Углубила свою позицию и «Русская Мысль», ядовитые инсинуации которой нас не удивляют. Чего и следовало ждать от сего насквозь антинационального, антирусского органа? В напечатанной в нем статье М. Блинковой, эта последняя настойчиво науськивает кремлевское правительство на писателя, повторяя раз за разом, что он-де чужд принципам марксизма-ленинизма и заслуживает за то примерного наказания.

На ее риторический вопрос, почему же его не сажают, не высылают или не расстреливают, мы без особенного труда найдем ответ:

Солоухин стал одним из самых популярных в СССР авторов, одним из самых любимых в народной массе. Репрессии против него произведут, неотвратимо, громкий скандал; каковой совершенно не в интересах властей, особенно в настоящее время.

Чем и объясняется относительная мягкость принимаемых против него мер, как запреты выступать по радио иль выезжать за границу, которые не раз уже пускались в ход, или как разносы (достаточно свирепые!) в официальной печати. Вероятно (и даже несомненно!) номенклатура локти себе кусает: вот, мол, отогрели змею на груди своей! Да поздно…

Сперва-то, не столь уж и сложно понять, почему бдительное око партии проморгало: крестьянский сын, комсомолец, сочинитель вроде бы и аполитичных стихов, потом разъездной репортер «Огонька»… Правда, опасный огонек всегда тлел, в его творчестве, огонек патриотизма, христианской веры и стремления к правде, – но до поры до времени (отчасти и благодаря все той же цензуре, вымарывавшей у него все несозвучное принятому свыше курсу) скрыто. Могло представляться, пожалуй, и выгодным позволять ему печататься, в знак выражения некоторого либерализма. Теперь же, – и известность стала непомерно велика, да и времена переменились. При гласности расправа над пользующимся любовью публики писателя выглядела бы страх как нехорошо!

Специально отвратительна, в «Панораме», статья неумной О. Максимовой, уже и прежде атаковавшей Солоухина в «Новом Русском Слове».

На этой статье, носящей название «Особый ответ», стоит остановиться, как на образец бессовестной дезинформации. Она сплошь построена на фальшивых попытках загримировать критикуемого писателя под крайнего русского шовиниста, каковым он бесспорно на деле не является, – если таковые вообще в природе есть!

Для этой цели вырываются из контекста следующие слова: «Никто и никогда не вернет народу его уничтоженного генетического фонда, ушедшего в хлюпающие грязью поспешно вырытые рвы, куда положили десятки миллионов лучших по выбору, по генетическому именно отбору россиян». И вот Максимова принимается кричать, будто Солоухин заботится о чистоте русской крови; а Гитлер, мол, заботился о чистоте германской, и значит Солоухин фашист, и пр., и т. д. Она не замечает (вернее, делает вид, что не замечает, – а читателям отводит глаза!), что даже в выдернутой ею цитате речь идет о россиянах.

А россияне означает «народы России», «граждане Российской Империи» и, – сколь ни грустно» – по нынешним временам, «жители СССР». Автор не сказал ни великороссы, ни хотя бы русские. Его сожаление относится ко всем племенам порабощенной большевиками страны.

Недаром, немного выше, в той же работе Солоухина, «Читая Ленина», сказано (речь идет о жажде мирового коммунистического господства): «Неужели ради этого надо потрошить народы, истреблять физически лучшую часть каждого народа. Тут уж самоочевидно подразумеваете отнюдь не один русский народ. Да и в других своих вещах Солоухин постоянно повторяет, что от советской власти пострадали, наравне с русскими, и узбеки, и буряты, и вогулы.

И где, и когда он – пусть бы Максимова хоть строчку нашла! – говорит о чистоте крови, да еще таком смысле, чтобы отрицал Пушкина или Лермонтова? Он, наоборот, и Блока считает великим русским поэтом, хотя у того и фамилия иностранная. И о Мандельштаме он отзывается (вопреки тому, что он должен бы был говорить, согласно Максимовой) с полной симпатией, в своем письме о «Мемориале». Так что никакого нету дива, если он (по издевательскому выражению Максимовой) «остается поклонником Николая Второго, в котором русской крови на чайную ложку не наберется».

И когда он называет имена «Дзержинского и Свердлова, проливших реки и моря русской крови», он их называет как палачей; бессовестное занятие отсюда выжимать полонофобию или антисемитизм. Как факт, о Польше Солоухин везде пишет с симпатией, польской культурой восхищается; а иудофобии мы у него пока никогда не видали; если видела Максимова, пусть укажет, где.

Такие вот нечистоплотные переделки и подделки, явно нечестные лжеистолкования, в стиле большевицких процессов «оппозиции», составляют всю длинную статью «Особый ответ». Обмануть она может тех, кто Солоухина совсем не читал и его книг и статей под руками не имеет. Те же, кто с его творчеством знаком, только и могут сочинения г-жи Максимовой квалифицировать как мошенническую клевету.

Мы убеждены, и уже с давних пор, что Владимир Алексеевич Солоухин – лучший русский писатель наших дней.

С нами многие в России не согласятся. Но бывает, что издали и со стороны виднее.

Не согласятся же главным образом потому, что – нет пророка в своем отечестве! – он выражает мысли, которые не по нутру левому стану, да и значительной части того, что приходится условно именовать правым.

Но это, быть может, мысли, которым принадлежит будущее.

Новое его произведение (оно уже печаталось в московском журнале «Наш Современник») – в несколько необычном для него жанре документальной повести.

Однако в нем ясно проявляется присущее Солоухину чрезвычайно симпатичное – и чисто русское по духу, – свойство: сочувствие и понимание по отношению ко всем народам России. Недаром он активно способствовал ознакомлению русской публики с творчеством ряда племен нашей империи, будь то киргизы, якуты или вогулы.

В данном случае, в центре его внимания стоят хакасы, как он уточняет, обитатели Минусинской впадины в Сибири.

Их история, которую автор нам кратко излагает, может быть разделена на две эпохи; и трагическая линия, их разделяющая, падает на первую половину 20-х годов.

До того это был в целом счастливый народ, «красивый, свободолюбивый, трудолюбивый, своеобразный», живший в благодатной области «со своим благоприятнейшим микроклиматом и плодородными землями (все же это Сибирь, а растут абрикосы, и помидоры там вкуснее, чем где-либо)».

В сей благословенной стране мирно уживались и коренное население, и русские колонисты, в данном случае казаки, немало с ним породнившиеся. Благо между ними не было вероисповедных перегородок: хакасы, по старому названию минусинские татары, исповедовали православие, хотя у них и сохранялись сильные пережитки шаманизма.

Кровавый, леденящий перелом наступил тут не собственно с революцией, а позже. И связался навсегда в сознании переживших его с одною демоническою, сатанинскою фигурою: с Аркадием Голиковым. Тем самым, который нескольким поколениям подсоветских читателей известен в качестве детского писателя, носившего псевдоним Гайдар.

Писателя, впрочем, по нашему разумению, не особенно талантливого. Зато в другом он проявил если не способности, то по крайней мере решительность и непреклонную целеустремленность: в деле уничтожения врагов советской власти. А ими стали, волей неволей, все крестьяне, скотоводы, земледельцы, охотники, русские и туземцы, которых эта власть беспощадно грабила и разоряла.

На их усмирение и были двинуты Части Особого Назначения (ЧОН), одним из главных руководителей коих являлся совсем еще молодой тогда Гайдар. Он историю своей деятельности в Хакасии написал поистине слезами и кровью…

Нашелся ему и противовес, выдвинутый терзаемым народом герой: казачий хорунжий, бывший колчаковец Иван Николаевич Соловьев, возглавивший сопротивление, начальник «Горноконного партизанского отряда имени Великого Князя Михаила Александровича».