Спроси любого в столице, и тебе скажут, что спас всех весёлый Огонёк из «Хвоста и Гривы», вышибала из портового кабака, настоящий народный герой. Появился свой герой и у знати. Пресветлая госпожа погибла на пороге Дома Тьмы. Горькая ирония или же знак судьбы? А для Горана — ещё один шрам на сердце. Зачем послал на верную смерть слабую и больную женщину, отчего не велел ей спрятаться, переждать опасность? Вспоминал ее горящие глаза, сжатые в кулаки тонкие руки, исступление на бледном лице и понимал: ни запретить, ни приказать ей было невозможно. Измученная, дрожащая от гнева и все ещё прекрасная, вот она, сама Рондана с мечом, слишком тяжёлым для слабых женских рук…
Новое время — новые герои. Пожинать лавры народной любви — участь Огонька. Вызывать восхищение и религиозный восторг – дело Пресветлой великомученицы Элианы. А на долю Горана достался страх с небольшой долей уважения. А за этим уважением — бессонные ночи, кровь на руках, нечистая совесть. За этим уважением — жёсткая власть военного времени. Повешенные на площади мародёры. Теперь в городе грабежи не случаются. Брошенные в темницы спекулянты. Зерно распределяет специальный Хлебный приказ, его дружно не любят, но подчиняются беспрекословно. Изъятие оружия и лошадей на нужды армии. Весной будет война, а там — сочтёмся.
Горан потёр ладонью грудь. Казалось ему, что сердце стало слишком большим и давит, не помещается в клетке рёбер. Или же слишком много тяжести собралось на сердце. Если бы бестолковый мальчишка-вестун вовремя вспомнил, что пленников повели в княжеские темницы, их удалось бы спасти. Горан помнил, как прижимал к груди воющего в отчаянии паренька, как говорил ему слова утешения, зная, что никогда, никогда тот не простит себя. Как не простит себя и Горан.
Когда взяли они дворец, освободили тех, кто ещё не погиб от пыток, когда сломали крепкие двери в княжеские покои, роскошные комнаты оказались пустыми. Устилали пол груды богатых одежд и мехов, звенела под ногами золотая и серебряная посуда, загадочно мерцали драгоценности в распахнутых ларцах. Наместник Ронданы собирался в спешке, но все же успел. Наивно было предполагать, что старейший во всём цивилизованном мире маг не сможет открыть портал, что не найдёт второго, способного ему в этом помочь. Портал не оставляет отпечатка. Мир велик. След предателя и убийцы затерялся навеки.
Только вот поверит ли в это Высокий тёмный? Не сочтёт ли вдруг, что Горан нарочно дал уйти своему старому брату во Свете? Ольгерд воюет ради мести. А теперь, когда мстить некому, что привяжет его к этой войне?
Вот Горан и не спешил в Анкону. Что скажет он Ольгерду? Чем обрадует? И чем дольше затягивалось молчание, тем подозрительнее оно становилось. И теперь уж Горан думал, что следовало лететь к своему тёмному на крыльях победы да сразу же и повиниться. Но время упущено. С оправданиями он опоздал. Ольгерд ему не поверит.
Горан отвернулся от запорошенных снегом ступеней, повернулся спиной к своей столице. В конце концов, у него дочь в Анконе. Её-то он может навестить?
Но день закружил, затянулся удавкой на шее, понёс необъезженным жеребцом. Вернулся отряд из Мадроны и привёз хорошие вести: засевшие в старинной крепости ондовичи перебиты, крепость взята. Местные селяне сделали подкоп под стеной ещё до того, как подоспели из столицы солдаты. А вот из западных лесов пришли новости похуже: разбойники напали на склад с посевным зерном, охрану перебили да и сгинули вместе с добычей где-то в непролазных чащах и непроходимых топях. Говорят, в тех местах ещё со Второго падения Бездны водятся кикиморы и лешие, и будто бы есть там целые деревни, где не люди живут, а оборотни. Как бы то ни было, догадливый местный староста послал в столицу бедовых парней, чтобы привезли они Пресветлому неприятный подарок: труп одного из разбойников. Осталось только поднять бедолагу и поспрашивать хорошенько, но вот беда: не было у Горана некромантов. Оньша тотчас же вызвался отправиться в Анкону и привести тёмного мага оттуда. Уж там-то некромантов как собак нерезаных, и никому они там не нужны особенно. А тут есть нужда. Может, который и согласится насовсем перебраться в Рондану, а за ним, глядишь, и другие потянутся. Потом пришлось ехать в княжеский дворец, где ждало послание князя Аскера Третьего, принца Данорского. Плевать на послание с по-детски круглой подписью двенадцатилетнего владыки, но Данор следовало держать на крючке, ни на минуту не дать сорваться. Уже поздней ночью принял начальника тайной стражи, послушал, что доносят шпионы и в Авендаре, и во всей Анконе. Горан не больно-то верил в расторопность Ведрана, но лучшего взять было неоткуда, а значит, сгодится и такой…
За заботами даже поесть не успел. Ужинал уже в спальне. После еды и кубка вина так развезло, что едва хватило сил стянуть сапоги.
А проснулся оттого, что кто-то глядел на него из темноты, глядел пристально.
Три заклятия сорвались с ладоней одновременно и даже, кажется, до того, как Горан по-настоящему проснулся: вспыхнула сфера, поднялся щит и Путы Махолма бросились на нежданного гостя. Тот отвёл заклятие небрежным жестом руки с зажатой в ней перчаткой, отогнал, будто надоедливого комара.
— Ольгерд! — ахнул Горан. — Как ты здесь…
А договорить не успел. Сжалось сердце от взгляда тёмных глаз, от тихого дыхания, от тонкой пряди, повторяющей овал лица. А тёмный лишь изогнул бровь:
— Тебе, как мне доложили, нужен некромант? Право, лучше меня тебе не найти. И беру я недорого.
— Ольгерд… — только и сумел сказать.
А тот встал, прошёлся по спальне, оглядел скудную обстановку, бросил шляпу и перчатки на раскладной походный стул. Заметил:
— Мило. Я не поклонник аскетизма, но что-то в этом есть, признаться. Сказать по правде, я рад, что ты поселился в моём доме. Только отчего же не в моей спальне?
— Это хозяйская спальня, — пояснил Горан. — Я только велел очистить её от ондовичского сора да и запер на ключ. Это твоя спальня, Ольгерд.
Тёмный снова присел на край кровати, взглянул на Горана с жадностью, будто высматривая каждую ресницу, каждую венку под кожей.
— А что, мой свет, у нас теперь разные спальни?
Смысл произошедшего постепенно прояснялся в мозгу, затуманенном усталостью и сном. Его тёмный пришёл. Сам пришёл, первый. Видимо, ждал его и тоже мучился сомнениями. И вот пришёл. Нарядный, причёсанный, благоухающий, с пушистым серебряным мехом на плечах, с кольцами на тонких пальцах. Пришёл и смотрит на него внимательно, ждёт его шага. Силы Света, за что ему такое счастье?
Протянул руки, осторожно, будто к огню. Расстегнул серебряную застёжку, блеснувшую сапфирами, осторожно стянул с плеч тяжёлый плащ. Хмелея от собственной смелости, от мгновенно вспыхнувшего желания и от того, что ему разрешают всё это, коснулся серебряной пряди у виска. Сильные пальцы сомкнулись вокруг его запястья, и на миг показалось Горану, что вот сейчас Ольгерд остановит его, сбросит его руку. Но тёмный лишь уронил тихий вздох-стон и опустил веки, будто сдаваясь. И Горан прижался губами к его закрытым глазам, к гладко выбритой челюсти, к губам, открывшимся для него так покорно, так ласково. Дрожали руки, едва справляясь с застёжками зимнего камзола, грохотала в висках взбесившаяся кровь, и весь мир тонул во тьме, оставляя лишь овал любимого лица, светлый и чистый, лишь его подрагивающие ресницы и приоткрытые губы. Он был другим в ту ночь, его Оль, он не пытался вести, не притронулся к одежде Горана, да и ни к чему под одеждой не притронулся. Oн лишь отдавался так покорно, так беззаветно, до конца, до блестящих дорожек на висках, до закушенных то ли от боли, то ли от страсти губ, отдавался каждым движением тонкого тела, каждым вздохом и каждым стоном. И от этой покорности, от этого пронзительного доверия просыпалась в Горане такая нежность, которой он, любящий муж и отец, не испытывал прежде никогда, опасная нежность, разрывающая сердце, ослепительная, болезненная.
Когда всё закончилось, он завернул своего тёмного в одеяло, отвёл с лица длинные пряди. Тихо спросил:
