— Оставьте свои замечания при себе, Ревойто. Я сама решу, что для меня лучше.

— Да, Ревойто, приведи этого раба. Если дама хочет — нельзя отказывать. Тем более наследнице герба Головы Вепря.

— Простите господин. Этого раба нет.

— Как это нет? — вскинула тонкие брови Ийя. — Я его видела сегодня ночью.

— Простите, госпожа. Он был наказан. Я буду счастлив вам предложить…

— Не будешь. Меня абсолютно не интересует твое счастье. Меня интересует раб. Я жду.

— Мы ждем, Ревойто. Не думаю, что ты хочешь заставлять нас ждать дольше необходимого, — лорд насупился, рыхлое лицо начало медленно багроветь.

— Простите, господин. Я не мог предположить. Этот раб был наказан, он теперь… — управляющий говорил быстро, пухлые губы дергались, — он не может подойти. Не сможет.

— Ну что ж. В таком случае я могу подойти к нему, — Ийя пристегнула перевязь и поправила шпагу, защелкивая пряжку. — Веди.

— Вам не стоит, госпожа…

— Что? — Ийя оглянулась на управляющего, склонив голову к плечу.

— Нет, госпожа. Ничего, простите. Рад вас проводить, госпожа.

Управляющий распахнул дверь и нервной подпрыгивающей походкой зашагал вокруг дома. Ийя шла следом, осторожно выбирая на мостовой, куда поставить ногу. Лужи темными пустыми глазами глядели на нее, вспыхивая серебряной редкой рябью. Управляющий остановился у черного входа. Густой запах гнили висел в сыром воздухе. Ийя поморщилась и прижала к носу надушенный платок.

— Вот, госпожа. Простите, госпожа.

Ийя прищурилась. Что-то шевельнулось в грязи. Человек. Он грузно, тяжело пополз в строну, скользя пятками по жидкой грязи. Она подошла ближе. Раб лежал на спине, глядя сквозь нее мутными глазами. Широко разведенные ноги, выпачканные грязью и кровью, подрагивали. Что-то было… что-то странное. Тускло блеснуло зеленое бутылочное стекло, покрытое бурым склизким налетом. Ийя медленно выдохнула через зубы. Она присела на корточки, отвела липкие завитки волос со лба. Раб моргнул, темные глаза остановились на склонившемся над ним лице.

— Подожди. Я не сделаю ничего плохого. — Ийя поддела кинжалом кожаный ремень, освобождая истерзанный рот. — Вот так. Так лучше.

Раб сглотнул, облизал покрытые кровавой коркой губы.

— Повернись. Я освобожу тебе руки. А потом займемся бутылкой. Потерпишь?

Он хрипло вздохнул, кивнул и, перевалившись на бок, скорчился, прикусив нижнюю губу.

— Ревойто, подготовь счет. Пришлешь мне завтра, — нахмурившись, Ийя поддела лезвием полосу черной жесткой кожи и надавила, гладя, как расползается под ножом ремень.

— Все будет хорошо. Слышишь, все будет хорошо.

Вокруг было тихо. Далекие, приглушенные голоса только подчеркивали эту тишину. Боли не было. Тело, легкое, невесомое, словно парило в теплой, нежной пустоте, чуть покачиваясь. Айре сглотнул, в горле было сухо. Рот пересох, шершавый язык лип к покрытому мерзкой горькой пленкой небу. Уголки рта было странно занемели. Айре осторожно притронулся кончиком языка к чему-то жесткому, впившемуся в щеки. Он подумал, но ничего в голову не пришло. Потом Айре попытался поднять веки. Глаза не хотели открываться, он подождал, потом попробовал еще раз. Белый холодный свет заливал пустую казенную комнату. Стены были выкрашены в грязно-зеленый цвет, который так любят в больницах. Айре опустил взгляд. Он лежал на кровати, накрытый белым одеялом, под него тянулась трубка, в которой медленно текла желтоватая жидкость. Да, больница. Айре попытался повернуть голову. Комната накренилась, закачавшись, как на волнах, накатила тошнота. Айре сосредоточился; вспоминания ускользали, и он напряженно искал в памяти зацепку. Бал. Да, бал. Ревойто. Мусорник. Тупая боль в связанных руках, ошейник, поводок. Бродяги. Женщина. Хотя в женщине он не был уверен. Бред мешался с реальностью, Айре сортировал воспоминания, вертя их так и сяк, пытаясь разобраться. Бродяги, насилующие его, ткнув лицом в гниющие объедки — это было. Наверняка было. Или не было? Бутылка. Он помнил ужас, когда над ним склонилось оскаленное лицо, острую обжигающую боль, бессилие. Мысль о том, что он сдохнет на помойке с винной бутылкой в разорванной заднице. Это было реально. А вот женщина? Что было делать там женщине? И почему он в больнице? Воспоминания заканчивались на склонившемся над ним узком лице. Она сказала… что сказала?

Голоса за дверью заставили его вздрогнуть. Кто-то пришел. Айре слишком хорошо знал, чем может закончиться любой сюрприз. Он вжался в матрас, стараясь стать меньше, остро чувствуя собственную уязвимость в этой пустой комнате, борясь с детским желанием спрятаться под одеяло. Дверь отворилась. Он прикрыл глаза, делая вид, что еще спит. Шаги прошелестели к кровати и затихли. Айре лежал, стараясь не дышать, дожидаясь пока посетитель уйдет.

— Не притворяйся. Ты моргаешь, а значит — в сознании.

Он открыл глаза, настороженно глядя на стоящую над ним невысокую фигуру. Женщина. Та самая. Узкое лицо. Светлые волосы заплетены в косу.

— Как ты?

Он открыл рот, пересохший чужой язык царапал липкие губы, и вместо ответа получился хрип. Айре приподнялся, потянулся к стоящему на тумбочке стакану. Женщина уставилась на его покрытую шрамами руку, изумленно вскинув брови. Айре коснулся негнущимися пальцами стакана, но скользкое стекло вывернулось, проехав по тумбочке. Он оперся о локти, преодолевая головокружение, стакан колыхался, шел мелкой рябью. Потянулся еще раз, рука ползла по тумбочке, как неуклюжий паук.

— Ложись, сейчас налью, — женщина легонько толкнула его в грудь, опрокидывая на подушки. Он лег, торопливо спрятав руку под одеяло. Женщина налила в стакан воды из запотевшего кувшина, вставила соломинку и поднесла к его лицу. Айре приподнял голову, ловя губами верткую розовенькую трубочку. Женщина села на край кровати, поддерживая его под затылок, зажала ерзающую трубочку пальцем. Вода, текущая тонкой струйкой в иссушенный рот, была до невозможности сладкой. Айре жадно глотал, задыхаясь, чувствуя, как прохладная влага вливается в него, впитываясь, как в раскаленный песок — это было чудесно. Он пил и пил, пока трубочка не забулькала, обдавая рот тонкой холодной струей воздуха. Айре поднял глаза на женщину. Та поставила стакан на тумбочку, покачала головой.

— Пока хватит. Слишком много нельзя. Сильно рот пересох?

Айре кивнул.

— Ладно, сейчас. — Она встала, взяла стоящую в ногах вместительную парусиновую сумку и, пошарив в ней, достала большой апельсин, неестественно яркий в этой бесцветной комнате. Вытащила из ножен узкий длинный кинжал с гербом на рукояти и надрезала кожуру крестом. Сняла остро пахнущие оранжевые лепестки, облизала пальцы, поморщившись от масляной горечи. Айре смотрел на нее, пытаясь понять, чего она от него ждет. Она отделила дольку и, отрезав кусочек, повернулась к Айре.

— Бери. Только осторожно, если попадет на швы — будет щипать.

— Какие швы?

Женщина протянула руку, коснулась уголков его рта.

— Вот эти. Ремнем разорвало. Там всего по одному стежку, мелочь. Давай, возьми апельсин — рот не так сохнуть будет.

Айре послушно принял губами растрепанный, истекающий соком треугольник. Прижал языком, во рту стало кисло, сладко и терпко. Он сглотнул.

— Лучше? Еще будешь?

— Да. Спасибо, госпожа, вы очень добры.

— Ну, должна же я заботиться о своей собственности.

Айре моргнул, осмысливая.

— Вы… купили меня, госпожа?

— Увы. Правда, когда я тебя покупала, то еще не знала, во что это выльется. Твое лечение обошлось дороже, чем ты, — она улыбнулась, отрезала еще кусочек, пачкая рыжим соком пальцы. — Бери.

Айре ел апельсин, открывая, как голодный птенец, рот, и думал. Она его купила. Оплатила лечение. А сейчас у него швы. На лице. Он был не настолько глуп, чтобы не понимать, насколько зависит от собственной внешности. И чем может закончить изуродованая шлюха, тоже знал достаточно хорошо.

— Госпожа, простите. У вас есть зеркало?