Пожав плечами, она достала из бокового кармана сумки пудреницу в нефритовой оправе, щелкнула замочком.

— Держи.

Он взял ее, поднес к лицу. Из зеркала на него глянули глаза-щелочки в багровых отеках. Белая марлевая повязка на носу, бинты уходят куда-то на затылок. Распухший бесформенный рот, заскорузлые от крови обрезки ниток торчат из стянутых ран. На лбу — глубокая ссадина, залитая угрожающе фиолетового цвета лекарством. Айре опустил зеркало — ошейника не было, от него остался только подсохший синий след, кожа кое-где была надорвана. Он растерянно посмотрел на женщину, опять на отражение.

— Все, насмотрелся? — она забрала пудреницу, закрыла и сунула в сумку. — У тебя сломаны два ребра, сотрясение мозга, растяжение связок в паху. Ну, и швы. После бутылки.

Айре испуганно молчал, глядя, как лекарство стекает по трубке к его руке. Мысли вертелись в голове, путаясь, сердце билось где-то в горле, мешая дышать. Вчера, еще вчера он был на балу, молодой, красивый раб, и лорд — неплохой хозяин, лучше многих. А сейчас, не прошло и суток — он урод, сломанная, никому не нужная кукла, которую купили непонятно зачем. Лицо, улыбка были его единственной защитой, а сейчас их нет.

Кровать скрипнула под весом тела. Женщина села с краю, он видел шитье на обшлаге рукава, когда она оперлась о матрас. Рука у нее была бледная и узкая, ни маникюра, ни украшений.

— Что случилось? Чего ты? Не переживай, все заживет.

— А если нет? Зачем вам такой раб?

— Ну, вот когда не заживет, тогда и думать будем.

Айре дернулся, метнул в нее короткий взгляд.

— Извини, я просто пошутила. Тебе неприятно, черт. Я не хотела тебя расстраивать. Все заживет, правда. Не случилось ничего непоправимого. А если и останутся следы — они будут совсем незаметными. Нос просто разбит, не сломан.

Было странно слышать извинения. Он осторожно, из-под ресниц посмотрел на нее. Узкое бледное лицо, тонкий нос, строго очерченный рот. Айре попытался понять, сколько ей лет, и не смог. Двадцать пять? Тридцать? Строгое аристократическое лицо, существующее вне возраста и эмоций, невозмутимость, возведенная в абсолют. Тогда, на мусорнике, отупевший от боли и отчаяния, он просто смутно радовался чьи-то рукам, освобождавшим его от ремней, прикосновениям, не несшим боли, ровному, спокойному голосу. Сейчас — он не понимал. Молодая, интересная женщина, подобравшая полудохлую шлюху — будем называть вещи своими именами. Что ей нужно? Игрушка для секса? Красивый самец для сопровождения? Деталь интерьера? Почему именно он? Зачем было вытаскивать его из помоечной грязи и везти в больницу? Предположения разбивались о невозмутимую маску, заменявшую женщине лицо.

Она встала, взяла сумку.

— Ладно, мне пора. Зайду завтра. Тебе что-то нужно?

— Госпожа, разрешите спросить?

— Конечно. Что?

— Как мне называть вас?

— Вот черт. Правда, я даже не представилась. Ийя де Виалан.

Айре открыл рот и вытаращился на нее. Де Виалан. Меняющие образ. Одна из двух десятков Древних Семей, осколок прошлого, почитаемый и бесполезный. Живая легенда. Он помнил, что о них рассказывали в школе — когда он еще ходил в школу. Несколько десятков семей дворян, в годы Тысячедневной войны давшие согласие на магическую трансформацию. Война была выиграна — то ли благодаря им, то ли нет. Он вспомнил картинку из учебника истории, "Бой при Зоане" — поле, усыпанное разорванными телами в яркой красно-зеленой форме, и гигантские неясные фигуры на заднем плане, покрытые алыми пятнами. Никогда больше не понадобилось использовать Меняющих образ для войны. Слишком хорошо помнили, как выглядит бой с их участием. Их почитали. Уважали. Боялись. Избегали. Шли годы, Древние Семьи перестали быть живым оружием Империи. Богатейшие древние семейства, элита, выпускники лучших школ, лучших академий, занимающие ведущие посты в Имперском штабе, в жандармерии, в Совете Восьми. Но способность к трансформации, жуткий, нечеловеческий Образ, живущий в каждом представителе рода Древней Семьи — остались навсегда. Каждый из блестящих офицеров, усыпанных бриллиантами дам, благородных лордов во фраках, застигнутый опасностью, мог ощериться, меняясь, выворачиваясь во что-то невообразимое — и убить так же легко, как обычный человек прихлопывает муравья. Айре глядел на женщину, искал в лице тень Образа, прячущегося где-то внутри.

— Как зовут тебя?

— А? — Айре все еще видел "Бой при Зоане", снившийся ему, когда он был ребенком. После этих снов он всегда спал с зажженным светильником.

— Как тебя зовут? Еще одна вещь, о которой я не подумала.

— Как прикажете, госпожа.

— Но есть же у тебя имя.

— Рабов зовут так, как угодно хозяевам, госпожа.

— Послушай. Просто скажи мне свое имя. Поверь, если бы я не хотела знать — я бы не спрашивала.

— Айре, госпожа.

— Хорошо, Айре. Ты на меня так смотришь — это даже забавно. Да не отворачивайся, я привыкла. Чтобы ты не тратил время на догадки — это глаза. Можешь посмотреть, — она наклонилась. Айре поднял взгляд — лицо было совсем рядом. Он видел маленький шрамик на подбородке, родинку над верхней губой. И глаза — большие, ядовито-зеленые, с мерцающими в них желтыми точками. Нечеловеческие глаза.

— Все? Теперь твое любопытство удовлетворено?

— Простите, госпожа, я бы не осмелился…

— Да ладно. Я знаю, всем любопытно. Не поверишь, как за годы привыкаешь к тому, что на тебя все пялятся.

— Я не хотел быть неучтивым, госпожа.

— Черт с ней, с учтивостью, Айре. Любезность — на любезность. Что у тебя с рукой? На балу я не видела этих шрамов.

— Ожоги, госпожа. Обычно я ношу перчатки.

— Другая рука такая же?

— Да, госпожа.

— Несчастный случай?

— Нет, госпожа. Простите, я знаю, что это уродливо. Но перчатки сняли, когда… Когда меня…

— Я поняла. Извини, что спросила. Можешь не рассказывать. Если хочешь, когда выйдешь из больницы, купим перчатки. Кстати, какой у тебя размер? Мне надо купить одежду.

— Рубашки — пятый, штаны — четвертый. Обувь — АС.

— Что купить?

— Я надену все, что вы захотите, госпожа.

— Ладно. Тогда — до завтра.

— До завтра, госпожа.

Она вышла, прикрыв за собой с тихим щелчком дверь. Айре откинулся на подушку, закрыл глаза. Во рту все еще был свежий привкус апельсина. Он поднял руку, посмотрел на покрытую шрамами мерзкого розового цвета ладонь. Взял истекающий золотым соком кусочек апельсина, лизнул повисшую на пальцах каплю, прикусил мякоть. Было вкусно.

Ийя швырнула сумку на заднее сидение приземистой, с округлыми низкими обводами коляски, села за руль и задумалась. Все шло совсем не так. Ийя теперь сама не знала, о чем думала, когда настояла на покупке этого раба. Он ей понравился, это правда. Но нельзя же покупать все, что тебе нравится. Мысль приходить домой и видеть его казалась хорошей — во всяком случае, тогда. Теперь раб принадлежит ей. И что ей с ним делать? Ийя жила одна, домашнее хозяйство вела приходящая служанка. В квартире не было даже еще одной кровати. И теперь Ийя уже не была так уверена, что присутствие в доме постороннего человека ей нужно. Она много работала и, возвращаясь уже поздно вечером, если не ночью, хотела просто отдохнуть. А теперь ее там будет ждать раб. Не собака, не кошка, хотя Ийя не рисковала заводить даже аквариумных рыбок — просто потому что было скучно с ними возиться. Если бы была возможность, она охотно отказалась бы от этой покупки. Но теперь было поздно.

Ийя повернула рычаг. Движитель ожил, замерцал бледно-голубым прозрачным светом, механизм внутри корпуса пришел в движение, зашипел, лязгнул. Коляска качнулась, набирая ход. Ийя включила фары, выезжая на пустынную улицу. Сидящая у столба кошка прижала уши, оскалилась и бросилась прочь, распушившаяся, как ершик для мытья бутылок. Ийя нашарила в ящике у сидения сигареты, щелкнула зажигалкой и закурила. Сиреневая лента дыма вплеталась в холодный ночной воздух, растворяясь в нем.