А однажды я получил по почте анонимную бандероль с книгой, которую безнадёжно искал. У меня было академическое пушкинское собрание 1937 года, подготовленное к 100-летию со дня смерти поэта. Первый из вышедших томов вызвал вал критики партийных функционеров и «литературоведов в погонах», которые обрушились на составителей, якобы не справившихся с ответственным правительственным заданием. Многие члены редколлегии и учёные, вовлечённые в работу над собранием, были арестованы с клеймом «вредители». В этой атмосфере пушкинистам пришлось отказаться от сопровождения текстов научным комментарием. И только в 1959 году удалось издать отдельный том, оставшийся без порядкового номера, с тщательно подготовленным научным аппаратом. И этого необходимого справочного тома у меня не было. Об этом знал только Лёва. И я не сомневаюсь, что это он послал мне книгу. Но я ему не ответил, потому что отправитель на посылке не был указан.

Новый главный редактор журнала «В мире книг» Юрий Владимирович Юдашкин, сменивший Филоновича на этом посту, никак не мог понять, как со мной себя вести. С одной стороны, я младший литературный сотрудник, с другой – какой-то непонятный тип с непонятной биографией. Вообще-то он по характеру своему и по поведению был большим царедворцем, занимался пропагандой творчества Юрия Бондарева и других наших правоверных писателей. Его жена была прокурором, и он её очень боялся. Больше вроде ничем он не был примечателен.

Но в писательской среде он известен в связи с историей отъезда Владимира Войновича из Советского Союза. Войнович давно раздражал политическую и писательскую элиту своими смелыми, остроумными и весьма нелицеприятными высказываниями. А тут ещё в самиздате, а позже в Германии (без разрешения автора) вышла первая часть романа «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». За Войновичем было установлено наблюдение КГБ, он был исключен из Союза писателей.

Когда Войновичу намекнули, что ему надо бы уехать из страны, он сказал: «А почему? Я здесь родился, вырос, отслужил в армии, работал. Если вам надо, вы и уезжайте». И тогда к Войновичу домой, в его писательскую квартиру, пришел Юрий Юдашкин, намекнул, что мы, мол, все смертны, а главное, у нас дети смертны, родители. А потому нужно быть очень осторожным. Это было предупреждение. Услышав его, Войнович собрал манатки и уехал. А вскоре его лишили гражданства. Потом, много лет спустя, когда Владимир Николаевич уже вернулся из вынужденной эмиграции, он вспомнил об этом и написал.

А я узнал об отношении Юдашкина ко всей этой истории от него самого. Однажды он собрал редакцию и рассказал о своей поездке в Германию. Он ездил с группой советских писателей в ФРГ. И очень уж как-то по-мещански рассказывал – какие товары они там покупали, в какие ходили магазины. Меня это удивило: он что – ничего другого в Германии не видел, ни о чём больше не может рассказать? Хотя он вроде был человек неглупый.

Вдруг он прервал свой магазинно-товарный монолог и произнёс: «Ну а в Мюнхене я, конечно, никуда на улицу не выходил. Так и просидел в гостинице». Мы сидели – нас в редакции было человек двенадцать – слушали из вежливости, потом надо было задавать какие-то вопросы. Вопросов не было. Повисло тягостное молчание. И тогда я спросил: «Юрий Владимирович, а почему именно в Мюнхене вы никуда не вышли?» Он как-то сразу подобрался и сказал: «Ну как вы спрашиваете, в Мюнхене же Войнович!» И когда Владимир Николаевич был у нас в Риме, я ему рассказал этот эпизод – он смеялся до слез.

А потом началась перестройка. Главным редактором «Нового времени» был назначен Виталий Игнатенко, и он меня позвал к себе старшим литературным сотрудником. Но я всё ещё был невыездным. Никуда меня не выпускали. А тут вдруг оформляют в какую-то поездку, но разрешение всё не приходит. Уже завтра ехать, а у меня нет разрешения. И Игнатенко – он был очень влиятельным человеком – сказал: «Я сейчас съезжу в один дом, а ты дождись меня, не уходи сразу после работы». Я дождался. Он приходит. Я спрашиваю: «Я еду или не еду?» – «Ты не едешь». – «Из-за брата?» – «Нет, из-за брата я бы легко их “расстрелял”. Ты мне скажи, кто такой Тимофеев?» Я рассказываю. «Между прочим, мы с ним на “вы” до сих пор. Но вот такая история. Остались дети, мы им помогали. Уверен, ты делал бы то же самое». – «Ладно, закроем тему, будет еще оказия», – сказал Игнатенко. И действительно, через два месяца я поехал на конференцию на Кипр.

Когда я работал в журнале «В мире книг», я больше всего боялся потерять итальянский язык и поэтому пристроился переводить итальянское кино. Благо итальянских фильмов у нас тогда показывали много, регулярными были Недели итальянского кино, на которые народ ломился. Это не только доставляло огромное удовольствие, но и приносило неплохую добавку к моей жиденькой зарплате. Однажды на такой Неделе мне довелось переводить фильм Федерико Феллини. Я пришел, сел в дикторскую кабину и принялся за работу. Когда уже заканчивались титры, а свет ещё не зажёгся, я вышел, спустился до второго ряда, где с краю сидел сам Феллини. Подошёл к нему и представился: «Добрый вечер, маэстро, я ваш переводчик». Он отреагировал совершенно неожиданно: вскочил, обнял меня и сказал: «Ты так хорошо переводил! Хочу выразить тебе искреннюю благодарность». Я опешил, но поинтересовался: «Как вы поняли, что я хорошо переводил?» – «Потому что смеялись и хлопали там же, где смеялись и хлопали на просмотрах в Италии. Значит, ты точно попадал в текст». – «Но это не моя заслуга, это ваша заслуга». Тут зажгли свет, на сцену вышла съёмочная группа во главе с выдающимся режиссёром и женщина в кокошнике – возможно, представительница Госкино. Она вручила маэстро замечательный приз зрительских симпатий – расписного дымковского петуха. Было заметно, что режиссёр, чьё творчество отмечено множеством самых престижных наград, по-настоящему растроган. «Большое спасибо, – сказал он, – это большая честь для меня – завоевать симпатии зрителей. Но справедливости ради надо сказать, что хвост этого петуха принадлежит Алексею», – со свойственным ему юмором добавил он. Я тоже получил свою долю аплодисментов.

Эта история имела забавное продолжение. Прошло много лет, я уже работал в Риме. И вот я попадаю на экскурсию на киностудию «Чинечитта». Студия огромная, крупнейшая в Европе и считается центром итальянского кино. Идем по коридору. На одной из дверей табличка с надписью: «Мемориальный кабинет Федерико Феллини». Экскурсовод открывает дверь и позволяет нам заглянуть внутрь. Мы видим книги, стол, полку, на которой стоят многочисленные международные награды. Среди них красуется знакомый дымковский петух. Я говорю: «Синьора, знаете, хвост этого петуха принадлежит мне». Она испугалась: «Всё, уходим! Всё закрывается! Ходят тут всякие по музеям, а потом…»

Первый вождь, с которым я познакомился, был Лазарь Моисеевич Каганович. Точнее, сначала я познакомился с его внуком Юликом – мы учились в одном классе. Он был замечательный парень, и мы дружили. Вообще-то его настоящая фамилия была Минервин, по отцу – он был архитектором, секретарем Союза архитекторов, но все называли Юлика не иначе как Каганович. Однажды его влиятельный дедушка выступил перед учащимися 135-й школы, где учился его внук. Правда, собрали нас в Доме архитекторов. Вот на этот пионерский сбор, посвященный какому-то празднику, и приехал Лазарь Моисеевич с охраной. Мы отдавали ему салют. Я был тогда чуть ли не председателем совета дружины и лично рапортовал вождю. Все было очень торжественно. Сразу после праздника в нашей школе, в пионерской комнате, появился красный плакат, на котором было написано: «Пионер – это не просто нарядно одетый мальчик или нарядно одетая девочка. Пионер – это боец. Лазарь Каганович». А в 1957 году его объявили членом «антипартийной группы Маленкова–Кагановича–Молотова» и сняли со всех постов.