— Хочешь… стать васпой?

Я кивнул и замер, не сводя настороженного взгляда с рук офицера. Он достал шприц с желтой жидкостью и жгут. Я, конечно, за максимальную достоверность, но добавлять себе сомнительных генетических мутаций не хотелось. Замечательную легенду придумал, ага. Идиот.

— В васпу перерождаются, — пояснил Ян, разглядывая жидкость в шприце на просвет. — Скоро кладка. Время, когда Королева созревает и дарит эссенцию.

— Господин офицер, разрешите обратиться? — запинаясь и болезненно сглатывая слюну, спросил я. — Это эссенция?

Один плюс у легенды все же нашелся. Раз я человек, то всех нюансов жизни васп знать не могу. Имею полное право тупить.

— Нет. Яд Королевы, — ответил офицер, затягивая на моей руке жгут. — Ты уже не годишься для трансформации. Взрослый. Проверим, действительно ли ты мутант. Человек умрет. Васпе будет плохо. И только.

— Как Вам недавно?

— Как … мне, — подтвердил васпа, изобразив ухмылку жуткой гримасой.

Яд Королевы, слеза девственницы, поцелуй смерти — как только не называли наркотические вещества. Цзы’дарийцы устойчивы к ядам, а заодно и к алкоголю, табаку и почти всем наркотикам. Почти, потому что на Дарии росла темно-синяя ягода Шуи. Если съесть всего три ягоды, то любой цзы’дариец будет выглядеть не лучше Яна в припадке. Поэтому ягоду Шуи сушили, а потом заваривали кипятком и пили мелкими глотками. Не в ущерб службе, разумеется. Проклятье, а если яд королевы как Шуи? Или еще хуже?

— Н-не надо, — пискнул я, выдергивая руку из пальцев преторианца.

Ян замер, хищно ощерившись, и в допросной сразу стало прохладнее.

— Почему? Ты хотел… стать васпой. В Улей пришел. Пытки терпел.

Офицер нависал надо мной, заслоняя свет лампы. Лицо — разбитая маска. В словах яд, а в глазах огонь. Холодный, жесткий. Он придвинулся так близко, что я забился в угол, как загнанный зверек. Внутри сжималась пружина страха и боли виток за витком. Каждый круг по тренировочному залу, каждый удар сержанта, каждый пустой взгляд неофита. У металла есть предел. У меня тоже.

Я зарычал, бросившись на преторианца. Бездумно, бессмысленно. Хотел смять и разбить ухмыляющееся лицо, будто Ян — единственный, кто виноват во всех кошмарах Улье. Но офицер был выше, сильнее, тяжелее и здоровее, наконец. Да, несколько моих ударов достигли цели, но в ответ я получил несоизмеримо больше. Ян прошелся по всем болевым точкам и свежим ранам. В итоге почти раздавил меня в захвате и насильно вколол весь яд, что был в шприце.

Я тяжело дышал, сжавшись в комок, и не видел, а только слышал, как васпа ходил по комнате. Четко, размеренно. Зазвенели цепи, принимая мои руки обратно в свой плен. А я ждал, когда подействует наркотик. Прислушивался к ощущениям. Вещества разные, а суть одна.

— Живой? — спросил Ян, грубо схватив меня за волосы и подняв голову вверх. — Живой?!

Тело болело не сильнее обычного, тошнило так же. Голова плыла больше от усталости после драки и нехватки кислорода. Растревоженные ребра снова не желали раскрываться во вдохе.

— Живой.

— Чувствуешь… что-нибудь?

— Нет, — честно ответил я.

Ян облизнул губы и достал из медицинского чемоданчика еще один полный шприц. Проклятый экспериментатор. Угробить меня решил? На этот раз дернуться я не мог и принял вторую дозу яда почти безропотно.

— Сейчас… чувствуешь?

— Нет, не чувствую, — зло выцедил я сквозь зубы. Хотя на этот раз в ушах зашумело, и сердце зашлось в тахикардии. Но все прошло без следа.

— А ты крепкий, сопляк, — кивнул Ян. — Не человек, не васпа. Чудовище и есть.

Слышали бы тебя цзы’дарийские генетики, господин офицер, сочли бы за личное оскорбление. Века вдумчивой селекции со стерилизацией особей, не прошедших отбор. Не генофонд, а сокровище. У меня почти так в генетической карте и записано. А в Улье кулаками месят, как простого деревенского паренька. Обидно. И ведь бьют не только меня. В памяти всплыл рассказ Тезона про ежедневные пытки неофитов, и глухое раздражение выстрелило еще раз.

— Это вы чудовища, — зашипел я. — Выродки без совести и моральных принципов. Озверели от власти и безнаказанности? С кем воюете? С бабами и стариками? Детей истязаете! Сила? Нет силы в победе над слабым! Трусливые щенки под юбкой Королевы!

Преторианец смотрел на меня молча, словно не слышал. Лишь на последней фразе мягко щелкнуло выдвигающееся лезвие трости, и Ян легкой кровавой тенью метнулся вперед.

— Не смей… Королеву.

Лезвие вошло под ключицу и поплыло вниз по хлынувшей крови. Во взгляде Яна плескалось бешенство. Я сделал последний вдох и начал считать мгновения до смерти. Раз… Два…

Офицер резко выдохнул и убрал оружие. На рану даже не посмотрел. Встал и вышел из допросной, оставив меня в состоянии шока.

Кошка играла с мышкой. Схватит, придавит лапой, полосонет когтями — и отпустит.

Спеленал он меня цепями, конечно, как младенца. Руку не вытащить, на брюхе не уползти. Подергавшись и окончательно выбившись из сил, я закрыл глаза. Просто лежал в темноте и думал, перебирая обрывки мыслей и пытаясь сложить из них хоть какую-то картину. Проснусь и не ничего не вспомню, как всегда. Хотелось бы верить, что это от усталости и двух срывов подряд, а не от яда королевы. Иммунитет иммунитетом, а по венам текла наркотическая гадость. Спасибо хоть обезболивали немного, или это я перестал чувствовать собственное тело?

«Да…рион».

Шепчет певучий женский голос из черной пустоты.

«Иди… ко мне».

Я связан, не могу идти. Но иду, увязая в темноте, как в трясине, едва переставляя ноги. Она где-то там, впереди. Где?

«Дарион».

Голос ближе, вибрирует нежным женским сопрано. Стрекочет тонкими лапками и шелестит невесомыми крыльями.

«Мальчик… мой»

Наливаюсь тяжестью внизу живота, успев подумать, что это неуместно и бесстыдно. Я гол как младенец. Увидит.

«Иди ко мне».

Распускается медный цветок, спадая на хрупкие белые плечи рыжей завесой. Обернись, я здесь. Все жарче и тяжелее. Играет, ускользает из рук. Звенит переливистым смехом.

«Дарион».

Не вытерплю, изольюсь. Это почти больно. Нет!

Наваждение ушло. Я проснулся в холодном поту и с отдышкой. А ведь в допросной, как в морозильнике. Скоро пар изо рта пойдет. Как долго я спал? Что еще одноглазый успел придумать за это время? Вернется и застанет меня с оставшимся после грез возбуждением. Со стыда сгорю. Спокойно, Дарион, дыши ровно. Благословенен холод, сейчас все пройдет.

Я лежал, думал о боли, о раскуроченной спине, о глубокой ране под ключицей, и образ королевы растаял. Жажда мучила немилосердно, я почти пожалел, что побрезговал пить воду из ведра.

Преторианец пришел, когда я второй раз чуть не уснул. Задумчивый, сосредоточенный и еще менее живой, чем обычно. Смотрел на меня и молчал, медлил. Неужели придумал такую пакость, что самому страшно?

— Хочешь, брата отпущу? — спросил Ян, стоя в шаге от меня.

Я хотел рассмеяться, но получилось только два раза булькнуть и закашляться.

— Хочешь, — вместо меня ответил офицер. — Поэтому сделаешь то, что я скажу.

Невероятно. Его Преторианский Гнев и Трепет решил использовать меня. Но сарказм улетучился, едва я понял, что он сначала упомянул про брата и только потом про дело. Я не верил в щедрость Яна. Если на одну чашу весов он положил жизнь самого близкого мне по легенде человека, значит, на второй лежало что-то настолько тяжелое, что преторианец был готов на пособничество в дезертирстве.

— Как? — спросил я заплетающимся языком. — Как брат уйдет, господин офицер? Улей закрыт…

— С экзамена уйдет. Будет рейд… отпущу. В лес уйдет.

Экзамен выездной. Хвала несуществующим богам! Раз экзамен, значит, там и Дин будет. Вот вдвоем с Тезоном и уйдут. Нет. Не уйдут. Разведчик не знает о решение Дина, а Дин не знает, что я устраиваю разведчику побег. Тьер!

— Господин офицер, — заговорил я, стараясь чтобы голос не дрожал, хотя эмпат и так чувствовал мое волнение. — Разрешите с братом попрощаться.