А затем продавщица начала выносить одежду, и у Алекса запестрело в глазах. Все-таки он купил все, что нужно, и вручил Эльзе, когда вернулся. Зачем он только это сделал? Она крутилась перед зеркалом, и примеряла наряды, и заставляла его помогать ей застегивать белье, а он вставлял крючки в петли, боролся с пуговицами и облизывался, ощущая себя очень больным и злым.

Он был болен ею и злился на себя за это. С самого начала все между ними пошло неправильно, с самого утра, наступившего после полнолуния, когда Алекс обнаружил себя голым, лежащим на полу в подвале и прижимающим к груди обнаженную Эльзу. Она улыбалась ему, ласковая как котенок, и он сразу понял, что память так и не вернулась к ней. Один раз он дал слабину, сказал себе Алекс, потому что в полнолуние невозможно контролировать своего зверя, но больше такого повторять нельзя. Надо заставить ее вспомнить. И если она простит — тогда он будет с ней.

Он снял с себя ее руки и ушел в душ, чтобы смыть кровь и пот после обращения. Захлопнул дверь, включил воду на полную мощность, заставил себя не думать о том, как потухли ее глаза и обиженно поползли вниз уголки губ, когда он не ответил на утренний поцелуй и отвернулся. Так лучше, так правильнее. Она не помнит его, а он не должен пользоваться своим преимуществом.

Но он не учел одного. Вместе с памятью Эльза потеряла всякое ощущение правильности. Она поступала так, как велело ее сердце. Поэтому, стоя под хлещущими струями и упершись руками в стену, Алекс с опозданием заметил, что она пришла к нему.

— Уходи, — процедил он сквозь зубы.

Эльза молча посмотрела на него и упрямо покачала головой, а затем взяла губку, намылила ее и провела по его спине сверху вниз долгим движением. Он едва сдержал глухой стон. Надо прогнать ее, надо взять эту неприятную обязанность на себя, и потом она еще скажет ему спасибо. Но он стоял и стоял в той же позе, чуть согнувшись и подставив ей спину, а ее маленькие руки были нежными и умелыми. Она гладила его плечи и бока, соскальзывала ладошками на живот и ниже. Ее пальцы начали разминать и массировать его мышцы. Это было приятно, невыносимо, до боли, Алекс скрипел зубами и хотел еще и еще. В какой-то момент он просто развернулся к ней, прижал ее к стене, потерявший всякий рассудок, порабощенный своим влечением, четко осознающий, как неправильно поступает, а Эльза прерывисто выдохнула, улыбнулась и обвила руками его шею. Горячая вода текла по ним и между ними, пока он двигался всем телом и шептал ей в губы, что любит.

Безумие.

Потом он за это поплатился. Они отправились завтракать и, прижимаясь к плечу Алекса, Эльза спросила, куда делись их слуги.

— Здесь никогда не было слуг, Эль, — сдержанно ответил он, кидая в ее кофе сахар. — Они были в твоем прежнем доме, где ты жила раньше.

— Мать держала целый штат слуг, — без тени сомнения кивнула она, — но мы с тобой решили ограничиться всего двумя, я помню. Ты сам их нанимал. Где они?

Она считает его своим мужем, понял Алекс. Тем, с которым жила все прошедшие годы. Ее привязка наложилась на воспоминания о браке, создав непредсказуемую смесь. Кто знает, кому на самом деле улыбается теперь Эльза: ему или образу бывшего супруга? Кто знает, чье имя бессвязно шептали ее губы, пока он, как дурак, твердил ей под горячими душевыми струями "люблю"?

В то утро они сильно поссорились. Алекс попытался объяснить Эльзе, что с ней случилось, напомнить о дочери, но это довело ее до истерики. Она схватилась за виски, закричала, заплакала, обернулась волчицей и убежала. Он нашел ее в подвале, забившейся в угол, с медведем между лап, она рычала и скалила зубы на него. Это было самое страшное — откат назад после всего того долгого пути, проделанного Алексом к личности настоящей Эльзы.

Он ушел, оставив ее в покое, а когда вернулся вечером, Эльза снова стала человеком, но смотрела настороженно и молчала. В ту ночь Алекс лег спать на диване, уступив спальню ей и ее медведю.

На следующий день он накупил ей одежды и осыпал подарками.

После этого, если Алекс не давил на нее и не заставлял вспоминать, Эльза казалась прежней, ласковой и влюбленной. Она очень скучала и страдала, оставаясь днем в одиночестве, встречала его по вечерам, как примерная жена, вкусным ужином. Вопрос о слугах они по взаимному согласию замяли. Эльза взяла привычку сидеть с Алексом на кухне, с мечтательным видом подпирать кулачком подбородок и смотреть, как он ест. Ей нравилось ухаживать за ним и подкладывать ему лучшие кусочки. И наносить ему удар за ударом.

— Почему ты больше не работаешь в своем кабинете? — спросила она, когда очередным утром он собрался уходить.

— Здесь нет кабинета, Эль, — осторожно заметил Алекс.

— Как же нет? — вспыхнула Эльза. — Он есть, ты же всегда сидишь там со своими бумагами. Просто он на другой стороне дома, как ты любишь, его окна выходят на…

Она осеклась и задумчиво уставилась в окно, где чернели зимние голые ветви сиреневого сада.

— …океан.

Когда Эльза перевела на Алекса взгляд, в ее глазах стояли слезы и плескалась такая обида, будто он только что хлестнул ее по лицу. Он молчал, опасаясь навредить любым неосторожным словом. Она всхлипнула, оттолкнула его руки и ушла, заперевшись в спальне.

И вот теперь она спала на диване в гостиной, где, видимо, прилегла на минутку, тоскуя и дожидаясь его с работы, и на тонком лице виднелись высохшие дорожки слез. Алекс поправил прядь ее волос, едва касаясь, боясь разбудить неосторожным движением. Эльза лежала, обхватив себя свободной рукой. Он подумал, что она озябла, включил отопление посильней и принес ей толстый плед.

Когда Алекс укрыл ее ноги, Эльза проснулась. Она сонно улыбнулась ему, такая знакомая, любимая, теплая, вкусно пахнущая, что он не удержался и наклонился, оставив легкий поцелуй на ее губах.

— М-м-м, — промычала она и вдруг сморщила нос: — Фу. Что это ты пил?

— Немного пива, — пожал Алекс плечами.

— Ты же не любишь пиво, — Эльза привстала на локте и поморгала, разгоняя во взгляде сонливость. — Ты сам говорил, что это не благородный напиток. Не то, что коньяк.

— Я люблю пиво, — мягко возразил он и погладил ее по щеке с вмятинами в том месте, где давила рука, — я всегда его любил.

Она нахмурилась и села, прижав плед к животу.

— Ты опять разговариваешь со мной так, будто я дурочка. Это неприятно.

— Нет, Эль, — Алекс попытался взять ее за руку, но она не позволила, — ты просто болела. Болела очень сильно, но теперь уже выздоравливаешь. И понемногу все вспомнишь.

— Я все помню, — тряхнула головой Эльза, и ее серебристые глаза превратились в две колючие льдинки. — Помню, как меня зовут, и как зовут тебя, помню, сколько мне лет, в какой стране я живу и какой сейчас год. Помню, что у нас с тобой есть дочь.

Она говорила так уверенно, что Алекс насторожился: может, наступил долгожданный момент? Но потом Эльза продолжила:

— И Ива сейчас спит в своей кроватке, я тоже это помню.

Она вскочила, схватила его за руку и повела за собой в другую комнату, а Алексу не оставалось ничего, кроме как повиноваться. Медведь лежал в отдельной постельке, созданной ее заботливыми руками, укрытый до шеи.

— Вот, — уверенно заявила Эльза, — видишь?

Он видел. И не мог выдержать этого зрелища. Развернулся и ушел, распахнул на кухне окно, закурил, присев на подоконник. Проскрипел:

— Уходи, Эль.

Она перестала прятаться за порогом и подошла к нему. Упрямая, как всегда.

— У тебя появилась любовница? Ответь мне, Алекс. Мы разводимся?

— Любовница? Разводимся? — он хрипло рассмеялся, отвернулся и глотнул горького дыма.

— Конечно, — настаивала она, — что мне еще думать? Ты перестал работать в кабинете и постоянно куда-то уходишь. Пропадаешь целыми днями. Молчишь и странно смотришь на меня, когда я что-то говорю. И еще… — она шмыгнула носом, — …ты больше меня не хочешь.

— Да, ухожу. Потому что я полицейский, — рявкнул Алекс, поворачиваясь. — Полицейский, а не напыщенный благородный лаэрд. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Я не такой, как ты. Разве ты не видишь?