— Уже поздно, пойдем — тихо сказал он Марисе.

Она была пьяна. Поджав колени, сидела на табурете как всегда у окна, рядом с кухонным столом, под светом яркой, режущей глаза электрической люстры, застланной густым и едким трубочным дымом. Услышав, что он пришел за ней, она грубо ответила ему, но он сказал, что скоро полночь, протянул руку. У нее был такой вид, что она хотела плюнуть ему в раскрытую ладонь, но она отставила недопитый фужер, тяжело и печально вздохнула, надела плащ, шляпу и сапоги и пошла домой вместе с ним.

Надо ли говорить, что за эти дни они так и не дошли до храма, куда их приглашал отец Ингвар. О разговоре, что случился в тот день, когда он ходил на службу в собор Иоанна Крестителя, больше не было и речи. Правда, иногда были моменты, когда словно бы между детективом и Марисой и не было того недоверия, что ощущением серой тягостной и непредсказуемой угрозы тяготило и ее саму и детектива. Чаще всего так случалось, когда они ходили по центру города, где величественные, возведенные еще в прошлые века, постройки дворцов, учреждений и церквей, как это всегда бывает в таких местах, прогоняли тоску, навевали радостные мысли о том, что все дурное закончится, а хорошее навсегда запечатлеется, останется в душе, что слезы и боль с годами перегорают в теплые воспоминания, а сиюминутные тяготы это всего лишь скорбный миг, которой пройдет, как прошло и отступило то зло, что когда-то пыталось разрушить и осквернить и эти площади улицы и стены.

Раз они стояли на площади перед герцогским дворцом, спиной к воротам парка. Задрав головы, смотрели на серое небо и черный шпиль Собора Последних Дней.

Сизые и хмурые, как штормовое море, облака бежали низко над крышами ратуши и счетной палаты, высокими решетками и деревьями. Это был тот редкий час, когда дождь уже закончился, а мощный, порывистый, дующий над городом, раскачивающий кроны дубов и ив, стучащий флюгерами и ставнями, ветер еще не успел нагнать новых туч, чтобы обрушить на побережье и город новый, очередной, уже почти по-сентябрьски холодный и темный ливень. Чайки, что залетали в поисках еды к Рыночной площади, в молчаливой торжественности очерчивали широкие дуги вокруг колокольни Собора. Голоса прохожих и цокот копыт эхом отдавались от камней мостовой и высоких стен. Прошедшее здесь торжество, кровавые поединки и потешное сражение, убийство генерала и ночь Масок — все осталось где-то в далеком, недосягаемом прошлом. Остались только грязно-рыжая стена ратуши с торжественными высокими окнами, герцогский парк и мрачные в своем величии фасады окрестных строений. Люди, пешие и верховые спешили от одного к другому концу площади, сутулились, вжимали в плечи головы, словно пригибаясь под гнетом низко нависшего над ней, холодного, пасмурного неба.

Над высокой чугунной, украшенной литыми венками и кошками, решеткой ограды поднимались ввысь черные стены Собора. Его массивные арочные двери были плотно закрыты, через витражи в узких высоких окнах невозможно было заглянуть в окна, узнать, что там внутри.

— Он стоит тут уже три тысячи лет — подняв взор на фасад, медленно, словно нехотя, как будто что-то заставило ее говорить против воли, произнесла Мариса — Собор Последних Дней. Он был тут еще до того как люди поселились на побережье. В архивах нет никаких записей, когда его построили и кто его архитектор. Есть история, что некий падший ангел, что раскаялся в своем мятеже, возвел его, в те времена, когда на земле не осталось ни одного человека, в знак того, что когда люди перестают служить Богу, то ангелы продолжают исполнять молитвенный чин вместо них. Бог смилостивился над ним и остановил время до тех пор, пока не наступят Последние Дни. И когда мир будет рушиться, погрузится во тьму, и лишившиеся своего царства обреченные падшие духи пойдут на приступ Небесного Иерусалима, чтобы не остаться во внешнем небытии, врата Собора откроются, и другие падшие ангелы, кто пожелает отречься от своего князя, сатаны, будут служить в нем самую последнюю литургию… — Мариса тяжело вздохнула — конечно можно сказать, что все это ерунда, но вокруг него действительно какая-то аномалия. Собор постоянно кто-то пытается исследовать, но никакие машины, ни люди не смогли в него войти. Говорят, что если смотреть по фотографиям, видно только черный контур, который не отражает свет, а то, что мы видим глазами, двери, витражи и окна, это просто мы видим так, как будто бы они существуют на самом деле… Лео тоже смотрел его. Часто ходил сюда со своими приборами. Он говорит, что никакой логики или физики здесь нету, и это просто чудо, оставленное в назидание нам Господом Богом, как звезды, которые видно, но на самом деле их нельзя достичь, потому что там, за границей неба, за морем, за краем земли, ничего нет. Только пустота, искажение и внешняя чернота эфира… — она отпустила локоть Вертуры, раскинула руки в своих широких черных рукавах и повернулась на носках своих сапог, как будто совершая какое-то танцевальное движение. Ветер подхватил ее темные длиннополые одежды и косу, перевитую скорбными белыми и синими лентами, на миг сделав ее похожей на расправившего крылья черного дракона или большую темную птицу.

— Я вот думала… — попыталась улыбнуться она, печально глядя в серое небо — читала книги, слышала от Лео, что звезды, солнце, луна, это всего лишь квантовые возмущения и на самом деле их нет, но их воспринимают некоторые наши приборы, наши глаза и души. Что просто Бог создал их как камни, как деревья, как ветер, чтобы мы не были одиноки, не жили во тьме и пустоте. А леди Хельга не видит их. Для нее весь мир — глухая пустота и чернота. Хотя она и чувствует солнечную, звездную и лунную энергию, но совсем по-другому, не так как мы. Наверное, как ангелы и демоны… Если бы я не знала кто она, я бы думала что она спустившийся на землю огненный ангел Божий с мечом. Но это не так. Как грустно, какое разочарование, когда еще одна сказка истаивает пылью… А еще в какой-то книге было что звезды — это глаза ангелов, которых Бог поставил присматривать за нами, за землей, и раньше их было больше, потому что со временем и они тоже умирают, ломаются, гаснут, падают в ад с небосвода, становятся черными, обгоревшими. И когда закатится последняя звезда, все погрузится во тьму и наступит Страшный Суд…

— Да, я видел как-то иллюстрацию, гравюру, в одной книге — глядя на Собор, поймал ее тонкие пальцы, взял за ладонь, согласился детектив — кто-то пытался представить себе мир как огромное дерево под грозовым звездным небом, которое посадил Бог, и на этом дереве множество яблок и каждое из них это целая вселенная. Бог стоит с топором и когда яблоки созреют, он соберет их все, срубит засохшее дерево и бросит в огонь, а потом посадит новое из семечек. Мы придумываем аллегории, потому что наш разум слаб и ограничен и, когда он не способен осмыслить какие-то вещи, чтобы не сломаться, он рождает вот такие причудливые картины. Быть может в этом и есть парадокс нашей веры. В попытке осознания безграничности и холодности вселенной и нашей ничтожности перед этой пустотой, возведенной в бесконечную степень. Если бы Бога не было, мы бы сами придумали его чтобы не сойти с ума в этих неизмеримых массивах формул и цифр, которыми описывается окружающий мир… Но нам не надо ничего придумывать или прятаться, потому что Он есть.

Мариса обернулась к нему. Отпустила руку. Ее лицо скривилось в презрительной улыбке, взгляд черно-карих глаз на миг полыхнул каким-то злым и страшным, необузданным блеском. Он хотела сказать что-то еще, несомненно, очень важное, то что ее беспокоило, возразить, быть может что-то даже крикнуть, но удержалась от этого порыва, ничего не сказала в ответ.

— Пойдем отсюда — скривив губы, сгорбившись, бросила она Вертуре, цепляя рукой его локоть, потащила его под арку ратуши, и прибавила как бы в оправдание — скоро дождь.

Он кивнул и последовал за ней.

— Зачем тебе все это? — горестно упрекнула она его, когда они ухолили с площади — ты читал много книг, ты знаешь все обо всем, почти как Лео, витаешь в облаках, рассуждаешь о чем-то. Но здесь на земле все по-другому. Хлебом духовным сыт не будешь, разве ты не понимаешь этого? Здесь грязно, холодно и сыро. И всем все равно, что будет завтра, а уж тем более, после смерти или на небе, главное сегодня быть одетым, довольным и сытым…