И эти двое вдруг улыбнулись друг другу, и Горан раздумал отдавать Фродушке кусок белого шёлка, на котором ондовичская невеста вывела чёрной тушью слова ронданской печали.

В утро разлуки Ольгерд был молчалив и холоден. Не было тёплых объятий, случайных ласковых прикосновений. Почти как чужие, они пожали на прощание руки. А потом Ольгерд попросил у Горана кинжал, и тот осторожно вложил рукоять в искалеченные пальцы. Одно движение — и в руке тёмного осталась седая косица.

— Возьми, — он протянул косицу Горану. — Если дашь мне свою прядь, нам будет легче слышать друг друга.

— Разве мы сможем?.. — не поверил он, осторожно сжимая в кулаке ещё тёплый подарок.

— Нет, конечно, — пожал плечами Ольгерд. — Мы ведь не маги разума, мысли читать не сможем. Но ты услышишь мой призыв. Я буду знать, что ты жив. Этого достаточно.

Горан отхватил приличный клок волос у виска, Ольгерд взял его бережно, будто драгоценность какую. Нервно дернул углом губ, улыбнулся, видимо. Сказал: «Доброго пути» — и скрылся за занавеской у печки, будто за портьерой бальной залы. Вот как он, увечный, утративший и силу, и богатство, и красоту, делает это? Как он превращает убогую избенку в королевский дворец?

Так и отправился в путь. Слуг нашёл без труда, да и не слуг, служивых. По старой дружбе и за три ронда золотом капитан городской стражи послал с ним двоих удалых молодцов, рослых да пригожих. Они глядели на него с любопытством, как на диковинного зверя, исподтишка толкали друг друга локтями, когда он одним движением руки разжигал костёр, кастовал сферу или очищение. Так же глядели на него и тарнажцы, разве что локтями друг друга не пихали. В этой древней державе магия не водилась. Когда-то очень давно, тысячу лет назад или даже больше, обезумел народ Тарнага и восстал против своих магов. Запылали на площадях чёрные костры, пропитались кровью камни пыточных, перекладины виселиц прогнулись под тяжестью обильной жатвы. Магия покинула Тарнаг. Тысяча лет прошла, но до сих пор любой маг, ступивший на землю этой страны, терял свою силу. Так и непонятно отчего, но говорят, что проклял эту землю темный магистр Авен, когда его жену четвертовали на главной площади перед дворцом. Было то правдой или сказкой, но ни один маг за последние века не решался перейти границу древнего королевства. Сбылось ли древнее проклятие, или же страх оного набросил на проклятую страну ту же мрачную тень?

Горан не задумывался над этим. Судьбы чужой державы слишком мало занимали его.

На первом же привале, едва оставшись в одиночестве, он обвил седую косицу вокруг шеи и накрепко связал её серебряной нитью, что вытянул из нарядного пояса, да ещё и печать поверху скастовал. Теперь он чувствовал присутствие своего тёмного ежечасно. Чаще всего он ощущал исходящую от Ольгерда грусть и различал в ней хвойную горчинку смиренного покоя и соль досады, с которой обреченный принимает свою участь. Очень хотелось ободрить и утешить, и он посылал вдаль тепло, не облеченное ни в слова, ни в мысли, и вроде бы даже получал обратно что-то похожее на благодарность. Шли дни, и странный амулет на шее становился частью его самого, но частью особенной и даже противоречивой. Горан мучился одиночеством, привычным после смерти Миланы, но амулет напоминал о том, что одиночество это временное, что далеко, дома, его ждут, скучают именно по нему. И оттого в разлуке, в тоске по костлявым пальцам и темным глазам находил Горан и горечь, и сладость. Словно есть ещё для него надежда. Словно есть ещё кто-то, по кому можно скучать. Любить, быть может?

Странным образом эта надежда сплеталась с болью потери.

Всякий раз, когда выдавался случай уединиться, Горан доставал из-за пазухи шелковое полотно и вглядывался в буквы, уже немного истертые. Казалось ли ему, или Янина стала писать ронданские буквы на ондовичский манер, и оттого буквы выглядели угловатыми, будто не выведенными кистью на шелке, а вырезанными ножом на дереве? Все равно. Короткое письмо он помнил наизусть.

«Господин мой отец! Надеюсь, ты здоров и благополучен. Мы с Оаной здоровы и молимся Творцу за тебя каждый день. Оана шлёт привет. Она пожелала научиться ездить на лошади, и теперь у неё есть учитель и своя лошадка. Она совсем выросла и стала похожа на матушку так, что сердце замирает. Всей душой твоя навечно дочь Янина».

Ни слова не сказала девочка о скором замужестве, знала ведь, что письмо пройдёт через многие руки. Но вот это «твоя навечно дочь», разве это не ясно? Разве не хочет она сказать: чьей бы женой я ни стала, прежде всего и навсегда я — твоя дочь? Снова зовут его на помощь. И снова напрасно. Он не придёт. Её берут младшей женой, значит, есть и старшие. Вздорные взрослые ондовичские бабы, которые никогда не примут чужеземку… А ведь он помнит её запах. Младшая, та всегда пахла воробейкой, нагретыми солнцем лопухами и чем-то ещё, что больше мальчишке впору. А Янина пахла молоком и сдобой, домашним теплом. Ее верный Фродушка теперь улыбается Оньше. К чему напоминать ему лишний раз о несбывшемся? Может быть, он расскажет о судьбе Янины когда-нибудь позже, расскажет Ольгерду. Да разве тот поймёт? Надо отцом быть, чтобы понять такое.

За такими мыслями, тяжелыми, будто похмелье, Горан совсем позабыл о службе. Другие люди отправлялись в разъезды, несли караул, указывали путь и накрывали на стол. Горан оставался чем-то вроде регалии: парадным мечом, что никогда не увидит крови, расшитой золотом попоной для нарядного коня. Он даже оставил свою обычную привычку приглядываться к попутчикам, но, как выяснилось, кое-кто из них приглядывался к нему. На третий день пути молодой тарнажец на прекрасном рыжем коне текинской породы поравнялся с ним и вежливо завёл разговор:

— Приятного дня вам, Высокий лорд. Не отвлеку ли я вас от размышлений своей пустой беседой?

— И вам доброго утра, — отозвался маг, кажется, впервые заметив кого-то из посольства. Одного взгляда на мягкую ткань широкой тарнажской юбки, на коня и сбрую, на серебряный тонкого плетения пояс юноши оказалось достаточно, даже и настрой улавливать не пришлось. — Буду рад беседе с вами, уважаемый.

Тарнажец благодарно склонил голову. Все они казались Горану похожими: скуластые длинные лица, лишенные растительности, белая кожа, чёрные волосы, приподнятые к вискам лисьи глаза. Но этот юноша был моложе прочих, и его лицо светилось безмятежностью, свойственной тем, кого охраняют с особым старанием.

— Меня зовут Аро, Высокий лорд, и я — секретарь господина посла Илайна ап Одейра.

— Я — Горан, маг из светлого рода Велемиров, — вежливо ответил маг, хоть и знал, что имя его всем попутчикам хорошо известно.

— Лорд Горан, простите мое вздорное любопытство, но в Тарнаге нет магов, и мне очень интересно увидеть ваше мастерство. И вообще, узнать что-нибудь о магии. Как различаются темные и светлые, ведь не все же являются магами? Как это выходит, что в одной и той же семье у кого-то есть магия, а у иных нет? И может ли магически одаренное дитя появиться у лишенных магии родителей? Или же сила передаётся по наследству? И как узнать, кто одарён, как проявляется дар? И что будет, если мага ничему не учить?

Юноша засыпал Горана вопросами, тот даже и отвечать не успевал:

— Дитя-маг может появиться в обычной семье, но это всего лишь означает, что кто-то из его предков владел магией. А вот если и мать, и отец — маги, то примерно у половины их детей проявится дар. В семьях светлой крови рождаются светлые маги, и обратное верно: так определяется кровь. То есть потомки светлого мага считаются светлыми, даже если у них и вовсе магии нет. Мы, например, светлый род, наши предки были светлыми магами, и наши потомки тоже будут светлыми. У меня две дочки, ни одна из них магии не имеет, но они все равно светлые.

— А каким будет потомство, если один родитель светлый, а другой — темный? — последовал неожиданный вопрос.

— Такое случается очень редко, — объяснил Горан, — это не принято. К тому же дети таких родителей не будут магами, я никогда о таком не слышал. Ещё одна причина, чтоб держаться своих. Детей такой крови не считают своими ни темные, ни светлые.