— Прошу простить, госпожа. Но ладно, давайте о деле. Я балов и фейерверков не устраиваю, гостей не созываю. Да и вы по мне не больно соскучились. Не просто так зашли ко мне. Говорите, здесь все свои.
Наставник бросил взгляд на занавеску, за которой скрылся оруженосец. Горан позвал:
— Оньша! Хватит хорониться! Иди, садись.
Нестор понял жест ученика, молча кивнул, подождал, пока довольный парень не усядется на скамье.
— Выход у нас один, Горан. Вернуть тёмных магов в Рондану. Хоть сколько.
— Ну да, — ответил кривой усмешкой, — так они и сбежались. День и ночь плачут, прямо так и мечтают вернуться туда, где их убивали.
— И все же это их родина, — мягко проговорил Нестор, и Горан легко развеял заклятие Убеждения. От того, какими слабыми оказались наложенные наставником чары, стало даже неловко. — Если дать им гарантию безопасности, многие вернутся.
— Кто же даст такую гарантию? Ондовичские власти? Вряд ли вы действуете с их ведома. Иначе говорили бы не здесь, а в покоях стольника. Или Наместника.
— Да, ты прав, мы действуем тайно, — снова заговорил наставник. Пресветлая смотрела в стол, надменно подняв брови, видимо, обиделась крепко. — Наша цель — предоставить убежище желающим вернуться тёмным. С их помощью восстановить магическую мощь, и тёмную, и светлую. Родится новое поколение магов, мы сможем их выучить и вырастить из них верных бойцов. И, может быть, лет через пятьдесят мы воспользуемся моментом…
Тут Горан слушать перестал. Через полвека его девочек, может быть, и на свете не будет. Ни в одной из них магия не проснулась, значит, век их будет человеческим, недолгим. Вывел из задумчивости вопрос:
— Ведь у тебя был знакомый, тёмный маг Осберт, не так ли? Бытовая магия, естествознание, слабый дар врачевания. У него был племянник Фродерик, тоже врачеватель. Ты помог им бежать. Не знаешь ли, куда?
— Я посадил их на дановский корабль, но велел на одном месте не сидеть. Так что, сами понимаете, наставник, писем они мне не присылали, гостинцев с оказией не передавали.
Магистресса вдруг вскинула на него горящие глаза. Горана качнуло от ясно заметного безумия в лихорадочном взгляде.
— Горан, а что стало с ним? С Ольгердом? Ведь не мог же ты его в самом деле убить?
Стало обидно: что значит — не мог? Вполне мог. И даже должен был. Не скажи тот свое наглое «смелее, светлый!», скорее всего, убил бы. Возвращаться в залитый кровью чёрный склеп не хотелось. Но ответить пришлось:
— Он лежал у моих ног, совершенно без сил. Они с Тёмным Лордом держали портал, а как я магов зарубил, Высокий толкнул магистра в портал, и тот исчез. В самом Ольгерде сил не осталось, ни магических, ни телесных. Он просто упал на пол. Я не смог его прикончить, хоть и надо было.
— И что же? — магистресса легла грудью на стол, так близко придвинулась к Горану, что он отшатнулся. — Где он сейчас, Горан? Куда ты спрятал его?
— Силы Света, почему я должен его прятать? Осберт мне другом был, дочек моих учил, по дому помогал. А Высокий кто мне был? Никто, кроме того, что бесил до умопомрачения.
— Нам можно сказать, Горан, — наставник даже попытался доверительным жестом погладить его по руке, что было и вовсе лишним. — Ты ведь знаешь, мы лорду Ольгерду зла не желаем. Просто пришла ему пора вернуться домой, а мы его встретим, и защитить сумеем, и…
— Разве я неясно выразился? — вспыхнул Горан. — Если я его не убил, это ещё не повод в родственники его записывать! Я просто ушёл. С ним остались Дамиан, Архимагус да две дюжины ваших, Пресветлая, милых приемышей, у каждого — железная палица! Ни у одного из них рука не дрогнула бы.
— Я не верю… — пробормотала магистресса. — После всего, что он для тебя сделал…
— После всего, что между вами было, вы не погнушались вооружить целую армию лиходеев, мародеров и душегубов! И меня, простака и дурня, к ним приставили! А потом я же виноват в том, что ваш любезный друг в беду попал!
Горан знал, что зря говорит он это все, зря. Но слишком долго копился в груди этот чёрный яд, и вылить его было не на кого.
— Ты прав, Горан, — тихо проговорила женщина. Она уронила голову так низко, что остро поднятые плечи казались обломками крыльев. — Архимагус сказал: «Просто не выходи в эту ночь из дома и проснёшься наутро магистрессой единственного в Рондане магического ордена». Мне бы тогда уже сообразить, что обществу, в котором существует лишь один орден, не нужен ни магистр, ни Архимагус. А я ничего не поняла. Послала вестуна Ольгерду и на этом успокоилась. А нужно было самой поехать к нему. Встать рядом. Вместе выстояли бы или погибли бы вместе…
— Не надо, Элиана, — наставник положил ей руку на плечо, она накрыла её своей ладонью. Матово блеснул гартовский браслет.
Горану захотелось, чтобы эти люди ушли. Они пришли к нему в дом со своими демонами, а у него и своих хватает. Пусть идут прочь, пусть забирают свою вину, и раскаяние, и глупые планы, неживые, как бледная травка, выросшая без света.
— Я ничего не знаю и ничего не хочу, — сказал он просто. Всегда был простым, как деревенский мальчишка, таким и помрет. — Я живу для того, чтобы жили мои дочки. Если для этого мне нужно целовать ондовичские задницы, я это сделаю. Меня не убудет. Разве вы не видите? Я больше не Высокий ордена Света. Я цепной кобель Солнцеликой империи.
Они ушли, но не бесследно. Что-то все же осталось после них, что-то похожее на досаду и тревогу, на горечь незаконченного спора. Когда все хорошие ответы приходят слишком поздно, и уже некому высказать обиду.
Оньша убрал со стола. Горан погасил сферу, улёгся на лавку. Закрыл глаза, натянул на голову одеяло. А мысли порхали испуганными птицами, взлетали к темному небу, падали на землю, летели по кругу. Он ничего им не должен. Это их глупая гордыня порушила все. Его семью, его страну, честь его и жизнь. Они использовали его, как слепое орудие. Да, он дурак, но не предатель. Силы Света, как же холодно…
Тихий голос в темноте, осторожное касание: «Господин, дозволишь?» Согласился: «Иди сюда…» Горячее дыхание, быстрые прикосновения, сильные руки на плечах, и отступает ночь, и умолкают голоса, резкие, громкие, обидные. Крепкое мужское тело в руках прогибается, подлаживается, впускает, отзывается… По закону Ондовы за это сажают на кол: по греху и кара. Оньше некуда больше нести свою нужду. Да и Горану так лучше. После смерти Миланы не было сил глядеть на женщин, а тело требовало своего. Лучше уж так, по-честному, без обмана. Горан крепко прижался грудью к тёплой спине, захрипел во влажный затылок, отпустил себя. Нет, он не изменял своей мертвой жене, он делал это ради друга, единственного близкого человека и лишь потом немножко для себя. Все лучше, чем брать девчонку в таверне. Все лучше, чем обманывать кого-то…
Оньша двинулся прочь, Горан удержал его, крепко обхватив поперёк живота. Пробормотал в плечо: «Останься. Так теплее». Так в самом деле было теплее. В сердце зимней ночи он был не один, а это дорогого стоит.
А сердце ночи билось болезненно и гулко. Всхлипывал за тёмным окном дождь, и где-то далеко то ли собака выла, то ли хныкал ребёнок, и тоскливый этот звук летел через ночь, сплетаясь с плачем дождя, с прошлым и настоящим, с былью и небылью. Он то замирал, то снова звенел тонкой и протяжной нотой, призывом и отчаянным, и безнадежным, как когда-то давно, а может, и недавно, в безвременных тупиках уснувшей памяти. Точно так же плакала за стенами ночь и болезненно сжималось сердце, когда не ответил он на призыв, не услышал, не понял, не…
Горан подскочил, как от удара. Теснилось в горле сердце, противная дрожь бежала вдоль хребта. С трудом глотая вязкий воздух, он уставился в невидимый потолок. Призыв… конечно, как мог он не понять? Очень слабый, ни к кому не обращённый крик о помощи, наугад брошенный в темноту. Высокий светлый Горан, слепой и глухой, без ума и без совести, как мог ты не понять?..
Выступали из темноты, всплывали из глубин памяти острые осколки и резали по живому, разрывали душу в кровь. Руки, бессильно раскинутые на чёрном камне, улыбка на бледных до синевы губах. «Сношаться с полутрупами…» — «Этих темных шлюх надо втрахивать в грязь…» — «Пока жива эта тварь…» Он-то решил, что Дамиан говорил об Архимагусе, но совсем другая тварь держала его привязанным к старому замку, рассыпающемуся в прах. Сторожевым псом на привязи сидит на болотах старый приятель Дамиан, а тот, кого он стережёт, из последних сил бросает в ночь отчаянный призыв, но кто же услышит его среди вересковых пустошей, холодных камней и слепых туманов? Кто же отзовётся?
