждый присутствующий. — Ты даже не представляешь.

Американец не продолжал конфликт. Мужчина отряхнулся и после зрительной перепалки с потревожившим его свирепым зверем покинул заведение. Как-то очень быстро, будто всё случилось так, как должно было, и делать ему в ресторане больше нечего. Соломонс опустил револьвер и вернул его во внутренний карман своего пальто, как только входная дверь хлопнула. Элизабет махнула рукой, чтобы музыканты снова начали играть, и выдохнула с облегчением. Когда конфликт был улажен, она наконец-то могла отметить, что Алфи выглядел совершенно иначе. Мужчина снял пальто и шляпу, бросил их на стул, который забрал от соседнего столика, выровнял спину, а затем расстегнул пуговицу на приталенном пиджаке своего новенького костюма. Он явно посетил хорошего цирюльника и парикмахера, потому что его волосы и борода стали короче и ухоженнее. Альфред выглядел моложе и презентабельнее, его рубашка была белее снега, наглаженные стрелки на брюках ровнее сердечного ритма мертвеца, а в отражении туфлей можно было видеть тайны мироздания и собственную душу.

— У тебя какой-то праздник? — Она присела за стол и мгновенно выдернула своего спутника из кипящей смолы собственного гнева, а он как истинный джентльмен пододвинул ей стул, хотя ранее ничего подобного не делал. — До Хануки целый месяц, а твой день рождения в мае. Кто ты и что сделал с Альфредом Соломонсом? И не смей мне лгать.

— Праздник? С чего ты взяла, что у меня праздник?

— Ты в зеркало себя видел? Принарядился как, похорошел, и где твоя трость?

— Нога болеть перестала, я её и выбросил, — заявил мужчина и брезгливо струсил со стола упавший от сигары американца пепел. — Она мне больше не нужна, я же не симулянт, как ты.

Алфи насмешливо хохотнул в своей манере прожившего жизнь старика, снова напомнив женщине, что обновлённая внешность — пыль в глаза. Однако она уже привыкла к тому, кто он есть на самом деле, приняла его. И наблюдать его таким статным, красивым и ухоженным было хоть и отчасти приятно, на самом деле это было просто для того, чтобы впечатлить её, и она всё понимала. А женщине вовсе не нравилось, что он хочет быть для неё не тем, кем есть на самом деле. Будто Алфи тоже терял возле неё свою личность. Или, возможно, Элизабет слишком много проводила время, анализируя то, что для других не имеет значения и все эти умозаключения не более, чем абсолютная чушь.

— Собственно, в этом есть твоя заслуга, ведьма, и это автоматически делает меня твоим должником, а мне не нравится быть должником, знаешь ли. У меня есть для тебя подарок, — он полез в карман пальто и достал оттуда небольшой свёрток светлой ткани. — Ничего существенного с виду, просто безделушка. Но в ней много смысла и я неебически долго мастерил её, так что хочу, чтобы она была у тебя, как оберег от всего плохого дерьма в этом недостойном тебя мире, и как напоминание.

Соломонс было хотел добавить «от всего плохого, кроме того, что в её жизни уже есть я», но решил не портить момент. Женщина аккуратно развернула протянутый ей свёрток, чтобы добраться до подарка и обнаружила там дивную вещицу. Оберег представлял собой прекраснейшее ювелирное изделие из жёлтого золота в форме Звезды Давида, оплетённого вьющейся розой. Бутон цветка украшали потрясающей красоты рубины, а листочки — изумруды в цвет её глаз. Женщина коснулась кончиками пальцев граней шестиконечной звезды, а затем олицетворения её самой и губы тронула лёгкая улыбка. Она была очарована первоочерёдно тем, что такую аккуратную вещь сделал такой человек, а посыл подарка вызвал тепло внутри грудной клетки, будто от крепкого алкоголя.

— Маген Давид, — произнесла на иврите Розалия и, наконец-то, оторвала взгляд от ювелирного изделия, чтобы посмотреть на Алфи, а тот уже непринужденно что-то жевал и покачивал головой под весёлую музыку. — Символ надежды и гармонии между своим «я» и внешним миром.

— У него очень много значений, очень много трактовок его формы и функционала, как оберега. По большей части, человек сам выбирает, чем именно он будет ему служить. Если тебе хочется, чтобы это был символ надежды и гармонии, то это будет символ надежды и гармонии, — проинформировал мужчина, а затем взял стакан, наполовину наполненный виски. — Так хорошо сказал, что надо выпить.