Горан обхватил своего тёмного со спины, зарылся носом в волосы, проговорил:

— Сегодня ты не был в седле шестнадцать часов…

— Ну, берегись, — последовал немедленный ответ. — Я загнал немало лошадей, заезжу и тебя.

Много позже, когда в шатре уже стало невыносимо жарко и были отброшены меха и одеяла, чтобы подставить разгорячённую кожу свежему дыханию весенней ночи, Ольгерд встал с ложа, потянулся, почти касаясь кончиками пальцев свода шатра, откинул полог. Словно во сне, следил Горан за движениями тонкой белой тени в полутьме шатра, подрагивающей отблеском костров. Тёмный вернулся с двумя кубками. Горан глотнул вина, белого и лёгкого. Тихий голос звучал волшебно, будто уже произносил заклинание:

— Мой свет, а ты в час любви когда-нибудь пользовался магией?

— Нет, — ответил с удивлением. — Незачем как-то было. Да и нечестно.

— Я понимаю и согласен: нечестно, если твой партнёр — не маг. Но мы-то друг другу равны? И мы можем довериться друг другу, не так ли?

— Конечно, ночка. Просто мне как-то…

У него отобрали кубок, он даже допить его не успел. Не успел и опомниться, как снова оказался распростёртым на влажных и уже прохладных простынях. В тёмных глазах его любимого замерцали таинственные звёзды, тихий шёпот коснулся губ:

— Просто не противься мне. Доверься, откройся. Тебе будет хорошо, я обещаю…

Ольгерд улёгся на него, оседлал его бёдра, прижался к губам долгим, сладким поцелуем. Где-то под рёбрами разгорелась малая искорка, от которой потекло по телу ласковое тепло, и тело вдруг утратило вес, не стало ни постели под спиной, ни полога шатра, ни самого шатра, ни Горана, ни Ольгерда. Не стало битвы, что случится так скоро, пропал отблеск костров, и запах, и свет, и тьма. Остались только прикосновения ласковых губ и сильных рук, только тёплые волны желания, поднимающие его над землёй, а в них — течение чужого желания, и радости, и пьянящей, сводящей с ума нежности. Всё ярче разгорался огонь в груди, кольцом охватывая бёдра, бежал по ногам, поднимался к горлу, заставляя каждую пядь кожи истекать желанием, и сладким, и нестерпимым. А Горан и не знал, что умеет так отзываться всем телом, самозабвенно, бесстыже и жадно. Казалось ему, будто горячие и влажные губы касались его то ласково, то настойчиво, почти болезненно, заставляя самые неожиданные места: ладони, колени, виски, подбородок — трепетать от чистого нестерпимого наслаждения. Горан застонал и услышал свой стон будто со стороны, и другой голос отозвался эхом его желания. Он хотел податься вперёд, прижать к себе любовника, взять его, наконец, чтобы прекратить эту невозможную муку, но тело больше не повиновалось ему. Воздуха не стало, золотой огонь наполнял его лёгкие, золотой огонь бежал по венам, поднимая его, невесомого и бессильного, в звенящие высоты, в заоблачные дали. Он закричал, и кто-то другой подхватил его крик, и усилилось ощущение полёта, падения ввысь, в бездонное небо. Огонь разрывал грудь, туго натянутой струной пел каждый нерв, воронка ревущего пламени туго закручивалась в груди, в животе, в горле и, наконец, сорвалась с губ то ли визгом, то ли воем. И вспышкой нестерпимого света Горан разлетелся на огненные брызги. Мелкие звёзды летели в темноте, замедляясь, угасая, а потом медленно поднимаясь к небу, будто искры мирного костра…

Он проснулся от лёгкого прикосновения ко лбу и ещё в полусне определил заклятие Рассветного Зова. Светлее этой магии уж, кажется, не бывает, вот же тёмная… А потом припомнился полёт, шок нестерпимого наслаждения, падение в бездну. Он распахнул глаза и уставился на тёмного. Тот тоже выглядел будто после хорошего поединка: волосы — мокрыми сосульками, всё тело в бисеринках пота, зато улыбка и лукавая, и довольная.

— Тёмная ты нечисть, — выдохнул Горан с восхищением. — Что это было?

— Слияние, мой свет, — так ответил, будто это что-то объясняло. — Рад, что тебе понравилось.

— Откуда ты знаешь? Может, я от чего похуже в обморок хлопнулся.

— Я чувствовал то же самое, что и ты. А ты — то же, что и я. Я знал, что тебе было хорошо, иначе и сам не испытал бы удовольствия. При Слиянии всегда так бывает. Представь себе два зеркала, поставленные друг против друга. Я отражаю тебя, отражающего меня, отражающего… И так до бесконечности.

Горан подумал, что все эти простые слова: «хорошо», «удовольствие» — совсем не подходят к тому, что действительно произошло с его телом, и рассудком, и духом. Но тут же кольнула неприятная мысль: «Всегда так бывает. Значит, делал он это и раньше. С Ингемаром, с Пресветлой-то точно, а может, и ещё с кем. Со многими».

— Чего же ещё я не знаю о тебе, мой тёмный?

Тот пожал плечами, протянул ему кубок вина. Ответил:

— Рядом с тобой я и сам нахожу в себе что-то новое. Вот, например, ни с кем и никогда я ещё не испытывал такого полного Слияния, такого ошеломляюще безупречного в своей бесконечной силе… Ты был очень щедр со мной, мой свет.

— Я всего лишь отражал тебя, Оль. Ты сам же сказал.

— Нет, отражать можно по-всякому. Ты стремился отдать мне больше, чем брал, а это редкость.

— И ты делал то же самое? Ты потратил силы? Поделиться?

— Нет, — Ольгерд прилёг рядом, уютно помещаясь в изгибах Горанова тела. — Мне очень хорошо сейчас. Я буду спать.

Горан и сам чувствовал себя, как после хорошей бани с ледяной купелью и опытным банщиком, что и косточки размял, и веником отхлестал. Кожу приятно покалывало, каждая мышца постанывала расслабленно. Он натянул одеяло, накрывая их обоих, закрыл глаза. Может быть, завтра ондовичи их догонят, атакуют, пока не подошли данорцы. Может быть, это их последняя ночь вместе. Отчего-то вспомнилось, как в Доме Тьмы Ольгерд толкнул Тёмного Лорда в закрывающийся портал, а сам остался. Если Оль попытается провернуть такое и с ним, он вернётся и прибьёт тёмную нечисть. А если Ольгерда к тому времени уже убьют, он найдёт некроманта, поднимет и ещё раз убьёт. С такой приятной мыслью и заснул.

Данорцы появились сразу после обеда. Кася ещё ранним утром сообщила, что слышит вестуна, который идёт с данорским войском из Авендара. Потом и Фарн объявил, что видит их колонны на марше: пехоту, конницу, обоз, даже повозки с драконами, числом двенадцать. И вскоре небольшой конный авангард показался на дороге, петляющей между западными холмами.

— Поедем навстречу? — предложил Горан.

Но Ольгерд лишь покачал головой:

— Много чести. Вели послать отряд, Оньшу с Фродериком, кого-нибудь из тарнажцев, только не генерала. Пусть и Сигвалда с собой пригласят, ведь он всё равно поедет вслед за нашим Оньшей. Из светлых магов пошли стихийника или огневика. Фарн пусть понаблюдает.

— Тебя что-то настораживает? — спросил Горан, вглядываясь в лицо Ольгерда.

Но тот лишь плечами пожал:

— Просто не хочу показать излишнюю восторженность. Не следует давать им повод считать себя спасителями Ронданы ещё до начала битвы.

Оньша уехал чрезвычайно довольный высокой миссией и вскоре вернулся с нарядным молодым данорским капитаном. Красавец неописуемый, одни усы чего стоят. Сразу видно, что маршем не измучен. Франт с ухоженными усами с опаской поглядел на двоих Высоких магов, надменных и молчаливых, и скороговоркой произнёс заученную речь:

— Пресветлый лорд Горан, Высокий лорд Ольгерд, благородный Аскер Третий, князь Ронданский и наследник Данорский, с нетерпением желает познакомиться, для чего сердечно приглашает вас посетить его ставку.

— Благодарю за любезное приглашение, — ответил Ольгерд сдержанно. — Когда же нам надлежит явиться?

Капитан немного смешался и ответил почти по-человечески:

— Князь ждёт вас к ужину, если вам будет угодно. Через два часа.

Собирались без спешки. Данорцы ставили лагерь на западе, занимая хорошую позицию на той же гряде холмов, но с лёгким путём отступления на Авендар. Ольгерд казался задумчивым и молчаливым. Встревожился и Горан:

— Я вот всё думаю: не продешевили ли мы?

— Тем, что продали княжеский венец за двадцать тысяч пик? — уточнил Ольгерд и пожал плечами. — Думаю, что нет. Принц Аскер молод, он, разумеется, останется в Даноре. В Рондану пришлют наместника, с которым нам с тобой придётся научиться работать.