— Это были мои родители.
— Да. Госпожа.
— Поскольку прийти к общему мнению по поводу тебя мы не можем, с завтрашнего дня перечисление месячного содержания на мой счет будет прекращено.
Айре почувствовал, как диван под ним начинает крениться, реальность качнулась…
— Эй, Айре. Айре.
Он качнул головой, стряхивая дурноту, глубоко вдохнул.
— Что, хуже стало? Все, к черту эту мазь. Вернемся к больничным лекарствам. Хорошо, что я не выбросила пакет.
— Вы меня не продадите?
— С чего вдруг? Мне придется отказаться от служанки и найти дополнительную работу. Когда ты выздоровеешь, то продукты надо будет оптом закупать.
— Я могу есть только кашу. И убирать дом. И… вы можете сдавать меня.
— Как сдавать?
— Почасово.
Наконец Айре удалось сказать что-то, что пробило ледяную невозмутимость наследницы герба Древней Семьи. Она вытаращилась на него, приоткрыв рот.
— Ты спятил?
Айре фыркнул. После всех этих часов тупого гнетущего страха, после грязи, которую он не мог стереть ни со своей кожи, ни из своей памяти, он давился смехом, стирая слезы, текущие из глаз, и подвывая. Ийя сидела рядом, дожидаясь, когда он успокоится. Наконец Айре затих, все еще вздрагивая от смеха.
— Ийя, я шлюха. Правда. И ничего страшного не будет, если я обслужу кого-нибудь. Я делаю много лет. Я профессионал. И, кстати, недешевый. Когда лицо придет в норму — вы же говорили, что придет, — я вполне могу зарабатывать.
— Айре, тебе дали по голове. Я, правда, не знала, что последствия могут сказаться так поздно, но то, что ты говоришь — полная чушь. Я — дворянка, а не бордельмаман. И у тебя, хочу напомнить, швов — как на моей бальной юбке. Не думаю, чтобы ты физически мог делать то, о чем говоришь.
— Ну, во-первых, есть еще и женщины. Вы же сами говорили, что я обаятельный. Пара улыбок — и она заплатит. А во-вторых, есть другие способы.
— Не могу поверить. Я просто не могу поверить, что сейчас обсуждаю с тобой технику платного секса. Ты соображаешь, что говоришь? Ты, вообще, понимаешь, что это — оскорбление?
— Простите. Я десять лет занимаюсь этим потому, что не могу не заниматься. Потому что или я сам встану на четвереньки — или из меня сначала дурь вышибут, а потом поставят. Я привык. Научился. Это просто жизнь. Десять лет я ложусь под любого, в кого мне ткнут пальцем. И я никому не нужен. Меня просто вышвырнули на мусорник, как ненужную вещь. Да, меня отодрали бродяги — и это было мерзко. Но гаже всего было то, что всем было напевать. Любой из этих дам — тех, кто улыбался мне на балу. Любому из джентльменов, которые рассказывали, какой у меня красивый рот. Никто из них даже не оглянулся, когда меня там на части рвали. Сделали бы вид, что не слышат и заговорили о погоде. Вы купили меня, хотя я выглядел, как кусок мяса. Я до сих пор не понимаю, зачем. Вы таскали меня на себе, мыли, кормили. Лечили. Вы думали о том, что мне нужно. Я же заметил — вы купили только мягкую одежду. Удобную. Вы думаете, что если десять лет меня тычут лицом в грязь, то я ничего, кроме грязи и не вижу? Я сделаю все, что нужно. И если я буду подставляться сейчас под кого-то — то хотя бы буду знать, для чего я это делаю. Не потому что этого хочет какой-то ублюдок. А потому что сам так решил.
Ийя осторожно коснулась его руки.
— Айре, у меня никогда не было рабов. В нашей семье это было как-то не принято. Дурной тон. Только слуги. Мне не стоило это затевать. Я завтра оформлю у стряпчего твою вольную.
Айре сгорбился, растрепавшиеся волосы бросили косую тень на бледное лицо.
— Вы все-таки меня прогоните. Я вам не нужен.
— С чего ты взял? Просто будешь слугой.
— Не надо. Пожалуйста. Я буду убирать, стирать, делать все, что скажете. Я научусь готовить. У меня нога почти не болит. Прошу вас.
— Айре, ты останешься здесь. Пока сам не захочешь уйти. Хочешь — убирать — убирай. Хочешь соблазнить домовладельца — пожалуйста. Просто ты будешь свободным.
Айре покачал головой, губы у него дрожали, пальцы тряслись. Это все-таки произошло. То, чего он так боялся. Он знал, что это должно было случиться — и вот оно случилось.
— Я вам не нужен. Вы не хотите меня. Я знал, после того, что вы видели, вы не захотите меня. Чтобы я ни сделал — вы все равно никогда не забудете.
Ийя растерянно смотрела на него.
— Эй. Я думала, ты обрадуешься. Если не хочешь — не надо. Никакой вольной, хорошо. И не сжимай так губы — у тебя там швы. Все. Ты — мой раб. Убираешь, готовишь. Помогаешь с документами. Насчет секса — хочешь, хоть в групповушке участвуй. Не хочешь — просто скажи, что хозяйка — Меняющая Облик, и она не любит, когда трогают ее собственность. А насчет того, что я видела — то это ерунда, поверь мне. Меня это абсолютно не волнует. Я не настолько глупа, чтобы делать вещи, которых не хочу делать. Если бы я не хотела тебя купить — не покупала бы.
Он поднял голову. Ийя был совсем близко. И почему он решил, что у нее жуткие глаза? Огромные, цвета яркой весенней травы под солнцем. Он улыбнулся, чувствуя, как щеки стягивает тубой болью.
— Я не умею готовить.
— Ты умеешь читать. У меня есть поваренная книга.
Позже, когда Ийя ушла, Айре лежал в темноте, глядя в окно. Черные ветви деревьев, похожие на скрюченные старческие руки, скреблись в стекло. Луны не было, низкое рыхлое небо было так близко, что, казалось, распахни створки, протяни руку — и дотронешься до влажных клочковатых облаков, похожих на очески собачьей шерсти. Айре перевернулся на спину, подтянул повыше плед. Лицо покалывало от мази, ныли ребра, немело бедро. Швы между ног зудели так, что хотелось разодрать их в кровь. В спальне скрипнула кровать, Ийя что-то быстро пробормотала во сне, и квартира опять погрузилась в тишину. Айре тихо улыбнулся и закрыл глаза.
Сон пришел нескоро. Мысли мельтешили в голове, обрываясь, отказываясь додумываться до конца. Беспорядочные обрывки, они возникали, пугая своей абсурдной разумностью, и исчезали, оставляя недоумение — как вообще можно было додуматься до такой ерунды. Айре пытался отвлечься, думал о карте, о том, почему точки собирались в круги. Представлял, как будет здорово, если он вдруг до чего-нибудь додумается. И завтра скажет об этом Ийе.
Голоса в коридоре, принадлежащие людям, что находятся за много лиг отсюда. Но даже оттуда они легко дотянулись до него, сломав ту маленькую пристань, куда его случайно занесло. Айре перевернулся на бок. Если бы он только нравился Ийе. Тогда все было бы проще. Понятнее. Но она не хочет его — это Айре видел так же ясно, как синяки на своем лице. И, наверное, дело не в швах и повязках. Он знал, кому нужен раб для постели: или тем, кто не может найти себе пару, или тем, кто хочет чего-то, что нельзя делать с партнером. А Ийя — Ийя нормальна. Абсолютно нормальна. И мужчины у нее будут — но нормальные. Единственное, что Айре умел делать по-настоящему хорошо, ей не требовалось. Мысли все топтались и топтались на месте, но их голоса становились все тише, все дальше. Айре перевернул подушку, лег щекой на прохладную ткань.
А потом пришел сон. Айре уже видел его, и не раз. Он приходил, когда Айре был болен или измучен, когда тело предавало его, и впивался в память, как клеймо. Если Айре просыпался и вспоминал, что видел этот сон — значит, все было очень плохо.
Айре стоял на какой-то площади, голый. Вокруг была ярмарка, приторно пахло жженым сахаром из будки торговца сладкой ватой, жонглировал яблоками клоун. Айре стоял, не решаясь прикрыться, соображая, где хозяин. А потом толпа расступалась, и приходил Он. Айре не смог бы объяснить, кто такой Он. Существо. Он глядел на Айре, и у него не было лица — была плоская какая-то маска, сквозь которую проглядывали образы — однин за другим, равнодушные, ухмыляющиеся, возбужденные. Они тенями скользили по белой ровной поверхности, чтобы смениться новыми и новыми. Иногда там были лица хозяев, иногда — тех, кого доводилось обслуживать. Он был огромным. Его тень ложилась на Айре, прижимала к земле. Ноги подкашивались, Айре оседал на землю, не в силах выдавить из себя ни звука. Люди вокруг ели, смеялись — словно ничего не происходило, словно огромное чудовище на площади — самое обычное дело. Айре отползал от Него, задыхаясь от ужаса, а Он смотрел. Он всегда смотрел. А потом его щупальца захлестывали лодыжки Айре, тянули его к себе. Айре колотил по ним кулаками — но жесткие плети перехватывали руки, распиная его на горячем, пахнущем звериной мочой песке. И Айре видел, что Он возбужден. Член у него был огромный, мерно пульсирующий, и когда Айре понимал, что сейчас произойдет, то начинал кричать. Монстр подтаскивал его к себе, переворачивая, сгибая. Айре царапал пальцами песок, орал, захлебываясь, но все просто не видели его. Люди хохотали над клоуном, громко говорили, танцевали, бьющийся в судорогах раб был для них призраком. Потом что-то горячее и скользкое касалось обнаженной задницы, и Айре понимал — все. Сейчас. Монстр вламывался в Айре, разрывая, наваливался грузной мягкой тушей. Айре хрипел, задыхаясь, он видел, как выпирает головка под гладкой кожей живота, мерно двигаясь вверх-вниз. Рядом девочка ела розовое мороженое, слизывая фруктовый сок с пальцев, и улыбалась бессмысленно-счастливо.
